Когда я шел, завернутый в одеяла, через вестибюль к лифтам, никто не обратил на меня внимания. Женева — космополитический город. Если бы на его улицах появился вдруг зулус в боевом раскрасе, все бы подумали, что он только что прибыл на какую-нибудь конференцию в надежде получить экономическую помощь.

Панда приготовила мне ванну, предложила разделить ее, заскулила, как обиженный щенок, когда я умудрился закрыться от нее, но обрадовалась вновь, когда я был вынужден закричать, чтобы принесли полотенце, и хорошего растирания было уже не избежать.

Они подыскали мне голубой костюм Наджиба, белую рубашку и прочие мелочи, но единственно свободной парой обуви оказались рыжевато-коричневые замшевые туфли.

Вернувшись в гостиную, я спросил:

— А почему всегда эти замшевые дела?

— Мы покупаем их оптом у Панды, — сказал Джимбо. — У нее есть небольшая фабрика в Лихтенштейне.

Входящая с кофе Панда пояснила:

— Ну, девушке приходится что-то делать со своими доходами. Обеспечиваю свою старость, когда я уйду из развлекательного бизнеса, в районе восьмидесяти, я думаю.

Она поставила поднос с кофе на стол передо мной и ее верхняя половина почти вывалилась из желтого платья с глубоким вырезом, в которое она уже переоделась.

— Вы двое давайте сюда, — сказал Наджиб. — Вы знаете куда. Мне нужно поговорить с мистером Карвером.

Панда подмигнула мне.

— Хочешь, передам ей твой любовный привет, милый? Она — просто персик. Я признаю это, но она никогда не разотрет тебя так, как это сделала я.

— Вон отсюда, — сказал Наджиб.

— Этот О'Дауда может появиться здесь, — сказал Джимбо.

— Пускай, — сказал Наджиб. — Он может также привезти сюда свой спиннинг, но это ему не поможет.

Они ушли, а я откинулся в кресле, потягивая кофе. Физически я чувствовал себя хорошо. Умственно, я, как и прежде, испытывал большие затруднения в решении проблемы со свертком, но теперь я начинал испытывать более кровожадные чувства по отношению к О'Дауде, чем когда-либо прежде. Человек беспокоился только о себе. Пусть погибает Джулия, я, кто угодно, лишь бы он получил то, что ему нужно. Что касается меня, то это только усилило мое желание во что бы то ни стало помешать ему получить сверток. Когда-нибудь должен же кто-то плюнуть ему в лицо.

— Как вы узнали, что я там? — спросил я Наджиба.

— Джимбо увидел из окна, как они взяли вас. “Фейсл Вега” все еще стоит там. Но это все в прошлом. Вы знаете, что вы собираетесь сделать, не так ли?

Сейчас он был совсем другим человеком: спокойный, серьезный, никаких туземных разговоров, и было легко общаться с ним, когда он выступал в своей настоящей роли — армейский офицер, работающий в разведслужбе Гонваллы.

— Я никогда не верил в эту старую ерунду, — сказал я, — типа кого вы будете спасать в первую очередь, когда ваша лодка перевернулась, — вашу жену или вашу мать.

Наджиб кивнул.

— Я думал, что подвергая Джулию опасности, мы заставим О'Дауду уступить. Он четко дал понять, что не собирается делать это. Такой он человек. Но вы — совсем другой человек. Джулия — в опасности. Я говорю это совершенно серьезно. У меня есть, конечно, своя точка зрения на сложившуюся ситуацию, но я должен выполнять приказы. Вы никогда больше не увидите ее — никто не увидит — если я не получу сверток. Жизнь... жизнь в нашей стране не имеет большой ценности. И никогда не имела, поэтому я не думаю, что не стану выполнять приказ, если вы откажетесь отдать сверток.

— Но у меня на хвосте сидит Интерпол, не забывайте.

— Я знаю. Но вам придется сделать выбор. Ваша западная философия или кодекс требуют этого. Вы это знаете. До настоящего момента вы пытались найти окружной путь, и такие пути иногда находятся, но не в данном случае. Итак, вы ничего не можете сделать. Я уверен, что вы согласны со мной.

Я налил себе еще кофе и задумался. Конечно, он был прав. Рассуждая трезво, он был абсолютно прав. Там, на озере, испытывая сильный недостаток воздуха, я был готов капитулировать, забыв обо всех кодексах. Но здесь, не испытывая никакого физического давления, я думал прямо и чувствовал прямо. Да, он был абсолютно прав. Я должен вызволить Джулию из беды, а затем разбираться с Интерполом. Я могу уйти в подполье месяца на три-четыре и они, возможно, решат простить меня или забыть обо мне. Возможно, но маловероятно. Единственное, что может заставить их передумать, — это давление, политическое или общественное.

Хотя я уже все для себя решил, я спросил:

— Когда вы получите сверток, каковы будут шансы у Гонваллы оказать давление на тех, кто сейчас стоит за Интерполом? Окажет он его? Сможет это сделать?

Наджиб задумался.

— Когда мы получим сверток и уничтожим его, наше правительство будет в безопасности. У нас есть как друзья, так и враги среди правительств других стран. Многие из них являются членами Интерпола. Я бы сказал, что шансы равны. Но говоря честно — и вы, должно быть, сами уже думали об этом — то правительство, которое пытается с помощью Интерпола получить сверток, может в личном порядке отомстить за неудачу.

Может. Но это было частью того риска, который я должен был предпринять.

— Хорошо, — сказал я. — Как мы это сделаем? Мне потребуется около часа, чтобы забрать сверток.

— Поезжайте и берите его. Когда он будет в ваших руках, позвоните сюда. Когда вы вернетесь, Джулия уже будет ждать где-нибудь поблизости и мы осуществим обмен прямо на улице. Идет?

Я кивнул и встал, чтобы посмотреть и записать номер телефона.

— Вы будете ждать моего звонка здесь?

— Да.

— Отлично.

Когда я уже был у двери, он сказал:

— Мы сделаем для вас все, что будет в наших силах. Не время читать нотации, но трудно побороть в себе это желание. В том, что потом может произойти с вами, вы должны винить только себя. Вы думали, что вам удастся заработать кое-что для себя на свертке. Человеческая жадность. Вечная проблема.

Может быть, подумал я, выходя из квартиры, но без нее мир был бы очень скучным местом. Хотя в тот момент я лично был целиком за эту скуку. В тот момент мне бы хотелось быть где-нибудь на отдыхе, который я себе обещал, и сидеть где-нибудь, умирая от скуки и решая, что бы сделать, и зная, что если я и придумаю что-то, то у меня никогда не хватит на это сил. Именно для этого и существует отдых.

Утро было прекрасным. Дорога на Эвьен, проходящая по берегу озера, была забита машинами. Некоторые из них были в состоянии мелкого ремонта, поэтому движение происходило в один ряд, перед светофорами возникали пробки и мое нетерпение усиливалось с каждой минутой. Все, что я хотел, — забрать сверток и вернуть Джулию.

С левой стороны мне иногда открывалось озеро, похожее на большую голубую простыню. Справа, где-то вне поля зрения, находился Монблан, а рядом с ним — шале, в котором я провел ночь с Джулией. Наджиб был прав. Человеческая жадность. Я пообещал себе, что если я выберусь из этой истории живым, я попытаюсь что-нибудь сделать с ней. Я знал, что совсем мне от нее не отделаться, но я хоть попробую ее умерить. Для меня это было большим обещанием. Деньги, когда ты их имеешь, действуют так успокаивающе. Судя по тому, как развивались события, я вряд ли получу какие-либо деньги от О'Дауды за эту работу. У Уилкинз нашлось бы что сказать по этому поводу.

Старушка Уилкинз. Я подумал, как бы она отнеслась к Панде. Остаток пути я проехал, фантазируя на темы их совместного существования. Мне подумалось, что они могли бы поладить.

Я поставил машину и вошел в здание почты, прихватив с собой свои английские водительские права, международные права и кредитную карточку для удостоверения своей личности. Иногда, когда получаешь что-нибудь до востребования, тебя просят предъявить какой-либо документ, а иногда нет. Они работают по какой-то системе, скорее всего, по настроению.

У женщины в окошке был розовый нос, розовые губы, пышные сине-серые волосы и большие влажные глаза. Она напомнила мне ангорского кролика, которого я как-то забыл покормить, и он голодал целую неделю, а потом умер, и моя сестра отшлепала меня кожаным тапком. У моей сестры были очень нежные, чувствительные пальцы, даже в четырнадцатилетнем возрасте, но у нее также были очень сильные запястья, как у игрока в сквош.