Он поискал глазами пепельницу; она должна была быть где-то рядом, неподалеку — Бекетов всегда много курил во время работы.

Пепельница нашлась, но зажигалки под рукой не оказалось.

Бекетов встал и опять пошел по комнате, наступая босыми ногами на полупустые пачки сигарет. В дальнем углу он увидел валявшиеся на полу брюки и побрел к ним, надеясь, что в кармане обязательно найдет то, что ищет.

У него не было даже мысли о том, чтобы переодеться. Мокрые штаны казались самым незначительным из того, что с ним происходит.

Сон… Он дошел до своего логического завершения. И этот конец… Финал, как он любил выражаться…

Бекетов понимал, что не может это видеть. Это было слишком ужасно. Он знал, КТО ждет его там, в самом конце подъема на крутящейся площадке лифта. Маленький голый трехлетний мальчик с мокрыми белокурыми прядями, облепившими лицо.

Бегство от себя в течение долгих двенадцати лет не принесло результата. Прошлое настигло его. Бекетов присел, достал из кармана брюк зажигалку и прикурил. Табачный дым заглушил запах гари, с которым не справлялся даже кондиционер.

Бекетов заплакал. Он поднес руки к лицу и потер глаза.

«Нет, прошу тебя! Не надо! Тебя ведь уже нет… Зачем ты преследуешь меня?»

Он всхлипнул и посмотрел на потолок.

— Я виноват, я виноват, — шептал Бекетов. — Я виноват… Но прошу тебя…

Контуры действительности потихоньку расплывались и дрожали, как в тумане; сон наступал, он превращался в его единственную действительность. Нужно было собрать остатки сил для последнего побега. Он бежал все эти двенадцать лет, отчаянно колотя по клавишам: сначала — старенькой пишущей машинки, потом — компьютера…

Вот оно в чем дело. Вот почему у него все получалось, и романы расходились большими тиражами. Казалось, сама удача вела его за руку. Читатели верили в то, что он писал. А у него просто не было другого выхода: он пытался убежать.

Бекетов женился поздно, когда ему было уже за тридцать пять. Жена, Света, работала в той же больнице, что и он — но в другом отделении и на другом этаже. Их робкий и немного неуклюжий, медленно набиравший обороты роман закончился браком — неожиданным для обоих. Они прожили три года, втайне (хотя это было, конечно же, глупо) друг от друга мечтая о ребенке.

Но они, поскольку были врачами, прекрасно понимали, что шансов не так уж много. Точнее, он единственный, если вообще существует. И Светина беременность — в тридцать восемь лет, им обоим было тогда по тридцать восемь — явилась такой же, если не большей, неожиданностью, как и сам брак.

Родился сын — Петя, названный в честь отца Бекетова. Они никогда не говорили «первенец», словно боялись, что милостивая судьба, рассердившись на их нечаянную неблагодарность, отнимет свой драгоценный подарок.

Петя рос крупным и рассудительным мальчиком. Родители не просто любили его… и даже не боготворили. Эта любовь была чем-то большим, чем просто любовь. Безумное, не останавливающееся ни перед чем чувство, смешанное с постоянным страхом. Страх преследовал их все три года жизни Пети.

Жена укутывала сына намного теплее, чем следовало, и Бекетов возражать не осмеливался. Наоборот, ходил по всем комнатам и закрывал везде форточки, чтобы, не дай Бог, не было сквозняков. Если ночью ребенок плакал, они вскакивали с постели вместе и, не успев проснуться, бежали к кроватке, нелепо тыкаясь в темноте руками и мешая друг другу. Они боролись за право укачать ребенка, поменять пеленки, покормить. Первые шесть месяцев у Светы было преимущество, но оно исчезло с молоком. Теперь Бекетов ревниво следил, чтобы его забота о сыне была ничуть не меньше… А удастся — то и больше.

Потом уже (хотя Бекетов изо всех сил старался не вспоминать те три года), он понял что с рождением ребенка они стали отдаляться; потеряли друг к другу интерес и больше почти не занимались сексом. Иногда Бекетов, думая, что жена нуждается в его ласках, быстро и по-деловому исполнял супружеский долг, а Света, полагая, что ему это необходимо, безропотно уступала. Но очень скоро они поняли, что никому из них это не нужно. И тогда Петя стал спать с ними в одной постели — между ними. Они оправдывали это тем, что опасались, будто ребенок может упасть во время сна, но на самом деле причина была другой — исступленная, безумная и эгоистичная любовь к сыну и любовь к собственной любви.

Бекетов, пытаясь избавиться от мучивших его воспоминаний, вел что-то вроде дневника. В такие минуты, перед чистым листом, он бывал откровенен и точен до жестокости. Он знал, что все случившееся — закономерная расплата.

Они никогда не интересовались друг другом по-настоящему. Для обоих это был первый брак, но брак в тридцать пять лет — это скорее дань общественным условностям, попытка убить одиночество. Неудачная попытка. Вместо этого они убили Петю. Убили своей неуемной и неумной любовью, превратившейся в дурацкое состязание.

В тот вечер (девятнадцатого ноября; каждый из двенадцати последовавших ноябрьских дней, отмеченных в календаре числом «19», Бекетов напивался до беспамятства, до рвоты; с самого утра пил не останавливаясь) они, помнится, долго спорили, кто будет купать ребенка. Спорили до хрипоты, хотя это можно было сделать вдвоем. Но они спорили, и в конце концов Света победила.

У каждого из них были свои дела. Бекетов тогда писал свой первый роман — на ощупь, вслепую подбирая нужные слова, прекрасно понимая, что тяга к писательству не что иное, как еще одна попытка заполнить пустоту, сжатую до предела, как черная дыра; невидимую, но все время бывшую где-то рядом, из которой несло могильным холодом.

А Света в это время писала диссертацию.

Каждый из них думал, что Петя, когда вырастет, будет гордиться… кем-то из них. Вот как это звучало — не «гордиться своими родителями», а «кем-то из них». Конечно, каждый полагал, что именно им. Наверное, так бы оно и было когда-нибудь… Если бы не телефонный звонок.

Бекетов слышал этот звонок, но не придал значения. Он знал, что ему никто звонить не должен, а жене… Ну, не будет же она болтать полчаса, когда ребенок плавает в ванне.

Он плел свой самый первый сюжет (когда книга вышла, на титульном листе было короткое посвящение — П. Б. ; это все, что он смог сделать), все дальше и дальше залезая в дремучие дебри сочинительства, и очень удивился, когда услышал голос жены: