— В таком случае поезжай, — сказал он, глядя ей в глаза. Нет, он первым ни за что не отведет свой взгляд. Что у нее сейчас на уме? И почему иногда так трудно понять близкого человека? Да и в самом себе подчас невозможно разобраться. Он готов полжизни отдать, лишь бы она не поехала с этим… Но у него нет таких слов, которые бы ее остановили. А и были бы, он вряд ли их произнес бы…

Она взмахнула ресницами, потом опустила глаза. Щеки у нее бледные, под глазами тени. Ковыряя ногой песок, с грустью произнесла:

— Теперь я убедилась, что ты меня не любишь…

— Хватит об этом, — резко сказал он. На сегодня с него достаточно! Даже ради нее, Аленки, он не станет унижаться, умолять, чтобы осталась… Она не верит. Если силой задержать, она не простит ему. Будет молча презирать. И потом чего воду в ступе толочь? Он-то знает, как ей трудно было решиться на этот шаг. А уж раз решилась — бесполезно отговаривать. Он это сразу понял, и весь последующий разговор был для него мучительным. Алена чувствовала, что делает ему больно. Ей хотелось как-то успокоить, смягчить этот страшный удар по его самолюбию… Иначе бы она никогда не сказала, что была в него влюблена… Да и впрямь была ли влюблена? Может, все это, жалеючи его, она придумала под влиянием минуты?..

От этой мысли ему стало еще горше: Сорока не мог терпеть, когда его жалели. Правда, это очень редко случалось, чаще всего ему приходилось кого-нибудь жалеть и защищать… Ну, сколько еще она его будет мучить? Он хотел повернуться и уйти, но не мог. Какая-то непонятная сила удерживала его на месте.

— Ты не будешь презирать меня? — дотронулась она до его руки. Пальцы у нее — как ледышки. А глаза глубокие и грустные. Все-таки она чувствовала себя предательницей по отношению к нему, и ей было тяжело.

— Пока, — произнес он пустое, равнодушное слово, проклиная себя в душе, что продолжает стоять и чего-то ждать, вместо того чтобы повернуться и уйти куда глаза глядят, только бы не стоять вот так пнем и не ждать у моря погоды.

Она вскинула руки и хотела обхватить его за шею, но он на лету поймал ее за запястья, будто ждал этого движения, и осторожно отвел в сторону.

— Тебе ведь этого не хочется, — мягко произнес он.

— Хочется! — срывающимся голосом крикнула она, и за домом сразу затихли голоса. — Откуда ты знаешь, что мне хочется, а чего не хочется?!

Он ничего не ответил, повернулся и зашагал вдоль берега не к дому, а к лесу. Резиновые подошвы с мышиным писком впечатывались в песок. Высокая фигура скоро растворилась в сумраке, затерялась среди смутно черневших стволов деревьев.

Алена, опершись одной рукой о спинку скамейки, смотрела ему вслед. По щекам ее струились слезы. «Так и надо тебе, дурак несчастный! — шептала она. — Я помучилась из-за тебя… Помучайся теперь ты!..»

И все-таки она не выдержала, в носках побежала вслед за ним, но, поравнявшись с кустами, остановилась.

— Вернись, Тимофей! — крикнула она.

Ей откликнулось лишь лесное эхо.

На суглинистый проселок из березняка выскочил пепельного цвета рослый зайчонок, на миг замер, вытянувшись столбиком, подвигал маленьким треугольным носом и снова бросился в лес. Он пробежал всего в двух шагах от толстой сосны, что росла на обочине. Немного погодя из тех же кустов вымахнула рыжая лиса с белым пятном на широком лбу. Зыркнув по сторонам желтыми глазами, остановилась, пошевелила острыми ушами и вдруг зевнула. Обнюхав то место, где постоял зайчонок, лиса было устремилась по его следам, но, добежав до обочины, резко остановилась с поднятой передней лапой. Так охотничья собака делает стойку перед обнаруженной дичью. Беспокойно втягивая в себя воздух, хищница попятилась назад. Сердито фыркнув, лиса крутнулась на месте, будто хотела ухватить собственный хвост мелкими острыми зубами, и исчезла в березняке.

Со стороны деревни послышался шум мотора. Из высокой травы, что неровной полосой тянулась между неглубокими колеями, с треском сорвался некрупный тетерев. Блеснув на солнце рябым оперением, скрылся меж деревьев. Покачиваясь на колдобинах и объезжая полувысохшие лужи с черной грязью, машина приближалась. Когда до толстой сосны, мимо которой проскочил зайчонок, осталось метров тридцать, из-за нее вышел на проселок Сорока. Расставив ноги, он утвердился посередине дороги и стал смотреть на приближающиеся «Жигули». За рулем сидел Длинный Боб, рядом Алена. На заднем сиденье разместились близнецы и Глеб.

Машина, не сбавляя скорости (она шла по неровной дороге километров сорок в час), приближалась. Хотя день был и солнечный, порывистый ветер раскачивал вершины деревьев. Редкие белесые облака, почти не загораживая солнцу низко проплывали над лесом. Их легкие кружевные тени то и дело пересекали дорогу.

— Вот болван! — проворчал Борис, нажимая на клаксон. — Пьяный, что ли?

Человек на пустынном лесном проселке даже не пошевелился.

— Боже мой, Сорока! — воскликнула Алена. На щеках ее выступил румянец.

— Сорока-воровка, — усмехнулся Борис. — Хочет тебя, Алена, умыкнуть… в свое гнездо!

Одна скула у него залеплена пластырем, наполовину уменьшившийся глаз блестел из-под нахмуренной брови синей льдинкой.

— Изображает из себя светофор! — заметил Глеб. Пугни-ка его, Боря…

— Давайте лучше возьмем его с собой? — предложила Аня.

— Я сяду к нему на колени, — беспечно засмеялась Оля.

Машина, не снижая скорости, приближалась к Сороке. Алена растерянно смотрела на него. Высокий, широкоплечий, он будто врос в землю. Лишь сузившиеся глаза выдают напряженность. Он немного подался вперед, будто приготовился на таран принять машину.

Борис, улыбаясь, рулил прямо на него. Алена встревоженно повернулась к нему:

— Ты же его задавишь!

Борис молчал. Красивое лицо его было спокойным, руки крепко держали оплетенную коричневым пластиком с кнопками баранку.

На заднем сиденье притихли. В зеркальце мелькнуло испуганное лицо одной из сестер. Сейчас Алена не сказала бы, кто это: Аня или Оля.

— Что ты делаешь, Борис… — послышался сзади приглушенный девичий голос.

— Стой! Он не сойдет с дороги! Неужели не видишь?! — почти шепотом произнесла вторая сестра.

— Почему я должен уступать ему дорогу? — не поймешь, всерьез или в шутку, сказал Борис.

— Остановись! — крикнула Алена. Ей показалось, что Сорока уже навис над радиатором и сейчас… Она изо всех сил крутанула руль на себя, послышался визг торм скрежет днища о песок, затем глухой сильный удар, веселый переливчатый звон разбитого стекла — и машина остановилась.

— Приехали!.. — Борис ругнулся, распахнул дверцу и, сложившись почти пополам, выскочил из машины.

— Он с ума сошел! — растерянно проговорила Алена. И непонятно было, к кому это относится: к Борису или Сороке.

— Не задели? — спросила Оля, испуганно тараща карие глаза.

— Какой смелый этот парень, Сорока! — с восхищением произнесла Аня.

— Правая фара тю-тю! — присвистнул расстроенный Глеб, выбираясь вслед за Борисом.

Алена не смогла открыть дверцу: ольховый куст плотно подпер ее своими согнувшимися в дугу ветвями. Она выбралась из машины, проскользнув под рулем, через дверь водителя. И сразу почувствовала, как ее кто-то крепко взял за руку и увлекает в сторону. Ошеломленная всем происшедшим, она сразу не сообразила, что это Сорока. Попыталась вырвать руку, но не тут-то было: Сорока не отпускал.

— Куда ты меня тащишь? — наконец возмутилась она.

— Домой, — спокойно ответил он. — Куда же еще?

— Да подожди ты, сумасшедший! — воскликнула она, ухватившись рукой за тонкую березу.

Он остановился, бросил взгляд через плечо, туда, где, нелепо вывернувшись с дороги, уткнулась носом в толстую сосну машина. Глеб, присев на корточки и что-то бормоча себе под нос, ощупывал бампер и вдавленную внутрь решетку радиатора. Борис, прислонившись к машине спиной, курил, бросая сумрачные взгляды на Алену и Сороку. Близнецы, выбравшись из машины, поохали-поахали, затем напали у самой обочины на спелую землянику и, забыв про все на свете, лакомились, весело переговаривались друг с другом. Они вдвоем никогда не скучали.