– Не нравится мне твое настроение, – между делом заметила Кришта, нехотя поднимаясь. – Очередная гениальная идея?

– Не страдаю излишним самомнением.

Кажется, Мэй пребывал в угрюмой растерянности ровно с тех пор, как в центральном водоеме его обиталища установили небольшой решетчатый отсек, куда полагалось помещать детенышей на ночь. Или, быть может, с того момента, как Эвин лично, без излишнего сострадания объяснил, что случилось с Данейин.

Детеныши весело кружились в бассейне, и были еще слишком малы, чтобы тосковать. Жить в вечном страхе никогда больше не увидеть безмятежных, бескрайних подводных просторов, позволить морским течениям обхватить и нести твое тело, лаская его несуществующими ладонями. Чувствовать острые зубы, рвущие душу изнутри, заставляющие бросаться на все живое. Впускать внутрь себя ледяные пальцы изменяющего с неприятными глазами, позволять ему вырывать и блокировать собственные жизненные потоки.

Смотреть на единственную родную майду. На свою жемчужинку, на тень прежней прекрасной Дани.

Раньше он мог понять каждый поступок отца. Найти пусть не оправдание, но причину. Объяснений хватало и сейчас, но ни одно из них сердце больше не принимало. Чем сестренка могла так провиниться, что у нее отняли разум? Кровь патриарха в малышах изменяющие увидели бы и сами, спустя минуту после знакомства с ними.

Эвин сказал, что безумие жило внутри майды давным-давно. И Мэй не мог не согласиться с мужчиной. Точно так же, как не мог не попытаться помочь.

– Дани, посмотри на меня.

Ноль реакции. Майда продолжила все так же сидеть на устроенной внутри водоема лежанке, уставившись в пустоту невидящими глазами. Он самолично ее сюда отнес несколько часов назад. Кожа была такой сухой! Конечно, изменяющие не догадались о ней заботиться, а сама Дани не могла.

А вот шрам на животе был едва заметен. Что ж, спасибо и на том.

Он пытался говорить с сестрой. Спрашивал ее, звал. Дани не отвечала. Пару раз пробормотала что-то бессмысленное, съела принесенную еду, но взгляд явно свидетельствовал, что сознание майды блуждает совершенно в иных сферах.

– Дани…

Мэй устроился рядом, вложив маленькую изящную руку в свои ладони.

Слабо опалесцирующая чешуя вновь стала мягкой, нежной, вскоре срастутся и разорванные плавники. На тонком запястье вьется едва видимая линия сосуда, редкими размеренными толчками перекачивающего кровь. Такими же нитями увито все тело Дани, каждая клеточка прислушивается к безостановочному бегу. Жидкость, дающая патриархам их силу. Ставящая их над иными майдами. Дарящая власть над другими и одновременно отбирающая возможность управлять самим собой.

Стоило патриарху выпить чьей-то крови, и сила в ней навеки связывала майда и его жертву. Тонкая связь, подобно жиле, вплеталась в ткань мира. Испитого всегда можно было найти, использовать, отобрать разум, заставить раз за разом стремиться в ставшие ненавистными холодные объятия. Просить прекратить мучение, вернуть свободу или подарить смерть.

Это и называлось любовью майда. Боль и холод. Она прочно укоренилась в Дани, вызвав настоящую бурю по единому желанию отца.

Но ведь и в нем самом есть та сила, что терзает душу сестры. И вместе, рядом, ее столько же, сколько и в Найтире. Малыши еще слишком малы, чтобы помочь, да и не сможет он их научить быть патриархами. Пользоваться своими возможностями. Что стоят обрывки его собственных знаний и умений?

Отзовись. Отзовись, сестренка. Мы зачаты и рождены в страхе и ненависти. Мы думали, наша мать не успела выбраться из воды, но Найтир мог врать и об этом тоже. Что, если она знала свое будущее? Что, если ее жажда жить была столь же сильной, как и наша? Или, быть может, она понимала, что нас просто не должно быть? Не должно появиться новой сети с алчными, хищными существами в центре?

Посмотри на меня, Дани. Нуждаешься ли ты в моем прощении? Я думал, что больше никогда тебя не увижу, и это было больнее всего остального. Твое предательство, твои желания… Они вывели меня наверх. Мои руки были так же скованы приказом, как и у тех несчастных майдов, что шли впереди. Да, я смог разбить то заклятие. Спас многих людей, которые так никогда и не узнают о своей участи. И ничем не смог помочь тем, кого ты обрекла на смерть.

Я хотел быть с ними. Хотел, чтобы все закончилось. Я устал, понимаешь, Дани? Конечно, не понимаешь. Ты больше ничего не понимаешь. Не знаешь, каково это, – быть чужим. Всегда и везде. Я пытался, искренне пытался стать майдом. Не патриархом, конечно нет. Смеющиеся боги ошиблись, даруя мне душу. Ничего удивительного, Найтир не зря говорил, что я не должен был рождаться. А я ведь помню, как он разорвал мое запястье, заставив ужасаться и трепетать, пока пил кровь собственного сына. И я вновь почувствовал, что не принадлежу себе.

Это было не твое простенькое пожелание, сестренка. Это воля и закон. Такой же, как законы окружающего мира. Ты можешь не соглашаться, кричать, спорить, но Глаз земли все равно взойдет, не так ли? Отчаяние ушло лишь благодаря изменяющему. Знаешь, наверное, Арканиум смог бы и луны заставить понестись вспять.

Раз уж я заговорил о богах… Знаешь, мне кажется, они создают нас в ненависти. Жизнь – одновременно дар и насмешка. Они не могут вырваться из своей божественной обители, осуществить свои желания. Такие сильные желания, что даже их отголоски в нас становятся грехами. И боги искренне смеются, наблюдая, как мы пытаемся жить.

Ты ведь наверняка познала то же самое, родная. Потерю себя самой. Но теперь я рядом, и всегда буду. Мне не нужны твои слова, чтобы помнить, как звучал голос. Я сам обниму тебя, спасая от окружающей темноты. Пусть наши объятия всегда будут холодны, но я даже не чувствую кого-то чужого рядом. Словно в лоне матери, моя половинка замерла поблизости. Мы слились в одно целое, и жизнь, которую нам подарила погибшая майда, сильнее смерти, заложенной отцом. В конце концов, у нас теперь трое малышей, и их кровь ничего не значит. Они прекрасны и невинны, но, если не мы с тобой, кто их вырастит? Найтир? Я буду всеми силами молиться, чтобы они никогда не попали в его руки. Потому что я больше ничего не могу, кроме молитв.

Отзовись, сестренка. Просто чтобы я знал, что ты в безопасности.

Мэй звал не голосом – жалкими остатками своей собственной силы, практически лишенный энергии и веры. Чувствовал, как их тела растворяются в окружающей темноте. Майд давным-давно отпустил руку Дани, уложив ее на кушетку и обняв, прижавшись всем телом. Они лишились страсти, и отныне любой подобный жест будет невинным, но чувства, те самые чувства, которые стоили ему всего, не искоренить ничем.

Он потерял счет времени, и их никто не беспокоил. Даже малыши как-то незаметно угомонились и сами скрылись в отведенном им отсеке. Мэй знал, что человеческие детеныши первые несколько лет – беспомощные, не умеющие даже немного мыслить создания. Майды были не такими. Что давало людям еще одну возможность сравнивать их с животными.

Как все похоже. Заслуживаем ли мы лучшего, чем то, что уже имеем? Или все это – глупая наивность мальчика, не имеющего права жить?

Одна за другой капли его любви скатывались в пропасть, теряясь там, но наполняя… что? Можно было тысячи раз пытаться описать использование патриархом собственной силы, но научить этому было невозможно. Мэю так просто давалось разрушение, но разве сможет оно сейчас помочь? Суть Дани и так разрушена.

Он делал, что умел. Разрывал на части самого себя, пытаясь делиться этой силой с девушкой в своих объятиях. Большая часть даров возвращалась обратно, но какие-то – нет. И Мэй не мог сдаться, отчаянно надеясь, что сможет что-то изменить.

Все спуталось. Слилось вместе. Время, эмоции, тела, разум. Одно невиданное прежде существо затаилось под водой. Два тела, два сознания, но что-то, не имеющее даже слова для определения, все-таки одно.

Ему показалось, или Дани вздрогнула?

– Жемчужинка…

Слова разрушили таинство единения.