Я знал мужчин, которые клялись никогда не спать с женщинами: кто-то желая сохранить предписываемую религией чистоту, кто-то предпочитая мужчин. И уж конечно я знал таких, которые не спали с женщинами просто потому что были кастрированы, чтобы верно служить танзиру или кому-то еще, купившему их.

Но я не знал ни одного мужчины, который — пьяный или трезвый — хотя бы раз не проклинал женщину за грехи, реальные или выдуманные. Женщину или даже женщин.

У меня все было по-другому.

Проклинал я не Дел. Я проклинал себя за то, что оказался таким дураком.

Это я доказал раз и навсегда кто из нас лучше.

Сладкая победа с примесью горечи. Свобода, купленная кровью.

Жеребец насторожился, шумно фыркнул и остановился.

Я уловил движение в деревьях — что-то спускалось со скалы. Больше ничего не было видно — только движение. Что-то стекало с каменных костей оракула. А потом я разглядел нервно бьющий хвост, внимательные глаза, оскаленную пасть. И услышал урчание, которое издает только кошка на охоте.

Слишком поздно жеребец попытался спастись бегством. Кошка была уже на нем.

Упали мы оба. Кошка прыгнула, неуклюже опустилась на холку гнедого и от мощного толчка он не удержался на ногах. Я почувствовал как жеребец выгибается и дергается, а потом валится. Времени хватило только на то, чтобы вытащить из левого стремени ногу — на этот бок падал жеребец. Оказавшись под ним, я рисковал переломом.

Я откатился, подавив болезненный вскрик за секунду до того, как гнедой оказался на земле. Я резко выдохнул, тело дернулось от боли, а я уже жадно втягивал в себя воздух. Я забыл о своей ране. Я думал только о жеребце.

Ругая кошку, я с трудом поднялся на ноги. Это был большой, сильный самец. По белой шкуре рассыпались пепельные пятна.

Я поднял камень и швырнул в кошку.

Камень попал в ребра и отскочил. Кошка только зарычала.

Другой камень, другой удар. Я закричал, надеясь хоть этим отвлечь хищника.

Зубы вонзились в лошадиную холку. Жеребец рыл землю задними копытами, визжа от боли и ужаса.

Мои пальцы сжали рукоять.

— Ну, аиды, баска… Не белка, кошка…

И меч в моих руках ожил.

Голод. Он был голоден.

И ему очень хотелось пить.

Я и раньше чувствовал это в мече. Мне передавались его желания: голод и жажда одинаковой силы. Почти неразделимые, неотделимые друг от друга.

Я чувствовал их в круге. Когда вонзил меч в Дел.

Аиды, баска.

Нет, не думать о Дел.

Жарко. Как жарко…

Лучше думать о жаре, только не о Дел.

Лучше?

Жарко как в аидах, клянусь.

Струйки пота стекали по лбу, рукам, животу. Шерстяная ткань и волосы щекотали влажную кожу.

Кошка. Думай о кошке.

Аиды, как же жарко…

И меч так хочет пить.

Ну, баска, помоги мне.

Нет, Дел здесь нет.

Думай о кошке, дурак.

Думай только о кошке…

Меч в моих руках теплый. Я могу думать только о жажде и необходимости напоить меч кровью.

Пот стекает струйками по всему телу…

В аиды, почему же я?

Трижды проклятое отродье Салсетской козы…

Следи за кошкой, дурак!

В моей голове зазвучала песня.

А могла ли кошка ее слышать?

Аиды, теперь кошка смотрит на меня. Смотрит на меч. Она знает, чего я хочу. Отворачивается от жеребца — бедный жеребец — ко мне…

Аиды, она готова броситься на тебя… подними же меч, дурак… сделай что-нибудь, танцор меча.

Но мне не нужен этот меч. И я не в круге.

Сейчас это неважно, парень из Пенджи. Ты готов встретить кошку?

Готов оживить меч?

Такое бывало и раньше, замедление. Почти полная остановка движения окружающего мира, словно время поджидало меня. Поэтому я и не удивился. Время замедлило свой бег, подарив мне несколько драгоценных секунд, чтобы осмотреться, подумать и принять решение: как лучше оборвать жизнь кошки до того, как она прикончит меня.

Время останавливалось и раньше, но не так, как сейчас.

Я вдыхал запахи крови и гнили, но сильнее было болезненное зловоние страха. Я почувствовал, как все мышцы в животе свело — видимо я потянул полузалеченную рану. Меня беспокоила реакция меча. А потом я услышал визги жеребца и страх исчез.

Медленно, очень медленно, кошка подняла морду и застыла над окровавленной холкой. Кровь и слюна вытекали из пасти, на клыках висели клочья лошадиной шерсти.

В моей голове зазвучала песня. Тихая, доверительная песня, намекающая на могущественные силы.

Жеребец бился под кошкой, его ноги взбивали мокрую землю. Я слышал отчаянные призывы о помощи.

И меч пропел мне обещание: жеребец спасется, если я помогу клинку проснуться.

Но я-то собирался разобраться с кошкой сам, не пользуясь никакой магией. Меч, в конце концов, был мечом. Им можно было пользоваться и не прибегая к помощи непонятных сил.

Но жеребец визжал и бился, а в моей голове звучала песня. Песня мягкая, нежная, но слишком могущественная, чтобы я мог ее игнорировать.

Конечно я был уверен, что не сдамся ей, и на какое-то время мне удалось о ней забыть. Я слишком беспокоился за жеребца, чтобы терять драгоценные секунды на шум, кружившийся в голове. И поэтому, чтобы песня не мешала, я заставил ее замолчать.

Но ненадолго. Я перестал думать о сопротивлении. Перестал сдерживать ее. Я думал только о том, как спасти гнедого.

И поэтому, совершенно невольно, я выпустил ее. В тот момент я позволил яватме проснуться.

Когда я бросился к кошке, шум стал ровным. Нет, не шум: музыка. Нечто гораздо более выразительное чем то, что я обычно называл шумом. Более могущественное чем звук. И я вспомнил мелодию, которую услышал у обрыва недалеко от Стаал-Уста, стоя на коленях перед мечом. Когда музыка Кантеада наполнила мой череп.

Как же они умели петь, Кантеада. Таинственная раса, о которой говорили древние сказания. Существа, которые по словам Дел принесли в мир музыку.

И часть этой музыки они подарили мне в момент Именования.

Ради жеребца, подумал я, можно и рискнуть. Он этого стоит — сколько раз гнедой спасал мою шкуру.

Все это промелькнуло в голове за одну секунду. Одна секунда мне понадобилась, чтобы принять решение.

Кошка соскочила с жеребца. Гнедой тяжело поднялся, пошатнулся и побежал.

Пасть открылась, губы приподнялись, обнажая огромные клыки. Все движения были медленными. Очень медленными. Знала ли кошка, что я пел песню ее смерти?

Белая кошка с радужно-серыми глазами и серебристо-пепельными пятнами на шкуре. Кстати, стоило постараться хотя бы ради шкуры. Ее можно было взять с собой.

…Меч ожил в моих руках…

— Решать, что делать, буду я, — на всякий случай предупредил я его.

Меч был живым.

Кошка оскалилась и взвизгнула.

Меч приглашал ее. Подойди поближе, говорил он, подойди поближе.

И тогда все станет так просто.

Со стороны казалось, что на прыжок кошка не затратила никаких усилий. Я наблюдал за ней улыбаясь, восхищаясь грацией хищника. Смотрел как сгибаются задние лапы, вытягиваются передние. Кошка выпустила когти, открыла пасть, блеснули белые клыки. Расхохотавшись в предвкушении триумфа, я позволил ей поверить, что она победила.

А потом воткнул меч ей в пасть так, что острие вышло из основания черепа.

Восторг. Полный восторг. И полное удовлетворение.

Не мое. Совсем не мое, кого-то другого. Кого-то другого, разве не так? Все эти чувства были не моими, правда?

Что-то внутри меня хохотало. А потом оно зашевелилось, словно медленно пробуждалось чье-то сознание.

Аиды, что же это?

Я вдохнул запах паленой плоти. Решил, что это от кошки. И вдруг понял, что от меня.

Я что-то закричал. Что-то очень подходящее. Что-то очень определенное. Чтобы притупить шок, ярость и боль.

И тут же разжал пальцы, отбрасывая рукоять, которая нагрелась добела.

Аиды, Дел, о таком ты меня не предупреждала.

Я отшатнулся, по-прежнему держа руки вместе и бормоча непристойности. Споткнулся, упал, откатился и раскинулся на спине, боясь коснуться чего-то ладонями. Аиды, как же они болели!