— Не надо...

Эллвуд резко обернулся, задев рукой сложенные на полке продукты. На пол с грохотом полетели консервы, за ними упаковка риса; зерна сыпались из порванного пакета и разлетались по кухне.

— Послушай, — сказал он, — поступай так, как тебе нравится. Я не против. Только не сейчас. — Он нашел наконец фильтровочную бумагу и вложил в кофейник. — Сколько ты прожил в Лонгроке?

— Шесть месяцев.

— Вот именно. Нам потребуется еще два месяца, чтобы все доделать. Это медленный процесс. Давай сохраним трезвость ума до самого конца, хорошо? А потом... — Эллвуд пожал плечами.

— Это был несчастный случай, — возразил Зено, — я ведь уже говорил.

— Да, знаю. Как ты его варишь? Заливаешь водой? Наполовину?

— Не доливаю два дюйма до края... Ник сам виноват.

— Знаю.

Зено вытащил из кармана монету. Она то исчезала у него в руке, то снова появлялась. У него это было своеобразным проявлением нервного тика.

Эллвуд улыбнулся:

— Ты мог бы быть одним из лучших.

— Я занимаюсь этим только для удовольствия. Как любитель. — Он лгал. Эллвуд видел, как он работает.

— Не знаю, откуда Ник здесь взялся. Он как будто выслеживал меня. Кто знает, что ему было нужно. Мы немного выпили. Поговорили о... — В какой-то момент показалось — сейчас Зено скажет: «О давних временах». Но он осекся, и лишь после некоторого усилия договорил: — О прошлом.

— Ах да, о прошлом.

Кофейник вскипел, и оба повернулись к нему, привлеченные бульканьем. Монетка снова промелькнула в воздухе и опять исчезла.

— Мы спустились к пляжу, прогуляться. Я не хотел говорить обо всем этом. Он начал злиться... Ну хорошо. — Зено поднял руку. — Мы оба разозлились. Сам не знаю... Ну, я ударил его — это я помню. Сильно ударил. Но даже если так... Он упал спиной на камни. Скорее всего, потерял сознание. Может быть, я даже убил его. Потом я просто ушел. Просто ушел. Его тело выбросило на берег через три дня.

Эллвуд знал кое-что, чего не знал Зено: он ознакомился с полицейским протоколом, в котором говорилось, что труп нашли безруким. Он достал из кухонного шкафчика кружку и налил себе немного кофе.

— Да, да, конечно, — согласился он, — ты мне уже рассказывал.

Монетка появилась, сверкнула в воздухе и снова исчезла. Вся жизнь Зено была сплошным обманом.

Эллвуд продолжал:

— У тебя здесь еще остались дела. Все идет хорошо. Как по маслу — верно ведь? Так что не осложняй себе жизнь. — И тут же, как будто эти две темы были связаны между собой: — А что с Карлой? Как она поживает?

Зено снова извлек монетку из воздуха и бросил ее на кухонный стол. Она зазвенела, как колокольчик.

— Отлично.

Эллвуд кивнул — и в глазах его промелькнула угроза.

— Повезло тебе, что ты ее встретил.

Он прошел по кухне, рисовые зернышки хрустели под ногами. Лишь спустя пару минут Зено понял, что Эллвуд ушел. К кофе он так и не притронулся.

Эллвуд поехал вдоль моря по направлению к мысу, туда, где находился его отель. Он гнал вовсю, и время от времени машину заносило на мокрой дороге, «дворники» за стеклом без устали двигались, словно ведя непрекращающийся спор.

Он ехал и думал: «Ты будешь делать так, как тебе говорят, ублюдок несчастный! Слишком многого ты можешь лишиться».

Встав на четвереньки, Зено собирал рассыпанные рисинки.

«Скажи Карле хоть слово — и я убью тебя!» — подумал он.

Паскью как раз шел к берегу, когда перед ним вильнул задний бампер машины, и Эллвуд, проехав лодочную станцию, взял круто вверх, на холм, по дороге, уводящей в сторону от Дьюэр-стрит.

«Тоже мне, гонщик сопливый!» — подумал Паскью и улыбнулся. Всем почему-то не терпится поскорее убраться отсюда. По правде говоря, Паскью и самому хотелось уехать из этого города, и сейчас — особенно сильно. Он чувствовал, что рискует и теряет над собой контроль. Его ночное пиршество не поддавалось никакому разумному объяснению. Вернувшись в «Паллингз», он снова стал наблюдать за мигающим маяком. Вспышки мелькали перед глазами, и он не заметил, как в комнате стало темно.

Он посмотрел на окно, где накануне сидела парочка, которая не видела за стеклом ничего, кроме собственного отражения. В баре никого не было. Но за дверью, ведущей в соседнюю комнату, доносились голоса, мужской и женский, покрикивающие друг на друга, хотя и без особой злости, и звук этот перемежался с каким-то грохотом. Вскоре Паскью сообразил, что там переставляют ящики с бутылками от одной стены к другой. Он взгромоздился на табурет и постучал монетой о стойку.

Выглянул бармен.

— Ну как, нашли своего друга? — поинтересовался он.

— Это не друг, — ответил Паскью, — у нас просто деловое знакомство. — Он заказал выпивку, бармен проворно наполнил стакан, повернулся к нему спиной и принялся искать что-то на полке позади стойки.

Паскью заказал виски, хотя понимал, что пить еще рановато. От первого же глотка он захмелел и завел разговор с барменом:

— Я слышал, у вас тут убили кого-то. Тело выбросило на берег неподалеку отсюда, да?

Бармен обернулся с улыбкой:

— Вы на прессу работаете?

— Нет.

— Да мне все равно. Ко мне приходили два дня назад, а сейчас все поутихло. Никто не знал этого парня. Он мог умереть где угодно.

— Я тоже так думаю. По всему городу расклеивали его снимки. — Паскью попались по дороге плакаты с вопросом «Вы знали его?» и фотография, где Ник улыбался, глядя куда-то в сторону — видимо, первоначально на снимке был еще кто-то, кому он улыбался. Такие же снимки были помещены и в газетах.

— Мда-а... — пожал плечами бармен, — никто его не знал. Он был не здешним. А что вы пишете — заметку? Или очерк?

— Ни то, ни другое, — отверг его предположение Паскью. — Меня разбирает обычное любопытство — не более того. — Он допил свою порцию шотландского виски и заказал еще. Лицо обдало теплой волной, это было приятно. Он видел, как рука потянулась за новой порцией, слышал собственный голос как будто со стороны. — Где его нашли? Близко отсюда?

— Ну, не совсем. Но и не очень далеко. — Бармен едва сдерживал улыбку. Этот парень не знает, кому морочит голову. Хочет выудить из него информацию. И бармен нарочно медлил.

— А как далеко?

Наконец он с ухмылкой начертил карандашом схему на пустом бланке для меню. Это место находилось за чертой города, на запад по Дьюэр-стрит. Через три мили начиналась лесопарковая зона, и оттуда тропинка проходила вдоль побережья, спускаясь в низину, а до расселины в прибрежных скалах оставалось еще минут двадцать ходьбы.

Паскью кивнул, взял схему и слез с табуретки, не чуя под собой ног в прямом смысле этого слова.

«Господи, — подумал он, — это от двух-то порций виски! Кажется, я старею».

Бармен поднял руку, и Паскью повторил его жест, полагая, что тот прощается. Но обнаружил, что держит в руке письмо. Его-то и искал бармен на полке и теперь вложил в руку Паскью.

— Сегодня утром он приходил, — сказал бармен. — Да вы не волнуйтесь. Другие журналисты целыми днями околачиваются в этом баре. Такие же любители выпить с утра, как и вы. Останавливаются они в крупных отелях неподалеку от мыса, но почти все время проводят здесь. Местные жители, местный колорит. И через меня постоянно передают то записки, то письма. Я уже привык.

Когда Карла вернулась, Зено повел ее в гостиную. Заварил китайский чай — она его особенно любила. На столе стояли маленький зеленый чайник с плетеной камышовой ручкой и две нарядные пиалы. Чай получился оранжево-желтого цвета с чайными лепестками на дне. Он поделился с ней своими соображениями — не уехать ли им из Лонгрока? Может быть, какое-то время пожить в Лондоне? Или в каком-то другом месте, не таком захолустном. Не наскучило ли ей здесь? Может, хочется походить по театрам, картинным галереям, художественным салонам, обзавестись друзьями — словом, пожить более насыщенной жизнью?