Мы были знакомы уже лет двадцать. Но только в конце октября 1998 года, будучи в Сочи, я увидел в местной телепередаче и услышал о нем такое, что, схватив телефонную трубку, стал названивать его теще, у которой он находился в гостях. Однако он уже уезжал. Встретились мы позже, в Москве, где, расспросив его об увиденном и услышанном в сочинской телепередаче, я и узнал от него эту удивительную историю, которую и представляю читателям.

Итак, Владимир Николаевич Лабуздко, военный врач, полковник медицинской службы Военно-морского флота в отставке. Родился он в 1928 году в одном из пригородных поселков под Гдовом (Ленинградская область). Вот что он поведал мне, рассказывая о необычной, а я бы сказал — о героической эпопее своего военного детства и юности.

Как водится в таких случаях, Владимир Николаевич начал рассказ с предков.

Я из русской семьи старого военного закала, традиций и обычаев. Почти все мои деды, прадеды, прапрадеды по обеим родительским линиям были военными, участвовали, наверное, во всех войнах и многих крупных сражениях. Я с детства этим очень гордился. Мой прапрадед был взят в солдаты из крепостных какого-то барского имения под Гатчиной. Пьяный деревенский писарь при записи деда вместо фамилии Лабазов неверною рукой вывел что-то неразборчивое. Так мы стали Лабуздко.

Прапрадед, николаевский солдат, отслужив 25 лет, дослужился до унтер-офицера и был отправлен в отставку с “пенсионом”. А прадед уже служил офицером, как те же Деникин, Корнилов и другие некоторые царские, а потом советские офицеры и генералы происхождением из крестьянского сословия. Прадед в отставку вышел подполковником и даже был причислен к дворянству.

Дед участвовал в русско-японской войне и прошел почти всю Первую мировую. Сначала он служил артиллерийским офицером в армии генерала Александра Васильевича Самсонова. В проводимой Восточно-Прусской операции эта армия имела первоначально серьезный успех. Но, как известно, впоследствии из-за подозрительно нерешительных, а фактически предательских действий командующего соседней армией генерала Рененкампфа, не оказавшего помощи Самсонову, его армия потерпела поражение. Дед об этом периоде своей службы рассказывал такие подробности, каких я ни в каких исторических хрониках и документах позднее не встречал.

Например, такой факт: Самсонов с частью войск, штабом и конвоем казаков оказался в топкой местности в районе Мазурских болот. Собрав уцелевших солдат и офицеров, штаб и конвойную сотню, Самсонов приказал прорываться из окружения и поставил задачи на прорыв. После этого, переговорив о чем-то с начальником штаба, объявил команду на привал и сказал офицерам штаба: “Ребята, дайте мне побыть одному”. После этого отъехал на коне в сторону. Через некоторое время раздался одинокий выстрел. Потом прибежал его конь, при этом вроде бы с каким-то жалобным ржанием. Все бросились искать генерала, но безрезультатно. Видимо, Самсонов, застрелившись, так и остался где-то в болоте. Но вся его группа войск, конечно с потерями, пробилась все же к своим.

В конце войны деда по ранению назначили начальником огневых (артиллерийских) складов в Петрограде. После Февральской революции солдаты избрали его командиром части. А после Великой Октябрьской революции его денщик-порученец Федор (как говорил дед, очень толковый парень) стал комиссаром части. Так они и служили: дед — командиром, Фёдор — комиссаром. Ну, как всем теперь понятно, это были для тех революционных, трагических и героических времён обычные, хотя и странноватые служебные метаморфозы, в целом исторически себя оправдавшие. Дед уволен из РККА (Рабоче-Крестьянская Красная Армия. — В. З.) в 1933 году с пенсией. Награждён многими орденами за русско-японскую и Вторую мировую войны.

Отец, 1899 года рождения, после революции поступил в Медико-хирургическую военно-медицинскую академию (ныне Военно-медицинская академия в Петербурге). Но в 1924 году его как выходца из дворянской семьи за год до выпуска из академии исключили (как тогда это называлось — “вычистили”). Однако отец сразу же перешел в медицинский институт (здесь никаких препон ему рабоче-крестьянская власть не чинила), успешно окончил его и работал хирургом в больницах Ленинградской области.

Когда началась финская война, отец сразу же ушел на фронт. Ему присвоили воинское звание “майор” (две “шпалы” в петлицах). Всю войну прослужил хирургом во фронтовых медсанбатах. Награжден орденом Красной Звезды — для того времени, как понимают все фронтовики и “нефронтовики” нашего поколения, это была довольно высокая награда, тем более для медика. Потом отец был демобилизован и работал главным врачом и одновременно хирургом в Зеленогорске (под Ленинградом — до 1948 года он назывался Териоки), только что освобожденном от финнов.

С началом Великой Отечественной войны отец в первый же день ушел на фронт. Помню, надел оставшуюся у него военную форму, поясной ремень с наганом — и ушел… Закончил войну в Берлине главным хирургом 3-й Ударной армии 1-го Белорусского фронта. Потом служил хирургом в госпиталях Советских войск в Германии. Демобилизовался в 1955 году. Хирург высшей квалификации. За войну награждён орденом Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны, двумя орденами Красной Звезды, медалями “За боевые заслуги”, “За освобождение Варшавы”, “За взятие Берлина”, “За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.” — для медика вполне “приличный” наградной орденский “бант”. Я гордился и горжусь своим отцом — он с честью продолжил воинские традиции нашей семьи — добросовестного служения Родине.

Мне, матери и двум моим сестрам удалось покинуть Зеленогорск перед самым занятием его финнами — буквально на последнем пригородном поезде. И сразу же мы оказались в блокадном Ленинграде. Описывать блокаду не буду — о ней сказано много, а написано еще больше: целые тома воспоминаний, повестей, романов и других литературных произведений. Все ее ужасы видел своими глазами, и многие из них пришлось испытать, как говорится, на “собственной шкуре”…

В феврале 1942 года с большими трудностями нас вывезли по восстановленному участку железнодорожных путей до Белой Гривы (на Ладоге), а оттуда, погрузив на машины под брезент, перебросили по Дороге жизни на другой берег Ладожского озера. Представляете, что мы почувствовали, когда нас, завшивевших, истощенных, после санпропускника накормили и выдали нам паёк: хлеб, консервы, сахар, масло! Это были неслыханные “богатства”, вернее — сокровища для умирающих от голода ленинградцев. Потом нас эшелоном вывезли в Стерлитамак, где подселили в чью-то квартиру. Началась тыловая жизнь “эвакуированных” — голодноватая, но все же это была не блокада. Помню, как дружески относилось к нам местное население! Разве сравнишь, к сожалению, с нынешними отношениями между людьми, складывающимися в нашем обществе?! И это очень печально…

Летом 1943 года я окончил 7-й класс. И тут произошло событие, которое резко изменило не только мою “эвакуированную”, но и всю будущую жизнь. В городе было много выздоравливающих после ранений солдат и офицеров. Мы, мальчишки, бегали за ними по улицам, расспрашивали “про войну”, просили дать поиграть с наганом или пистолетом. Тогда к военным относились все, тем более молодежь, с уважением и любовью. Один из солдат, получивший отпуск по ранению, Сергей Одноволов (на всю жизнь запомнил его имя и фамилию), очень любил возиться с осаждавшими его ребятами. Узнав мою фамилию, он очень удивился и сказал, что, значит, мой отец его, Одноволова, оперировал и спас ему жизнь. После этого он познакомился с мамой, сестрами и окружил меня большим вниманием и заботой. И даже подкармливал нас всех из своего пайка. Перед его отъездом я взмолился: “Сергей, возьми меня с собой на фронт!” Он долго не соглашался, но потом все же решился.

Итак, в июле 1943 года, оставив письмо матери, никому ничего не сказав, двинулся я вместе с Сергеем на фронт. На мне — солдатская гимнастерка, брюки, поношенные сапоги. Из документов — только комсомольский билет. У Сергея была выправленная на меня липовая справка, что я, сын фронтового хирурга, возвращаюсь к отцу в такую-то часть, полевая почта N… В общем, мы с Сергеем как-то проходили через заградкомендатуры, всевозможные патрули — с поездов нас, короче говоря, не снимали. Наконец прибыли мы в село Жигалово, что под Великими Луками (тоже на всю жизнь запомнил название этого села). Здесь стоял фронтовой полевой госпиталь. При нем действовала так называемая ОРМУ-19 (отдельная рота медицинского усиления), где мой отец служил старшим хирургом. Удивлению его и радости не было границ. Одноволов сдал меня, как говорится, с рук на руки отцу и убыл в свою часть. Дальнейшей судьбы Сергея я не знаю; до сих пор не могу себе простить, что по юношеской беззаботности и радости от встречи с отцом не спросил, откуда Одноволов, как его можно найти после войны, где живут его родные. Отец тоже этим не поинтересовался — да и кто из фронтовиков тогда думал о каких-то встречах “после войны” и надеялся уцелеть в боях?