– А ты в церковь ходи! И исповедуйся батюшке. И всем будет хорошо. И тебе, и ему, и батюшке.

– Батюшке исповедоваться? А что, это идея...

Марья Ивановна, подмигнув своему отражению, прошла в гостиную, уселась в кресло и представила, как они со Смирновым сталкиваются в церкви. Она, счастливая, уже исповедовавшаяся и получившая отпущение грехов, и Смирнов, за этим отпущением идущий. После девушки с пухлыми алыми губками и силиконовым бюстом.

Мотнув головой, женщина вытрясла из нее видения и задумалась о вчерашних событиях. Кого же могло так обеспокоить ее, ее со Смирновым расследование? Надо подумать...

Значит, так... Кристина что-то узнала, и ее за это знание убили... А Володя Эгисиани докопался до истины и узнал нечто такое, что способно как карточный домик разрушить благополучие людей, сведших Кристину в могилу.

...Может, обратиться к Паше? Несколько его звонков и все станет ясным?

Нет. Никаких звонков. Не надо оживлять мертвецов. И Смирнов расстроится. К тому же Центнер вторую неделю на своих любимых Канарах греется.

Значит, надо самой обходиться. Что ж, поедем в Переделкино. Уже почти пять, Святослав Валентинович скоро вернется с работы. А к вопросу о том, что знает Володя, можно вернуться позже. Когда все уляжется, и он не будет бросать трубку.

...Нет, что-то меня определенно к нему тянет. Они такие со Смирновым разные. Диаметрально разные...

Евгений Александрович, поехал к своему однокашнику по очной аспирантуре, который, давным-давно забросив геологию рудных месторождений, работал в полугосударственной организации, ведавшей регистрацией частных предприятий. Тому понадобилось несколько минут, чтобы установить, что Владимир Иосифович Эгисиани помимо ресторанчика на Тверской имеет еще один на Сретенке. С подкупающим своей сентиментальностью названием "Ты и я".

Потом они с приятелем пили водку в ближайшей чебуречной. Перед входом в ресторан Смирнов стоял лишь через полтора часа, после того, как был съеден первый чебурек.

Едва увидев простенькую вывеску, он почувствовал, что его ждет нечто необыкновенное. Значимое. Постоял в замешательстве, достал сигареты, выкурил одну несколькими торопливыми затяжками, вошел, волнуясь, как мальчишка.

И оказался в фойе, освещенном таинственным переливчатым светом. Хотел осмотреть его внимательнее, проникнуться им, но не получилось – неожиданно представил себя стоящим рядом с Марьей Ивановной.

Представил ее бархатную руку в своей руке, чуткой и торжествующей.

Увидел ее ласкающие и чуть виноватые глаза.

Увидел и ясно понял, что женщина может быть женщиной, если она всегда, везде и во всем женщина.

Он понял, что нельзя быть женщиной только для кого-то. И что если он заставит, вынудит свою любимую быть женщиной только для него, то он потеряет все. В том числе и себя...

– Проходите, пожалуйста, – вернул его в фойе картавый еврейский голос. – Я вижу, вы не один.

– Ну, в каком-то роде не один, – невпопад ответил Смирнов, увидев стоящего перед ним большеносого маленького человечка с чувственными губами.

– У нас есть специальный столик, для тех, кто приходит с кем-то в душе. Походите, пожалуйста.

Человечек провел Смирнова в зал.

Едва оказавшись в нем, Евгений Александрович почувствовал себя в атмосфере того, что не дает человеку рассыпаться ни во что, даже если он стоит на последней черте, он почувствовал, что "смерть стоит того, чтобы жить, любовь стоит того, чтобы ждать".

Усевшись на стул, услужливо отодвинутый от столика на двоих (состояние злополучной раны, лечимой мумиё, уже позволяло ему сидеть, не ерзая), Евгений Александрович внимательно осмотрелся и с удивлением осознал, что в ресторан никто не ходит, и потому он напоминает не коммерческое предприятие общественного питания, а, скорее, музей на необитаемом острове.

– И давно вы закрылись? – спросил Смирнов, оглядывая столы, за которыми, судя по всему, давно никто не сидел, столовые приборы на них, забывшие напрочь о своем предназначении, вазы, не помнившие запаха свежесрезанных цветов и прочее ресторанное вещество, несомненно, остуженное недостатком человеческого тепла.

– Мы не закрывались, – виновато улыбнулся робинзон с острова "Ты и я". – Просто люди перестали ходить сюда... Вы позволите, я присяду?

– Да, да, конечно.

Маленький человек уселся и посмотрел на Смирнова заботливыми домашними глазами. Тот смешался и спросил:

– Так вы сказали, что люди перестали сюда ходить? Извините меня великодушно, но я не верю. Едва здесь очутившись, я почувствовал, что не могу не прийти сюда если не завтра, то когда-нибудь... Прийти с любимым человеком...

– Это вы не сможете... Вы не родной этому городу человек – это видно даже сзади. А представьте себе парочку... Он и она. Он привел ее, потому что она не хотела сразу идти к нему спать. Она хотела сначала поесть всласть, выпить вкусного дорогого вина, повеселиться, потанцевать с симпатичной молодежью, взять, короче, свое. И вот, очутившись здесь, вместо всего этого симпатичного времяпрепровождения, они влюбляются друг в друга. У него – современная жена с автомобилем и постоянной визой в Америку, двое маленьких детишек, она – живет своим телом. И они влюбляются! Представляете, они влюбляются и натурально становятся другими людьми. Он все бросает, она становится святой Магдаленой. Неделю они живут совершенно счастливые. Потом все рушиться. Он теряет квартиру, детей, работу в фирме тестя. Она ничего, кроме техники любви не имеет. Сил за три тысячи продавать мороженую рыбу тоже. В конечном счете, они проклинают это якобы заколдованное место. И говорят об этом, говорят, чтобы сюда не ходили. Вы представляете?

– В принципе, да... Но мне кажется, что любовь...

– Креститесь, если кажется, – человечек неожиданно для Смирнова, распалился. – А если вам мало одного примера, вот вам другой. Заходят сюда два бизнесмена обсудить деликатное дело. Входят, садятся и становятся ангелами. А могут ангелы заниматься бизнесом? Короче, через считанные часы одного выбрасывают на улицу, другого убивают. Тот, кого выбросили, начинает говорить, что их загипнотизировали и сюда приходят люди без мозгов, но с пистолетами. Вам понятно, или мне продолжить?

– Но ведь и нормальные люди, наверное, сюда заходили?

– Конечно, заходили... – вздохнул смотритель ресторана.

– И что?

– Представьте, заходит сюда нормальный человек съесть котлету за шестьдесят рублей. И что он получает вместо котлеты? Он во все влюбляются. В пальмы, в потолок, в посетителей. А когда человек влюбляется, что происходит? Он начинает транжирить деньги, как говорит моя не по годам взрослая внучка. Он начинает посылать шампанское на тот стол и цветы на этот, он начинает покупать племянницам коробки конфет и потом больше сюда никогда не заходит, потому что жена устраивает ему взбучку. Теперь вы понимаете?

– Понимаю, но не верю... Чертовщина какая-то.

– Не чертовщина, а любовь, молодой человек.

– Ну, ведь сюда могли ходить художники и поэты? И писать потом великие вещи?

– Великие вещи? Странно слышать это странное заявление от образованного человека. Все великие вещи творят несчастные и больные люди. И, вдобавок, нищие. Вон, там за портьерой прячутся стихи Абеляра, вы знаете его?

– Знаю...

– А Блок? А Пушкин? А Есенин? А Лермонтов? Посидев в этом ресторанчике, они превратились бы в довольных жизнью котов и писали бы стихи о президенте "Роскомбанка" да детективы типа "Смерть блондинки" или "Шестерки мочатся первыми".

– Ну, вы не правы. Я понимаю, вы утрируете, расстроенный тем, что любимое вами заведение не пользуется успехом... Рестораны сейчас можно содержать, только имея богатых клиентов, а богатство и любовь – две вещи несовместные...

– Богатство и истинная любовь, распространяющаяся не только на сексуальную партнершу и детей от нее, но и на свою природу, есть две вещи несовместные. Вы закажете чего-нибудь или будем просто говорить?