Когда подобная сцена повторилась на глазах у Сороки подряд в пятый или шестой раз, он не выдержал и отозвал Гайдышева в сторонку. Тот нехотя подошел.
— Чего тебе? — спросил Ленька. Был он в черном замасленном комбинезоне, патлы спрятаны под беретом. На щеке размазалось коричневое пятно.
— Кончайте эту лавочку, — сказал Сорока. — Противно смотреть.
Гайдышев замигал, сморщил нос, будто собираясь чихнуть, потом его губы тронула кривая усмешка.
— Тебе что, завидно? Можешь взять на вооружение секрет нашей фирмы… И за патент ничего не потребуем.
— Должна же быть у вас совесть? — пытался бороться с его наглостью Сорока. — Неужели перед ребятами не стыдно?
— Ты делай свою работу, а мы — свою. Ясно?
— Грязная у тебя, Гайдышев, работа!
— Капнешь начальству? — Ленькины маленькие глаза сузились и превратились в две колючие щелки, улыбка исчезла, а пятно на щеке уменьшилось, стало с пятак. — Беги, жлоб, стучи! Только ничего не докажешь: не пойман — не вор!
— Ладно, — пообещал Сороки. — Я поймаю тебя с поличным. За руку.
Гайдышев вдруг широко улыбнулся, засунул руку в карман комбинезона, достал с десяток поблескивающих масленок и протянул Сороке:
— Тебе на обзаведение… Золотой фонд!
Сорока и сам не понял, как это произошло: рука его сама ударила по раскрытой ладони Гайдышева — и маленькие масленки, взлетев вверх, защелкали по цементному полу. Ленька стоял и все еще улыбался.
— Чужим добром разбрасывается… — проворчал Миша Лунь и, бросив ключи на верстак, стал подбирать масленки.
— Откуда ты такой правильный взялся? — дрожащим от ненависти голосом спросил Гайдышев. Он сжимал и разжимал кулаки. За масленками даже не нагнулся.
— Ты меня сам сюда доставил… на такси, — улыбнулся Сороки, понимая, что малость переборщил с этими масленками.
— Это была самая большая глупость в моей жизни, — пробурчал Гайдышев. — Мой тебе совет: сиди, как мышь под веником, и не шурши. Ясно?
— Я тебя предупредил, — сказал Сорока и отошел.
Гайдышев, то и дело отрываясь от работы, о чем-то шептался с Лунем. Тот бросал косые взгляды на Сороку, но пока не задирался. Впрочем, Сорока не обращал на них внимания. В этот день больше масленки не вывертывались, зато отношения с Мишей и Гайдышевым стали окончательно испорченными. Борис Садовский при этой сцене не присутствовал, но он, конечно, поддержит своих дружков. Но вот почему остальные ребята, которые честно работают и не тянут руку за дармовым рублем, делают вид, что в цехе все благополучно? Правда, на потоке почти одна молодежь, многие еще допризывного возраста и сами недавно пришли на станцию, а Гайдышев, Садовский, Лунев уже по нескольку лет здесь работают — так сказать, старожилы; мало того: почти все эти юноши не один месяц поработали с ними в одной смене, прошли у них выучку… И непонятно поведение мастера Теребилова: он вроде бы и не покрывает их, а вместе с тем позволяет делать в цехе все что хотят.
Сорока трудно сходился с людьми, и, наверное, это помешало ему сблизиться с другими слесарями на их потоке. А те, естественно, тоже не набивались в друзья к замкнутому и резкому на язык новичку.
Как-то утром, придя на работу, Сорока поставил «Жигули» на подъемник и включил мотор. Мотор затарахтел, а машина осталась на месте. Подъемник не работал. Каким-то образом из гидравлической системы вытекло все масло…
В другой раз кто-то в резервуар с чистым моторным маслом бросил грязный фильтр, обмотанный ветошью. Потом из запертой тумбочки стал пропадать дорогостоящий инструмент. В одну из выплат из зарплаты Сороки удержали половину. Мастер Теребилов только качал головой, когда Сорока просил выписать ему со склада необходимый для работы инструмент. Возможно, мастер и догадывался, в чем дело, но молчал. Это был полнеющий лысоватый человек с маленькими заплывшими глазками. Не спеша, переваливаясь, он ходил по территории, а за ним гуськом следовали клиенты с нарядами в руках. Мастер открывал и закрывал ворота, устанавливал очередь на мойку и профилактику. На лице его всегда было неудовольствие, будто все ему на свете надоело: и клиенты, и автослесари, и машины.
Гайдышев и Лунь делали вид, что не замечают Сороку, — правда, иногда он ловил их косые, насмешливые взгляды. Масленки они по-прежнему вывинчивали, но делали это теперь не столь нахально. Сорока видел, как кто-либо из них отходил с клиентом в сторонку и о чем-то шептался. Может, об этой же самой масленке, поди узнай… Гайдышев прав не пойман — не вор. А поймать их на месте преступления Сороке ни разу не удалось.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы мастер Теребилов не перевел его в электротехнический цех. Здесь командовал опытный электрик Володя Кузьмин, худощавый тридцатилетный мужчина с густыми кустистыми бровями и хмурым взглядом. Сначала Сороке показалось, что они не сработаются, слишком уж у Кузьмина был суровый вид. И потом он почти не разговаривал со своим новым помощником. Изредка бросал короткие отрывистые фразы: «Включи рубильник!», «Сколько там на дозиметре?», «Проверь уровень электролита в аккумуляторе»…
С неделю понаблюдав за Сорокой, Кузьмин смягчился, стал разговорчивее. На самом деле он оказался хорошим человеком, но по натуре несколько замкнутым. Кузьмин честно и добросовестно делал работу, охотно обучал Сороку тонкостям своего ремесла. А разобраться в электрооборудовании современного автомобиля было весьма непростым делом, но Сорока любил трудную работу, где надо как следует голову поломать. Скоро он по звуку двигателя, как и Кузьмин, научился распознавать многие его «болезни», за несколько минут мог найти и устранить несложную неисправность в электрооборудовании автомобиля. Над серьезной поломкой приходилось подольше повозиться. Первое время Кузьмин ему помогал, а потом стал доверять любую работу.
Как-то Кузьмин спросил:
— Чего там на тебя взъелись ребята с потока?
— Гайдышев и Лунев? — уточнил Сорока. На остальных ребят он не мог пожаловаться. Даже на Длинного Боба.
И Сорока рассказал электромеханику все как было: с чего началось и как кончилось.
Когда мастер сообщил, что его переводят в электротехнический цех, Сорока удивился: зачем? Теребилов пояснил, что автослесари обязаны постепенно освоить все ремонтные работы: балансировку, определение сходимости и развала колес, электрооборудование автомобиля, регулировку мотора, ходовой части, кузова… Так что Сороке предстоит побывать еще во многих цехах!
И все-таки где-то в глубине души у него остался неприятный осадок. Не из-за этой ли тайной войны в цехе перевел его Теребилов в другое место?..
Кузьмин закурил, пристально взглянул на Сороку.
— Нашла коса на камень, — усмехнулся он. — Они деньги зарабатывают, и ты бы от них не отставал. Глядишь, и никакой свары бы не было.
— Заработок… Это вымогательство и жульничество.
— Другие-то берут?
— Почему же вы не берете? — посмотрел механику в глаза Сорока.
— Не дают! — рассмеялся Кузьмин и снова стал серьезным. — Безобразий еще много у нас на станции… Но одних рабочих тоже винить нельзя: если тебе дают деньги, не каждый может, как ты, отказаться. И мало того оскорбиться… А если человек от чистого сердца захочет отблагодарить? Бывает, мучается неделями с какой-нибудь хитрой неисправностью, а тут ему все устранили, ну и хочется человеку отблагодарить мастера за услугу. Прикажешь ему в физиономию бросить деньги? И устроить скандал?
— Это наша работа! — загорячился Сорока. — И мы за нее хорошую зарплату получаем. И даже премию.
— Если бы все так просто в нашей жизни было… — покачал головой Кузьмин. — Рассуждаешь ты, парень, правильно, и верю, что не гордыня в тебе бунтует, а совесть…
— Не в этом дело, — отмахнулся Сорока. — Мне противно работать рядом с такими людьми. И я ничего не могу поделать с собой.
— В привычку вошло, и все изменить, как ты убедился, не так-то просто. А потом все это делается незаметно, не на глазах. Попробуй поймай за руку!