Воины за его спиной с готовностью заржали. В то же время, заметил Леонтиск, они начали потихоньку брать его в полукольцо.

– Ты бы попридержал свой поганый язык, Клеомед. Или думаешь, твои головорезы, переодетые стражниками, помешают мне выдрать его из твоей вонючей пасти? – говоря это, Леонтиск оценивающим взглядом осмотрел окрестности: если дойдет до схватки, хотелось бы иметь за спиной стену.

– Ха-ха! Ошибаешься, дурачок, эти люди – настоящие стражники. А я – тысячник городской стражи. Настоящий! Хочешь потрогать?

Клеомед подошел еще на шажок ближе. Голос его был сладким, но в глазах – Леонтиск это явственно видел – плескались искринки злобы.

– Больно надо, руки марать! Хватит крутить, Клеомед. Какого пса вам от меня надо?

Наклонив голову набок, Клеомед сделал долгую театральную паузу, глядя на собеседника с фальшивым сожалением. Где-то неподалеку в верхнем этаже с лязгом распахнулась рама, и хозяйка шумно выплеснула содержимое ведра на мостовую, после чего окно с грохотом закрылось.

– У меня предписание на твой арест, – хилиарх соизволил, наконец, разлепить тонкие губы. – Наверное, твоя прическа показалась подозрительной городским властям…

– Арестовать меня? – хмыкнул Леонтиск. – И кем подписан приказ? Твоим папашей, конечно?

Клеомед неторопливо вынул из-за пазухи папирусный свиток, развернул. Небрежно держа двумя пальцами, вытянул перед собой.

– Не только моим, как видишь, но и твоим…

Леонтиск и сам уже увидел: под большой, квадратной печатью архонта стоял хорошо знакомый оттиск отцовского перстня – высокая корабельная корма на щите. Горячая кровь вмиг прилила к щекам, мысли понеслись вскачь. «Ай да отец! Негодяй! Быстро же он… они среагировали, клянусь Афиной! Великие боги, хорошо, что успел отправить Каллика с письмом! А может… – сердце сдавили холодные клещи страха, – может за мной следили с самого начала, и Каллика тоже… Нет, не может быть!»

Сдаваться не хотелось.

– А с чего вы решили, что я подчинюсь? Не пойти ли вам, ребята, своей дорогой, а я пойду своей, и все остались бы довольны?

Темные брови Клеомеда удивленными гусеницами поползли вверх. Он помахал грамотой.

– Почитай хорошо, у меня все полномочия. Не сдашься сам, возьмем силой.

Леонтиск искренне рассмеялся.

– Это каким же образом? Вас ведь всего-то семеро! Даже шестеро: ты-то сам, известный храбрец, вперед не полезешь!

В ответ на угрожающее движение командира стражников Леонтиск отпрыгнул к стене, опустил ладонь на круглый оголовок рукояти астрона (о! как тот просился на волю из плена ножен!) и прошипел:

– Осторожней, Клеомед! Ты отвратен и снаружи, так что не торопись поразить людей видом своих мерзких внутренностей!

Удивление сползло с лица Клеомеда, уступив место ярости.

– Ты что, негодяй, осмелишься оказать вооруженное сопротивление представителям власти? Тут законное государство, а не какая-нибудь занюханная Спарта, где ты можешь размахивать на улице мечом!

Леонтиска душила злоба, и в какой-то момент он был готов обнажить оружие. Среди «спутников» спартанского царевича он считался одним из первых бойцов, и поставил бы два против одного, что выйдет победителем из схватки со стражниками, вероятнее всего не ахти какими вояками. Но что потом? Оказаться вне закона в стенах города значило стать объектом целенаправленной охоты с однозначным концом. Кроме того, Клеомед – негодяй и подлец – действительно представлял собой законную, действующую в Афинах государственную власть. А Леонтиск по складу характера и убеждениям был кем угодно, только не нарушителем законов. Тяжело вздохнув и скрипнув зубами, сын стратега решил подчиниться.

– Будь по-твоему, коротышка, – презрительно бросил он в хилиарху лицо. – Пойду с тобой.

– Пойдешь, пойдешь! – весело проговорил Клеомед. – Взять его!

Крепкие руки тут же схватили Леонтиска под руки и за шею.

– Вы чего, псы, озверели? – дернулся он. – Я же сказал, что пойду. Добровольно!

Сильнейший удар подсек ноги, мир кувыркнулся, и Леонтиск оказался лежащим на животе на холодной сырой брусчатке. Руки завернули за спину с такой силой, что затрещали суставы. Скула заныла от удара о камень, правая щека испачкалась в чем-то вязком, весьма напоминавшем по запаху ослиное дерьмо. Стиснув зубы, сын стратега зарычал от бешенства и унижения.

– Мечик дай сюда, – раздался с заоблачной высоты голос Клеомеда. Грубая рука тут же сорвала с пояса ножны. Обиженно звякнули кольца.

– Ты поглянь, какая красота! – прицокнул языком хилиарх. – Откуда такое? Как будто не похож на ваши грубые спартанские железяки, а?

Леонтиск, вывернув шею, подарил ему самый испепеляющий взгляд из своей коллекции, хотя и предполагал, что в лежачем положении не выглядит особенно грозно. Клеомед, глумясь, вынул астрон из ножен и проделал несколько быстрых фехтовальных движений, примеряясь к его весу и балансу.

– Блеск! – подытожил он, радостно скалясь. – Клянусь богами, хорошее приобретение! Повешу на стенку, буду надевать по праздникам.

Сплюнув горькую, тягучую слюну, Леонтиск, коротко поведал, куда он вставит мерзавцу это «приобретение».

– Арестованный желает что-то сказать? Нет? Ну и отлично!

Леонтиск громко, отчетливо повторил – чистое ребячество, но что еще можно было сделать?

Бесцветные глаза Клеомеда наполнились печалью.

– Да, спасибо, что напомнил, – проговорил он с напускным сожалением. – Чуть было не забыл. А грех было бы отказать себе в удовольствии.

В последний момент Леонтиск попытался отвернуться, но грубая пятерня крепко схватила сзади за волосы. Спустя миг твердый деревянный носок военного сапога-эндромида с сокрушительной силой врезался в его лоб, взорвав радужное зеркало сознания мириадом мелких осколков.

Леонтиска привел в себя обрушившийся на голову поток холодной воды.

– Эй, хватит прикидываться, неженка! Очнись! – проревел где-то совсем рядом хриплый голос.

Сын стратега с трудом открыл глаза и сел, помогая себе рукой. Голова раскалывалась от боли. Приложив руку ко лбу, Леонтиск обнаружил массивную опухоль, рассеченную посередине глубокой ссадиной. Лоб и брови были покрыты коркой запекшейся крови. Подняв голову, юноша осмотрелся.

Неровный, давяще низкий потолок. Маленький – десять на десять локтей – и весьма грязный квадрат пола, ограниченный с трех сторон серыми стенами из едва обтесанных каменных блоков. Роль четвертой стены играла изгрызанная сыростью медная решетка с низкой дверью, запертой снаружи на массивный висячий замок. Молодому афинянину нетрудно было догадаться, что он очутился в заурядной камере некой тюрьмы, судя по отсутствию окон – подземной.

По ту сторону решетки находилось помещение хоть и куда более просторное, но такое же серое и сырое. Освещено оно было единственным смоляным факелом, вставленным в позеленевшее от времени кольцо на стене. В дальнем правом углу имелась еще одна решетчатая дверь, перекрывавшая вход в короткий коридор, в конце которого смутно виднелись уходящие вверх ступени лестницы. Другой коридор тянулся вправо и терялся в темноте. Леонтиск был уверен, что его камера далеко не единственная в этом мрачном тоннеле, наполненном, казалось, липкими запахами страха и страданий былых узников.

Скрозь позеленевшие прутья решетки на Леонтиска взирал субъект весьма зверского вида. На вид ему было лет сорок пять – сорок восемь, он имел крупную, грузную фигуру гориллы, красный мясистый нос, глаза навыкате и обильную грязную бороду. Эта злая пародия на человека была одета в заляпанный сальными пятнами кожаный нагрудник городской стражи, из-под которого выглядывал неопределенного цвета хитон, на плечи, по причине зимнего времени, был накинут короткий плащ из скатавшейся овечьей шерсти, такой грязный, как будто был подобран на помойке. Внешность стражника вызвала у молодого воина воспоминания о детстве, толстой кормилице и ее сказках, в которых рассказывалось о кровожадных пещерных людоедах, подстерегающих в горах одиноких путешественников. Маленький Леонтиск представлял себе людоедов примерно такими, каким был тип по ту сторону решетки. Пальцем одной руки доблестный страж ковырял в носу, в другой он держал деревянное ведро, с которого на каменный пол стекали капли воды.