— Ты, паршивый безмозглый томми, нас накололи! Этот хрен Танака пишет нас! Посмотри под стол. Видишь проводок под ножкой? А вон того козла у стойки? Безумно респектабельная скотина в синем костюмчике и черном галстуке. Один из парней Тигра. Я их уже по запаху чую. Висят у меня на хвосте почти десять лет. Тигр одевает их, как уменьшенные копии джентльменов из ЦРУ. Любой жрущий виски япошка в такой робе, считай, из Тигриной стаи.

— Так и хочется подвалить и пообщаться, — ворчливо добавил Дикко.

— В этом случае Танака завтра утром узнает о себе много интересного, — сказал Бонд.

— Черт с ним, — ответил Дикко, остывая. — Сукин сын знает, что я о нем думаю. Теперь получит заверенную копию. Может, отвяжется от меня. И от моих друзей, — добавил он, быстро взглянув на Бонда. — Ведь это он за тобой охотится. Так что, пусть слушает. Падла! Это наше жуткое австралийское ругательство. Слышишь, Танака? Возьми на вооружение.

Он заговорил громче:

— А значит оно, что ты дерьмовый педик, кот, подлюга, брехун, стукач и вор — и ничто тебя не спасет. И когда ты это завтра за жратвой узнаешь, твои тушеные водоросли станут тебе поперек глотки.

Бонд рассмеялся. Этот бесконечный поток ругани начался еще вчера в аэропорту Ханеда — «Крылатое Поле». Почти час Бонда потрошили таможенники. В центральном зале, куда он выбрался, кипя от злости, он едва не погиб под ногами толпы возбужденных молодых людей, потрясавших плакатиками, на которых было начертано «Международный конгресс владельцев прачечных».

Бонд устал от полета. И выдал выразительное трехбуквенное слово. Низкий голос за его спиной повторил сказанное и кое-что добавил:

— Наш парень! Нормальная реакция на сраный Восток! Эта лексика тебе еще не раз пригодится.

Бонд повернулся. Огромный мужик в мятом сером костюме протягивал лапу, смахивающую на небольшой окорок.

— Рад познакомиться. Гендерсон. В списке пассажиров ты единственный томми, и, стало быть. Бонд. Сюда. Давай сумку. У меня машина, и чем быстрее мы уберемся из этого дурдома, тем лучше.

Гендерсон смахивал на боксера-чемпиона средних лет, ушедшего на покой и пристрастившегося к бутылке. Тонкий костюм бугрился на мускулистых плечах и руках, но имелся и приличный животик. Твердое, привлекательное лицо, холодные голубые глаза и изуродованный нос. Он сильно потел и, продираясь сквозь толпу, используя как таран сумку Бонда, то и дело вытаскивал из кармана брюк скомканный обрывок махрового полотенца, вытирал лицо и шею.

Толпа поспешно расступилась. Бонд, следуя в кильватере, подошел к щеголеватой «Тойоте», поставленной в запрещенном для парковки месте. Шофер вышел из машины и поклонился. Выпалив что-то на беглом японском, Гендерсон вслед за Бондом устроился на заднем сидении.

— Сначала — в твой отель «Окура», новейший в западном стиле. Недавно в «Ройал Ориентал» шлепнули американского туриста, а что нам за радость лишиться тебя так быстро. Потом выпьем как следует. Обедал?

— Раз шесть, если не ошибаюсь. «Джал» стараются.

— Ну, и как полет? Понравилась эта хромая утка?

— Они уверены, что их пташка — настоящий журавль. Все очень изысканно и работает, как часы. Только как все это совместить? — Бонд кивнул на беспорядочно разбросанные развалюхи токийской окраины, мимо которых они неслись, как ему показалось, с самоубийственной скоростью:

— Не слишком красиво. А почему правостороннее движение?

— Бог их разберет, — задумчиво сказал Гендерсон. — Проклятые япошки делают все наоборот. Плохо переводят старые инструкции. Электровыключатели переключаются вверх, а не вниз. Краны закручиваются влево, дверные замки тоже. Слушай, у них даже лошади на скачках бегут по часовой стрелке, а не против, как во всех цивилизованных странах. А Токио — просто жуткое место: или слишком жарко, или слишком холодно, или льет, как из ведра. И землетрясения почти каждый день. Ну, здесь бояться нечего, ощущение такое, будто слегка поддал. Тайфуны куда хуже. Как только начнется, лучше всего завалить в ближайший бар и как следует надраться. Но самое тяжелое — первые десять лет. А когда приспособишься, можно вертеться. Чертовски дорого, если жить по-европейски, но я особо не выпендриваюсь и доволен. Здесь весело. Язык подучил, и когда кланяться, и когда ботинки снимать и тому подобное. Если хочешь чего-то добиться от местных Деятелей, все это нужно побыстрее усвоить. Твердыми воротничками и полосатыми брюками в министерствах прикрыты вполне традиционные самураи. Я над ними посмеиваюсь, и они, в свою очередь, посмеиваются, пытаясь понять меня. Но это вовсе не значит, что я откажусь отвесить поясной поклон, когда знаю, что его от меня ждут и сам надеюсь чего-то добиться. Ладно, освоишься.

Гендерсон быстро сказал несколько слов водителю, часто посматривавшему в зеркало заднего обзора. Тот что-то весело ответил.

— Так и знал, — сказал Гендерсон. — За нами хвост. Типично для старика Тигра. Я ему сказал, что ты остановишься в «Окура», но он хочет сам убедиться. Не беспокойся. Такая у него привычка. Если сегодня ночью обнаружишь кого-нибудь из его парней, или, если повезет, девку у себя в постели, скажи пару ласковых слов, и они раскланяются и испарятся.

Но спать, после основательной выпивки в «Бамбуковом баре» отеля, Бонду пришлось в одиночестве. А на следующий день они носились по городу и заказывали визитные карточки, в которых Бонд значился заместителем атташе по вопросам культуры посольства Австралии.

— Они знают, что это наш разведотдел, — сказал Гендерсон, — что я его шеф, а ты ко мне временно прикомандирован. Дадим им возможность еще и прочитать об этом.

Вечером отправились вмазать еще разок в «Мелоди», любимый бар Гендерсона недалеко от Гинзы, где все звали его «Дикко» или «Дикко-сан», и где их почтительно усадили за столик в укромном уголке, постоянный столик австралийца. Гендерсон пошарил под столом и мощным рывком выдрал провода, оставив болтаться концы.

— Ну, я им сыграю мелодию, — сказал он зловеще. — Отплатили за все хорошее. В этой пивнушке паслась вся английская колония и пресс-клуб. Здесь и ресторан хороший был. Теперь закрыт. Повар наступил на кота, опрокинул котел с супом, схватил зверюгу и запихал его в топку плиты. Само собой, все выплыло, и эти дерьмовые защитники животных и сентиментальные ублюдки завопили и потребовали отобрать у «Мелоди» лицензию. Я дело замял, но в ресторан никто уже не ходил. Пришлось его закрыть. Из постоянных посетителей остался я один. И устроить мне такое! Ладно, я парень злопамятный. И Танаку не забуду. Пора б уж ему понять, что я и мои друзья не собираемся кончать Императора или развлекаться взрывами.

Дикко посмотрел вокруг с видом, обещающим и то, и другое.

— А сейчас к делу, Джеймс. Встречаешься с Тигром завтра утром в одиннадцать. Я за тобой заеду и отвезу к нему. Контора называется «Институт Паназиатского Фольклора». Сам увидишь, не хочу портить тебе удовольствия.

В посольстве тебя ждет кипа «совершенно секретных, личных» шифрограмм из Мельбурна. Наш посол Джим Сондерсон знать ничего не желает и считает, что ему даже встречаться с тобой не стоит. Ты как? Он парень умный, оскорбить никого не хочет, но и лапы пачкать не собирается. И я предпочитаю держаться от твоих дел подальше. Расхлебывай сам. Могу предположить, что хочешь вытянуть кое-что из Танаки, так, чтобы ЦРУ не пронюхало. Точно? Это как кости кидать — что выпадет. Танака — профессионал, и играет соответственно. Внешне он на сто процентов «демокорацу», а копни поглубже… За союзом янки и самураев — годы американской оккупации, многолетнее сотрудничество, но японец — всегда японец. То же самое и с другими великими народами — китайцами, русскими, немцами, англичанами. И важны не лживые улыбки, а то, что от рождения в костях засело. А жалкие десять лет — мгновение для великих. Усе? Так вот, Тигр и его боссы, то есть, парламент и, на самом верху, Император, будут рассматривать твои предложения с двух точек зрения: выгодны ли они сейчас, немедленно? Или это долгосрочный банковский вклад? То, что нужно стране и через десять, двадцать лет? На твоем месте я бы выбрал второй вариант, с перспективой. Люди вроде Тигра, действующие в высших эшелонах власти, не оперируют понятиями дней, месяцев или лет. Их интересуют века, и кстати, они совершенно правы.