Там, в месте, где все дышит изяществом и красотой, я буду выглядеть, как высохший скелет. Нечего мне позорить себя и память своих предков.

И тут появился незнакомый мне раб — даже джинн не смог бы появиться столь внезапно.

— О господин, я пришел по слову Абу-Йусуф Якуба! Он просит позволения предложить тебе дар, о возвышенный!

С этими словами он снял с плеча длинный мешок. Торжественно открыв его, он вытащил великолепный набор одежды, плащ… одним словом, все.

И вот теперь я стоял здесь, под пальмами, одетый в шаровары, называемые «сирвал» — широкие черные шаровары из тонкой шерсти, блестящей, словно шелк; в короткую куртку «дамир» из такой же материи, расшитую золотом; в «зибун», то есть рубашку из тончайшего шелка; на мне был малиновый шелковый кушак и черный шерстяной плащ — из той же ткани, что куртка и шаровары, но вышитой золотистыми и малиновыми узорами. Тюрбан мой был неяркого, но очень красивого красного цвета, а за пояс я заткнул усыпанный драгоценными каменьями кинжал, присланный мне царевичем Якубом; но рядом с ним был и дамасский кинжал, мой верный спутник во многих горестях и бедствиях.

Валаба должна быть где-то здесь, как и Якуб. Подарок царевича оказался для меня полной неожиданностью, хотя такие подношения странствующим ученым были в обычае — им дарили одежду, коней, кошельки с золотом, иногда рабов, особенно когда ученый делился своими знаниями с правителем.

Вдруг кто-то произнес мое имя. Это был Аверроэс. Кордовский кади улыбнулся и положил руку мне на плечо:

— Вот как? Валаба наконец-то взяла тебя в плен! Она долго этого ждала, Кербушар! Неудивительно — не часто среди нас появляется выдающийся географ, а особенно такой, который сам плавал по морям!

Географ? Мне ли претендовать на это гордое звание? Как бы меня ни называли, я один знал всю обширность своего невежества. Правда, я прочитал больше книг по землеописанию и изучил больше карт, записей и лоций, чем большинство людей… Действительно, мне довелось поплавать по морям, неизвестным мусульманам; и все же я был вопиюще невежествен в столь многих вопросах, которые мне необходимо знать!

Слова «неизвестные моря» лишали меня покоя. С начала времен люди уходили далеко в море и часто оставляли рассказы о своих странствиях, однако как много оставалось недосказанным! Зов новых горизонтов быстро находит отклик в сердце каждого странника.

У нас в Венетии сохранились легенды о плаваниях к дальним землям, неясные, туманные повествования о нависающих утесах и обрушивающихся волнах, о храмах, золоте и чужеземных городах. Юлий Цезарь писал в своих «Комментариях о Галльской войне» о наших больших кораблях с дубовым корпусом и кожаными парусами, но ничего не знал ни о портах, которые они посещали, ни о чужеземных товарах, привозимых ими.

Может быть, записи о самых дальних их плаваниях хранились в погибших великих библиотеках Тира, Карфагена или Александрии.

Мы с Аверроэсом прогуливались по саду, и многие оглядывались нам вслед, ибо кади был высоким сановником и известным ученым. А мы неспешно беседовали о географии, медицине и звездах, и я рассказывал ему о лекарствах, употребительных среди моего народа, и о целебных травах, о которых говорил мне отец.

К нам подошел Якуб и с ним Валаба. В её глазах было лестное для меня удивленное выражение, вызванное моим роскошным нарядом.

Мы прохаживались среди деревьев, и за нами следили во все глаза. Этой прогулки было достаточно, чтобы я обеспечил свое будущее в Испании, но для меня меньше значило, кто на нас смотрит, чем то, что они говорят, а главное — что я, простой скиталец, принят как равный самим Аверроэсом.

Куда ни обращался мой взор, везде я видел красивых женщин; кончики их пальцев были выкрашены хной, а сурьма лишь усиливала блеск их глаз. У многих в волосы были воткнуты гребни с прикрепленными к ним шарфами из легкой, полупрозрачной ткани; да все их одеяния были удивительны и прекрасны.

Пророк запрещал носить шелковые одежды; однако же ему, как хорошему супругу, полагалось бы лучше понимать женщин. Здешние красавицы были сплошь в шелках, да и многие мужчины тоже.

Шелк появился в Испании вместе с маврами и в десятом столетии стал главным предметом вывоза; узорчатые шелка и гобелены доставлялись во все порты Ближнего Востока. До зарождения шелкоткачества в Испании славились коптские шелка из Египта и сасанидские из Персии; теперь же испанские шелка превосходили все прочие.

Альмерия особенно славилась своими женскими тюрбанами и дамастовыми, иначе камчатными, тканями для драпировок. Легкие ткани, в противоположность более тяжелому атласу, бархату и дамасту, изготовляли в Каталонии и Валенсии. Большинство христианских стран заказывали в Испании придворные мантии и облачения для духовенства.

На минуту мы с Валабой остались одни.

— Сколь великодушно было с твоей стороны пригласить меня сюда! Я пока не свершил ничего, чтобы заслужить право на такое, — я повел рукой вокруг, — хоть у меня и есть честолюбие, мечты и устремления…

Она слегка приподняла бровь:

— Я могу лишь предполагать, каковы твои устремления, Кербушар, но если принять за критерий рассказы о Замке Отмана, то легко заподозрить, что ты нашел бы в этом саду самый отзывчивый прием…

Валаба внимательно оглядела толпу:

— Человек шестьдесят-семьдесят из присутствующих здесь можно причислить к самым блестящим личностям Кордовы; найдутся тут, может быть, ещё десятка два таких, что сравняются с ними в течение года… Но мало кто из них будет более сведущ, чем ты.

Она взглянула мне прямо в лицо; глаза у неё были очень красивы.

— Не сомневайся в себе, Кербушар. Тебя бы здесь не было, если бы ты не принадлежал по праву к этому кругу. Иоанн Севильский идет бок о бок с тобой в ученых занятиях, а Аверроэс только на прошлой неделе читал книгу по алхимии, которую ты перевел с персидского…

— Представь меня своему гостю, Валаба, — проговорил кто-то рядом спокойным и холодным тоном. — Вот уж не думал, что мы встретимся в обществе…

И столь же спокойны и холодны были его глаза. Словно лед.

Я понял, кто это.

— Принц Ахмед, — произнесла Валаба, — это — мой очень хороший друг Матюрен Кербушар!

— И м о й очень хороший друг! — царевич Якуб появился из-под деревьев, где беседовал с Аверроэсом.

— Конечно, о возвышенный, — в глазах принца Ахмеда блеснула горечь и злоба. — Здесь твои владения. — Он замолчал, но ненадолго. — Однако я так понимаю, что Кербушар любит путешествовать…

— Поверь мне, о принц Ахмед, — сказал я, улыбаясь, — ты должен простить, что я избегаю твоего города. Твои гостеприимные объятия слишком тесны!

— Как оказалось, для тебя — недостаточно тесны. Но, думаю, без посторонней помощи ты все ещё оставался бы моим гостем. Надеюсь, когда-нибудь я узнаю, кто тебе помог…

— Мне помог? Уверяю тебя, господин мой, я был один на той скале, совершенно один. Никто не смог бы помочь мне в том положении. Если сомневаешься, попробуй сам взобраться по этому утесу.

— Я не стану разыгрывать из себя ярмарочного акробата.

— Каждый из нас играет множество ролей. Некоторые — герои, другие — негодяи, а некоторые просто… — я чуть помедлил, — просто фигляры.

Его лицо побелело, несмотря на оливковый цвет кожи, и какой-то миг я ждал, что он ударит меня, но принц резко отвернулся. Когда он уходил, его спина казалась окаменевшей.

Якуб повернулся ко мне:

— Ты умеешь наживать врагов, Кербушар.

— Я не выбирал его себе во враги, о возвышенный; он сам выбрал меня. Ахмед ещё должен мне за несколько месяцев тюрьмы.

— Принц уплатил этот долг — он стал посмешищем, — заметила Валаба.

Затем, по её знаку запел Ибн Кузман — тихую, проникновенную мелодию, любовный напев всадника в пустыне; за ней последовала буйная, свирепая песня о войне и мести. Однако я не мог отдаться музыке, как ни хотел. Да, могущественные друзья могут создать панцирь из слов, и одна фраза из их уст может послужить щитом. Свидетелем тому я стал в этот вечер. Но у меня такие враги, которые рискнут даже вызвать гнев Якуба ради удовольствия пролить мою кровь.