Констебль с самой распространенной среди полицейских Лондона фамилией Смит неторопливо прогуливался вдоль Литтл-Райдер-стрит, что в Вест-Энде, доходя до Эджуэр-Роуд и поворачивая обратно. Улочка была настолько крохотной, что он ни разу не упустил из виду входную дверь особняка, приземистого старомодного здания времен первых Георгов, возвышавшегося в три этажа посреди Литтл-Райдер. Тусклые газовые фонари отливали на его стенах противной желтизной, неприятно бьющей в глаза сержанта, отца семейства, у которого обе дочурки уже успели переболеть желтухой, и, похоже, наступала очередь младшего сына. Однако фонари в работе полицейских были большим подспорьем, ведь ночная мгла в сочетании со знаменитыми лондонскими туманами позволяла порой ловким воришкам орудовать прямо под носом у полиции, и лишь фонари помогали хоть что-то разглядеть ночью во время дежурства. Поэтому констебль Смит относился к желтизне, бьющей в глаза, с пониманием, именно так, как должен относиться ко всему настоящий английский полицейский, как говаривал сержант Годли.

Фонари освещали всю улицу. В других переулках подобной роскоши не было.

А все потому, что здесь располагались особняки состоятельных и уважаемых в Лондоне джентльменов. Уж они, будьте покойны, постарались, чтобы их улица была освещена. Так рассуждал про себя констебль, поворачивая обратно и направляясь к своему наблюдательному пункту, расположенному как раз под одним из таких газовых фонарей прямо напротив входа в особняк.

Смит был человеком средних лет, уже многое повидавшим за время своей службы в лондонской полиции, а потому умудренным, с ровным характером, не хватающимся чуть что за свисток, дабы вызвать подкрепление. Нет, Смит не из таких. О его серьезном отношении к службе, которое постоянно ставил в пример другим, более молодым полицейским сержант Годли, говорило еще и то, что сегодня была ночь перед Рождеством, которое каждый протестант должен был отмечать в кругу семьи, сидя во главе праздничного стола и разрезая гуся. К тому же на улице стоял такой холод, что констеблю пришлось укутаться, помимо плаща, еще и шарфом, однако он не покинул пост и не завернул, как это принято, в трактир «Альфа» пропустить кружечку-другую. Нет, Смит относился к заданию, порученному Годли, куда как серьезно, следя за входом в особняк Один раз, а это было примерно три часа назад, к особняку подкатил кеб, из которого вышел высокий элегантный мужчина примерно одного с полицейским возраста. Под мышкой мужчина держал тяжелый сверток Человек расплатился с кебменом и вошел в особняк, дверь при его подходе открыла прислуга. Сразу было видно, что это джентльмен. Уж поверьте, у Смита глаз наметанный. Почему? Да очень просто. Во-первых, чувствовалось, что тот привык повелевать. Во-вторых, вышколенная прислуга встречала его у входных дверей. И в-третьих, бакенбарды. Это были не те роскошные лохмы, которыми так гордятся камердинеры, что служат у аристократов и чей труд состоит лишь в их ежедневном расчесывании, и не рваные, будто подбритые тупым ножом, баки моряков. Нет, это были аккуратные, ровные, строгие в пропорциях бакенбарды, спускающиеся точно до окончания мочки ушей. За такими бакенбардами, будьте уверены, Смит не ошибается, надо следить со всей тщательностью. Именно такие баки и должен носить, по его мнению, настоящий джентльмен.

К сожалению, констебль Смит при всей своей наблюдательности не заметил, что элегантный джентльмен, приехавший в кебе, заметил его и сейчас сам наблюдает за перемещениями полицейского, стоя у окна второго этажа особняка и осторожно выглядывая из-за чуть сдвинутой портьеры. Джентльмен видел, как к констеблю подошел высокий и полный мужчина в наглухо застегнутом пальто и надвинутом на глаза котелке. Однако же он знал, что подошедший, перед которым Смит вытянулся в струну, был не кто иной, как сержант Годли из Скотленд-Ярда.

Констебль отрапортовал сержанту, что в наблюдаемом доме все тихо и спокойно.

– После возвращения объекта никто более в дом не входил и не выходил из него, – ровным негромким тоном завершил рапорт Смит, полицейский констебль с порядковым номером 930 F, пришитым к лацкану форменной куртки заботливой рукой жены.

Сержант молча кивал головой, поглаживая большим и указательным пальцами огромные усы, делавшие его похожим на толстого моржа, случайно вылезшего на берег и напялившего одежду.

– Очень хорошо, Смит, – сказал он, когда констебль закончил доклад.

– Думаю, сэр, объект больше сегодня на улицу не выйдет, – добавил полицейский. – Уж очень много туману с Темзы ветром нагнало.

Годли посмотрел па констебля чуть насмешливо, как смотрит учитель па ученика, берущегося самостоятельно объяснять новый урок.

– Вы так думаете, Смит? – басовито хмыкнул он, доставая из кармана своих необъятных штанов портсигар, дешевую подделку под старинное серебро. – Угощайтесь.

Смит с легким благодарным кивком головы достал топкую сигарку и прикурил. Затем протянул зажженную спичку сержанту, дав и ему прикурить и осветив на миг полное, пышущее здоровьем лицо Годли. Джентльмен из окна своего кабинета с любопытством оглядел сержанта, про себя поражаясь, как такому на вид недалекому и даже глуповатому увальню удается прославиться в криминальной среде ловкостью и умением ловить преступников, отличающихся изобретательностью и цинизмом. Однако ж он знал, кто стоит за успехами сержанта.

– Значит, Смит, вы полагаете, что объект сегодня ночью никуда не выйдет? – переспросил констебля Годли.

– Думаю, да, сэр…

Тут полицейский на миг замолчал, и внезапная мысль, пронесшаяся у него в голове, заставила отца троих детей, примерного семьянина, бросить полный ужаса взгляд в сторону чернеющего в темноте особняка.

– Неужели это он, сэр? – испуганно спросил Смит.

Вид испуганного констебля лондонской полиции был настолько забавен, что если бы Годли не знал, чье имя боится упоминать бесстрашный и рассудительный Смит, он бы хохотал сейчас до упаду. Но он не стал хохотать, а, наоборот, строго посмотрел на подчиненного.

– Смит, не забывайтесь. Знаете, кто здесь живет? Здесь живет лейб-медик королевской семьи!

При этих словах констебль подобрался и вытянулся в струну. Он был истинным англичанином, а потому любое упоминание о королеве Виктории и ее высочайшем семействе вызывало в нем уважение.

– Продолжайте наблюдение, констебль, – тихо приказал Годли, – а я отправляюсь за инспектором Эберлайном.

Джентльмен, о котором только что шла речь, проследил из окна за удаляющимся вразвалку толстяком сержантом, бросил короткий взгляд на оставшегося под фонарем полицейского и, наглухо задернув портьеру, уселся в высокое вольтеровское кресло, стоявшее перед массивным письменным столом из дуба. На зеленом сукне стола перед ним лежал давешний сверток, который Смит заметил, когда лейб-медик выходил из кеба. Аккуратно развернув сверток, джентльмен вынул из него большую стопку писчей бумаги. Бумага была очень хорошего качества, именно такая, на которой привык с раннего детства писать джентльмен.