"Настоящий мужик. Умеет добиться своего – это видно по всему".

– Свое я давно выпил, – усмехнулся Эгисиани. – А вы, извините меня за прямой вопрос, замужем?

"Грузин, он и в Африке – грузин", – подумала Марья Ивановна и ответила взвешенным голосом:

– Да. И практически счастлива.

– Почему практически?

– С моим мужем опасно быть счастливой – он сразу же бросит.

– Почему так? – удивился хозяин ресторана. "Как можно бросить такую женщину?" – говорили его глаза.

– Счастье – это покой и довольство. А покой и довольство, – считает мой муж, – это прекрасная среда для деградации всестороннее развитой личности.

Сказав, Марья Ивановна отпила полрюмочки. Эгисиани пригубил сок и сказал, покручивая стакан:

– Понимаю, ваш муж – чистюля-интеллигент... Вам, наверное, бывает с ним скучно?

– Напротив. Скука – это когда все приелось. А он постоянно что-нибудь придумывает.

– Что придумывает?

– Ну, блины с луком или мясным фаршем, дискуссию из ничего, поход в Нескучный сад в шесть утра или модернистскую картину.

– Модернистскую картину? – удивился Эгисиани.

– Да. Например, на прошлой неделе он приклеил к доске старый дырявый носок, затем прибил к нему расстегнутый замок от старых джинсов и вставил в него обычный штопор с деревянной ручкой. И назвал все это "Бумеранги возвращаются".

– Идеотизм. На вашем месте я показал бы его врачам соответствующего профиля.

– Да нет, – улыбнулась Марья Ивановна. – Носок действительно напоминают летящий бумеранг, вооруженный штопором.

– Штопором, торчащим из расстегнутого замка от ширинки?

– Да. И в этом вся соль...

– Какая соль? Ничего не понимаю.

– А что, вы не знаете русскую поговорку: на всякую задницу с резьбой, найдется хрен с винтом?

Табуированное слово Марья Ивановна произнесла без запинки. Глаза ее искрились.

– Я вижу, вы его любите... – расстроился Эгисиани. Или сделал вид, что расстроился, показалось Марье Ивановне.

– У меня не было таких мужчин, как он. С ним живешь вдвое.

– Это тяжело для хрупкой женщины...

– Пока держусь. Так вы расскажете мне о Кристине Владимировне? Насколько я знаю, вы провели после ее смерти частное оперативное расследование?

Эгисиани помрачнел. Было видно, что ему не хочется возвращаться в прошлое. Минуту он сидел, то изучая ухоженные ногти, то поправляя столовые приборы, то искоса рассматривая соседние столы и настенные украшения.

Марья Ивановна коснулась его руки алым ноготком мизинца.

– Ну, расскажите, мне нужно это знать!

– Хорошая она была женщина, что и говорить, – горько усмехнулся Эгисиани. – Хорошая и несчастная. Знаете, бывают такие женщины, все у них на месте – и в голове, и снаружи.

– Да, бывают, – согласилась Марья Ивановна, всегда считавшая, что она – лучшая из таких женщин.

– Год назад она сидела на этом самом месте... – не услышал недвусмысленной реплики Эгисиани, без остатка растворившийся в прошлом. – Пришла в пять и сидела час, ничего не заказывая. На все смотрела бессмысленно. Народу шло в тот день много и мой цербер Федя, вон он, – указал Эгисиани на метрдотеля, – пришел ко мне и спросил, что с ней делать. Я подошел, сел напротив, смотрю – интересная, чем-то особенным интересная женщина, но глаза потерянные. Напоил ее коньяком; она пила рюмка за рюмкой, после третьей или четвертой мы разговорилась. После ничего не значащих слов ее прорвало, и несколько истерично она сказала, что она нормальный человек, абсолютно нормальный, но все вокруг сумасшедшие и неуловимо подлые – муж, свекровь, коллеги, люди в метро. Надо сказать, я в это время только-только встал на ноги и вздохнул свободной грудью, в смысле бизнеса, естественно. Столько всего пришлось сделать, протолкнуть, уничтожить, вытерпеть – до сих пор кошмары сняться. Но я все сделал и добился своего... И смотреть на нее мне тогда было очень неприятно – все есть, все на месте, а делать ничего не хочет... Это что, я один должен бегать, как белка в колесе, я один должен мазаться в...

– В дерьме, – убила наметившуюся паузу Марья Ивановна.

– Да... – Эгисиани выражением глаз показал, что ему не нравиться общаться со сквернословящими женщинами.

Марья Ивановна, чувствуя, что сквернословит, побуждаемая подсознанием, сквернословит, чтобы показать этому красивому мужчине, что она вовсе не запредельная богиня, задушевно улыбнулась и проворковала голоском непорочной гимназистки:

– А мне Святослав Валентинович говорил, что Кристина была целеустремленной особой. И что у нее было много любовников.

– Чепуха! Она ничего не умела...

Сказав, Эгисиани простодушно улыбнулся и попросил:

– Не озвучите, чего она не умела?

Марья Ивановна поняла, что ей пеняют за грубое слово, но отступать не захотела.

– Она не умела делать миньета, стеснялась куннилунгуса и брезговала анальным сексом.

– А вы штучка! – восхитился Эгисиани.

– Я – разная. Видите ли, как только я сюда вошла и уселась, я подумала, что муж, увидев меня, пришел бы к выводу, что я похожа на проститутку... А так как я, как и все женщины, частичкой души... мм... распутница, то эта самая частичка от этой мысли проснулась и попросилась наружу. Видите, какая я откоровенная?

– Я видел, как вы сидели, заложив ногу на ногу... Там, вон в той картине с дичью и бутылками, дырочка в утином глазу. Через нее я посматриваю за залом. Может, что-нибудь еще закажете? Мне с вами интересно. Вы так открыты, так естественны.

– Потом закажем. После того как вы все мне откровенно расскажете.

– Мы могли бы перейти в малый зал... – в глазах Эгисиани заиграли бесята. – Вы знаете, скажу вам откровенно, мне не приходилось встречать таких женщин, как вы. И я готов на все, чтобы задержать вас здесь хоть на час, хоть на полчаса.

– Нет, господин Эгисиани, никаких кабинетов, куннилугусов и миньетов я сегодня в личной своей программе не предусматриваю.

– Совсем, совсем?

– Совсем, совсем. Понимаете, то, что вы видите перед собой – это не я, Точнее, это не я в чистом виде. То, что вы видите, то, с чем вы разговариваете – это я и мой муж, мой Женя. А окажись он с нами в одной постели, вам бы не поздоровилось...

Марья Ивановна поняла, что она пьяна. Чуточку, но пьяна. Коньяк всегда доставал ее неожиданно.

– Мне бы не поздоровилось? – засмеялся Эгисиани и, распахнув пиджак, показал пистолет, притаившийся подмышкой.

– Убив или оскорбив его, вы обидите и оскорбите меня... – увидев вороненую сталь, отрезвела женщина.

– Ну, в таком случае это исключено, – пошел на попятный хозяин ресторана.

– Тогда вам остается только рассказывать. А потом мы с вами посидим, поговорим и посмотрим, на что способны ваши повара.

– А можно я вас буду называть Машей?

– Тогда мне придется звать вас Вовой...

– Договорились. Я сейчас отойду на минуточку, а вы ешьте пирожные – они славятся по всей Москве.

Когда Эгисиани вернулся, на блюде оставалось всего одно пирожное. Довольно улыбнувшись этому факту, он спросил:

– Так на чем, Маша, мы остановились?

– Мы остановились на том, что, познакомившись с Кристиной, вы решили ее перевоспитать.

– Я разве говорил об этом?

– Да...

Марья Ивановна погрустнела – вспомнила, как в прошлом году она, прежняя, она вкупе с ей подобными, перевоспитывали Смирнова. Как заставили его убить Пашу, как заставляли убить Бориса Михайловича. И как он не перевоспитался, и как ей от этого стало хорошо. А Кристина перевоспиталась. И умерла.

– Я вижу, вы не слушаете... – Эгисиани понял, что его собеседница думает о муже.

– Нет, нет, я слушаю, рассказывайте!

– К десяти часам Кристина наклюкалась. Я отнес ее в свой кабинет, уложил на диван, напоил кофе... Потом...

– Потом раздел...

– Да, раздел. Мне захотелось увидеть ее голой. Нагую женщину сразу видно, изнутри видно. И я увидел, что она не хочет спать со мной, что ей стыдно, противно, плохо, гадко, увидел, что она хотела бы показать себя человеком, но у нее нет на это ни сил, ни привычки, ни самоуважения. Как любой мужчина я понадеялся, что мои ласки изменят ситуацию в лучшую сторону, но жестоко ошибся. Потянувшись к ее губам губами, я увидел в ее замутившихся глазах желание, чтобы я как можно быстрее сделал свое дело и оставил ее в покое. И я не тронул ее, хотя лежал рядом и, – что скрывать? – нуждался в женщине.