Ее мысли были прерваны неожиданным появлением Тэда Латимера, который с размаху бросился на песок рядом с ней.

— А что вы сделали с Кэй? — спросила Мэри, приподнявшись с удивлением.

— Востребована законным владельцем, — коротко ответил Тэд.

Что-то в его голосе заставило Мэри Олдин сесть. Она посмотрела на полосу сверкающего золотого песка, туда где Невил и Кэй шли рядом вдоль самой кромки воды. Потом быстро перевела взгляд на Тэда, лежащего рядом. До этого момента она считала его невозмутимым, непредсказуемым, даже опасным. Теперь в первый раз она увидела в нем совсем молодого глубоко страдающего человека. «Он любил Кэй, по-настоящему любил, — изумилась Мэри своему открытию, — а потом появился Невил и увел ее!»

— Я надеюсь, вам здесь нравится, — мягко заговорила она с Тэдом.

Это была тривиальная фраза. Мэри Олдин вообще редко употребляла какие-нибудь иные фразы, кроме тривиальных, — это был ее язык. Но сейчас в ее тоне — в первый раз — содержалось предложение дружбы. И Тэд Латимер почувствовал это, но откликнуться на него не спешил.

— Настолько, вероятно, насколько мне бы понравилось в любом другом месте.

— Извините, — расстроилась Мэри.

— А, бросьте, — взорвался Тэд. — Вам же совершенно все равно, что я, не вижу! Я — чужак, а какое значение могут иметь чувства и мысли чужака?

Она повернула голову, чтобы взглянуть в его красивое, разгневанное лицо. В ответ он с вызовом посмотрел на нее.

— Понятно. Вы нас не любите, — сказала Мэри с видом человека, который делает неожиданное для себя открытие.

Он издал короткий смешок.

— А вы ожидали чего-то другого?

— Видите ли, как раз другого я, наверное, и ожидала. Люди, конечно, слишком много воображают на свой счет. Человеку приличествует больше смирение. Мне бы вот, например, и в голову не пришло, что мы можем вам не понравиться. Мы делали все, чтобы вы почувствовали наше расположение к вам как к другу Кэй.

— Да — как к другу Кэй! — ядовито вставил Тэд. Мэри ответила с обезоруживающей откровенностью:

— Мне бы очень хотелось знать — мне действительно этого хотелось бы, — за что вы нас не любите? Что мы сделали? Что в нас не так?

Все чувства Тэда Латимера выплеснулись в одном слове:

— Самодовольство!

— Самодовольство? — переспросила Мэри, пытаясь непредвзято оценить выдвинутое обвинение.

— Да, — подумав, признала она, — мы и в самом деле можем показаться такими.

— Вы такие и есть. Все стоящее в этой жизни вы забираете себе как принадлежащее вам по праву. Вы счастливы и ходите задрав нос в своем маленьком загоне, отгороженном от остального стада. На меня и подобных мне вы смотрите как на животных, которые ворвались к вам снаружи и тоже претендуют на исключительность, не имея на это никакого права.

— Мне очень жаль, — сказала Мэри.

— Ведь я прав, не так ли?

— Нет, не совсем. Мы, может быть, ограничены и лишены воображения, но не злобны. Я сама ужасно тривиальна и на поверхности, пожалуй, самодовольна, как вы выразились. Но на самом деле, поверьте, и в моей душе есть место вполне человеческим чувствам. Вот сейчас, например, мне больно, что вы так несчастливы, и я бы очень хотела сделать что-нибудь для вас.

— Ну… если это так, то… то это очень мило с вашей стороны.

Они оба замолчали, потом Мэри мягко спросила:

— Вы всегда были влюблены в Кэй?

— Да, пожалуй.

— А она?

— Я думал, да — пока Стрэндж не появился.

— И вы все еще ее любите? — так же мягко продолжала Мэри.

— Мне казалось, что это очевидно.

После недолгого молчания она спокойно сказала:

— А не лучше ли будет, если вы уедете?

— Почему же я должен уезжать?

— Потому что пребывание здесь доставляет вам все большие и большие страдания.

Он с интересом взглянул на нее и рассмеялся.

— Вы очень милое создание, — сказал он. — Но вы так мало знает о нас, животных, бродящих вокруг вашего загончика. Столько всяких вещей может случиться в любую минуту…

— Каких вещей? — встревожено спросила Мэри. Он со смехом ответил:

— Поживем — увидим.

Одевшись, Одри направилась вдоль пляжа и, дойдя до конца, поднялась и прошла вдоль скалистого мыса, выступающего в реку. Здесь она увидела Томаса, который сидел над самой водой с трубкой во рту. Мыс находился как раз напротив Галлз Пойнта; тот высился на другом берегу, белый и безмятежный.

При появлении Одри Томас повернул голову, но сам с места не двинулся. Не говоря ни слова, она опустилась рядом. Некоторое время они сидели молча. Это было молчание двух людей, которые хорошо знают и доверяют друг другу, и они не спешили его нарушать.

— Отсюда кажется, что он совсем близко, — сказала наконец Одри.

Томас поднял глаза и посмотрел на Галлз Пойнт.

— Да, мы могли бы добраться туда вплавь.

— Только не при таком отливе. Помнится, у Камиллы была горничная — страстная купальщица. Она переплывала реку туда и обратно всякий раз, когда прилив позволял. Высоко стоит вода или низко — значения не имеет, но если она отходит, то сносит тебя к самому устью реки. Так с ней однажды и случилось, только она, по счастью, не растерялась и выбралась на берег у Истер Пойнта цела и невредима — правда, совсем обессиленная.

— Странно. С виду тут вполне безопасно.

— Это не здесь. Течение там, на другой стороне. Знаешь, под утесами ведь очень глубоко. В прошлом году один человек пытался там покончить с собой: бросился вниз с Лысой Головы — но его задержало дерево, растущее прямо из середины скалы, и береговая охрана быстро до него добралась.

— Бедняга, — сказал Томас. — Бьюсь об заклад, он не был им благодарен. Мерзкое, должно быть, состояние, когда решишься покончить со всем этим, а тебя вдруг спасают. Чувствуешь себя полным идиотом.

— Возможно, теперь он и рад, — с задумчивым видом предположила Одри. Она на минуту попыталась себе представить, где сейчас может быть этот человек и что он может делать…

Томас попыхивал трубкой. Повернув чуть-чуть голову, он мог наблюдать за Одри, и он отметил про себя печальное выражение ее лица, когда она смотрела на другой берег. Он любовался ее длинными темными ресницами на чистой линии щеки, маленьким похожим на раковинку ушком.

Тут он вспомнил о ее вчерашней пропаже. Он порылся в кармане.

— Кстати, я нашел твою сережку — ту, что ты потеряла вчера вечером. Вот, держи.

— О, чудесно. А где ты ее нашел? На террасе?

— Нет. Она была рядом с лестницей. Ты, должно быть, обронила ее, когда спускалась к обеду. Я обратил внимание, что за столом ее у тебя не было.

— Я рада, что она нашлась.

Одри взяла украшение. Томас подумал, что серьга слишком велика для такого нежного ушка. Те, что надела сегодня, тоже были большие.

— Ты носишь серьги, даже когда купаешься, — заметил он. — Не боишься потерять их?

— Эти? Нет. Эти очень дешевые. А вообще, я не люблю ходить без серег из-за этого. — Она коснулась левого уха, и Томас вспомнил, что еще в детстве ее укусил старый пес Баунсер.

Они молчали, заново переживая памятную обоим картину далекого детства. Одри Стэндиш (так ее тогда звали), высокая тонконогая девочка, наклонилась к Баунсеру, который раскровавил себе лапу. А он вдруг жестоко укусил ее за ухо. Пришлось даже шов наложить. Хотя сейчас следов почти не осталось — только крохотный шрам.

— Моя дорогая девочка, — с нежностью заговорил Томас, — отметину едва можно разглядеть. Почему ты не забудешь о ней?

Одри задумалась, подыскивая нужное слово, потом сказала с совершенной серьезностью:

— Потому… потому, что я не выношу пятен.

Томас понимающе кивнул. То, что Одри сейчас сказала, совпадало с его собственным представлением о ней, ее врожденном стремлении к совершенству. Она являла собой законченное произведение, выполненное без малейшего изъяна.

Он вдруг сказал, не удержавшись:

— Ты гораздо, красивее, чем Кэй.

Одри быстро повернулась к нему.