Владимир Петрович рассказал о себе. Затем начался серьезный разговор.

— Что ты мыслишь о науке? — спросил его Контактыч. — Твое изобретение сам бог велит оформить научной работой. Подсыпать формул можешь? Надо действовать. Ничего, я подумаю. Есть такие возможности… Пальчики оближешь.

…Уха бурлила. Голубой дымок поднимался над ней.

Владимир Петрович хлебал уху и кряхтел от желудочного восторга. Вкусно! Постанывая, объел кастрючка, а хрящики покидал в кусты. Расстелил одеяло и прилег: ему казалось, что и в желудке у него все голубое.

Сладко так жить, сладко!

Владимир Петрович сжал пальцы.

Он сжимал их сильнее и сильнее. И вдруг, подобрав колени, боком скатился в траву. Прохладную. Встал на четвереньки и подпрыгнул несколько раз: так хорошо.

Еще и взревывал при этом: эхо бегало к острову и обратно. После чего встал, сделал серьезное лицо и пошел к воде ополоснуться.

И обомлел — егеря сидели под высоким берегом.

Он даже глаза ладонью прикрыл. Отнял — вся компания здесь: Сашка — в лодке, Сергеев — на песочке.

Сашка — в одних плавках — возился с моторами. Сергеев выглядел почти официально: кроме широких трусов на нем была фуражка.

Он смотрел поверх острова в бинокль. Палец его медленно шевелился, вращая кремальеру.

Рыжая собака отдыхала в тени. Солнце падало лишь на кончик ее хвоста, он тлел как фитиль. Владимир Петрович еще слышал свои дурацкие вскрики, они застряли в ушах. «Неловко». Владимир Петрович качнулся обратно — уйти — и сошел вниз.

Песок сыпался из-под ног. Владимир Петрович съехал по этому песку прямо к Сергееву, к его спине с большими плоскими лопатками.

— Здравствуйте! Отличный день, — сказал Владимир Петрович. — Поймали кого? А?…

Сергеев качнул фуражкой. Владимир Петрович покосился на него. Служака… А если напорешься на такого? Опасно это или нет? Он туп, где ему догадаться, о чем они говорили с Малинкиным. А егерям нужно быть лукавыми, быстрыми. Они, по сути, охотники.

Владимир Петрович вошел в воду рядом с лодкой, окунался, присаживался, хлопал руками по воде.

От лодки отрывались и уплывали мимо него радужки бензиновых пятен.

…Владимир Петрович вышел из воды с сожалением.

— Все мы мужчины, собака тоже, — сказал он и стянул плавки. Сходил к палатке и кинул их на крайний березовый куст. Вернувшись, сел и, подгребая, зарыл себя песком. Сделал пирамиду, вертел головой. На лысине его ерзал голубой отблеск.

Сергеев пожевал травинку, плюнул в воду и снова зажевал.

К зеленому в воде набежали рыбьи головастики.

— Ишь, налетели, — сказал недовольно Владимир Петрович. — А что едят? Плевок?

— Ребятишки ишо, — пояснил Сергеев.

Костлявое лицо его было спокойно, глаза — узкие щелочки.

Он медленно, туго улыбнулся: тронулись губы, сморщилась кожа щек, выставились крупные — лопатками — зубы. И вот сидел на берегу улыбающийся человек. «Насквозь вижу», — подумал Владимир Петрович. И вернулся к созерцанию рыбьих мальков. Он спросил Сергеева о породе их. Тот заговорил будто о знакомых. Окуней он уважал, презирал чебаков за характер и костлявость.

— Антропоморфизм, — укорял его Владимир Петрович.

— Как? — оторвался от мотора Сашка.

Лицо его маленькое, темное, будто выбитое из старой меди. Глаза круглые, желтые.

— Антропоморфизм — это желание очеловечить природу, видеть в ней человеческие черты. Скажем, думать, что дереву больно, — разъяснил Владимир Петрович, зачерпнул горсть воды и полил макушку.

— Им и больно, только кричать нечем, — сказал Сергеев. — Шевелят же листиками, ищут солнце. И стерлядь ползает себе по дну, кушает личинки. А ей на пути самолов кидают. Во какие крючья! Половина срывается и от ран помирает.

— Но, — возразил Владимир Петрович, — ведь и личинкам больно: тоже ползают, а их — хап!

— А это природное дело.

Владимира Петровича удивили слова егеря. Что это? Неприязнь? Он хотел было спросить об этом, но Сергеев ушел от разговора, начал рассказывать, как у него однажды украли деньги. Ощутил ветерок в кармане, схватился — пусто! Облегчили!

— Отчего же в милицию не пошел?

Но Сергеев заговорил о каких-то деревенских справках и деревенских страхах.

— Вы ловкие, приезжие, — ворчал Сергеев. — Портите мне жизнь. Положим, вынимает мужичок пару — вторую стерлядей и лакомит семью. Много ему не нужно. А приезжий блазнит. Вона, ранее комбайны на полях ходили, а сейчас у меня в комнате стоит. Девка завиваться хочет, баба на хрусталь целит. Удобства манят, деньги.

— Что такое деньги? — Владимир Петрович сощурился.

— Деньги, они добрые, — уверял чудак Сергеев. — Коли есть в потребном количестве. Много ли надо деревенскому человеку? Костюмчик, телевизор, выпить в праздник. А если рот разинешь, как щука, то…

И Сергеев развил теорию происхождения частной собственности, построенную на умении разевать рот шире ворот.

— В роте все и заключено, — закруглил свою политэкономию Сергеев и приставил к глазам бинокль.

— Готовь, — бросил он Сашке и предложил Владимиру Петровичу прикрыть голову лопухом. От солнца. Он даже сощипнул и подал ему этот лопух.

…Еще Сергеев говорил, что вот не было моря и плотины, а рыбы водилось больше. А вчера накрыли Толстопята, у него на три сети семь окуней добычи.

Жарко… Владимир Петрович заворочался, вставая. Лопух упал в воду и поплыл. Черешок его торчал вверх, на него села красная стрекоза.

«Вот, — лениво думалось Владимиру Петровичу. — Таким доверяют охрану природы. Они честные, согласен, но глупы, непроходимо глупы. А делать надо иначе: прихватить браконьера на хорошем дельце, навалить чудовищный штраф и сунуть в егеря. Пусть оправдывает ущерб, взимая штрафы с других!»

— Я б не так ловил браконьеров, — говорил он, сходя в воду. — Глядите в корень явления, — поучал Владимир Петрович егерей, и голос его проносился над протокой. — Найдите жемчужное зерно истины в навозной куче фактов, ликвидируйте причину, рождающую зло.

— Горожане, — сказал Сергеев.

— И мужиков хвалить неча, — сказал Сашка. — Варнаки, истребители. Рыбу повыловили, леса вырубили. Я бы их, гадов, стрелял солью в…

— Уж больно ты свиреп, — укорял Сергеев. — Ну, бывают глупыми, верно.

— И не хотят быть умными!

— Мы их жмем. Сколько ныне похватали сетей? А они денег стоят. К примеру, ряжевая сеть из капрона в тридцать метров длиной…

Он нашарил болтающийся на шее бинокль, приставил к глазам. Бормотал:

— А штраф берем, если попадет осетр хотя с ноготь величиной, половину сотни, поскольку мы должны восстанавливать… Саш! Вынимают!

И Сергеев бойко скакнул в лодку. Моторы заработали, лодка побежала к широкой воде, поднимая донную муть.

На Владимира Петровича двинулась желтая волна. Он выскочил на берег. На него — голого — смотрел, вытягивая задние лапы одну за другой, рыжий пес Верный.

А в двойной рев сергеевских моторов уже вплелось тоненькое и четкое, будто красная нитка, журчание третьего мотора, по-комариному привязчивое.

Знак сработал — Малинкин уходил от егерей, полным ходом.

Пес Верный бегал по берегу, взлаивая и поскуливая. Но догадался, взбежал на высокий берег и смотрел оттуда. Владимир Петрович сходил к палатке за кусочком сахара и натянул сухие плавки.

Пес грыз сахар озабоченно: то хватал кусочек, то выплевывал его. Он настораживался, прислушиваясь.

В протоку вошли лодки. Впереди шла узенькая, изготовленная для больших скоростей, лодка. В ней сидели Малинкин и усатый Васька. «Поймали!» Владимир Петрович был расстроен и обрадован одновременно (и отметил богатство своих реакций — вдвое больше, чем у стандартного человека. Тот либо рад, либо страдает). В черной лодке сидели егеря. Сейчас это была шумная посудина: Сашка ругал Малинкина. К нему присоединился пес и стал лаять с берега.

Вдвоем они подняли шум, необычный для этих тихих мест.