Шелегеда первым спрыгнул на берег. Пока скинули кипы пустых мешков, лопаты, связки веревок, он уже принял решение. А когда Шелегеда принимает решение, скулы на его лице кажутся острее, уголки губ опускаются вниз, глаза сужаются, и свет их, будто луч фонарика, становится ярче, пронзительнее. Это состояние в Шелегеде отметил Анимподист Дьячков — правая его рука. Только он и посмел подойти, заглянуть в лицо.

— Ай-яй-яй, бригадир! Не нравится, стало быть, а? Чего молчишь? Командуй людям: насыпать мешки или как?

Шелегеда долго не отвечал, будто впервые видел своего зама. Потом разжал губы:

— Насыпать. Все как полагается.

— И невод, что ли, будем ставить? — подчеркнуто недоверчиво спросил Дьячков.

— Будем. Как полагается.

— Это хорошо, коли так. Нет плохих мест — есть плохие рыбаки. Значит, будем ловить здесь? — опять напирал Дьячков, нутром чувствуя неладное.

— Посмотрим.

Анимподист отшатнулся. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что такое насыпать, перетаскать на кунгасы и сбросить в море восемьсот мешков с гравием.

— Гляди, Гриша, надорвешься. — Анимподист поправил ремень и пыхнул сигаретой. — Ты — не они, — он кивнул на ребят. — Они пришли и ушли. А ты наш. В Энмыгране только подумаешь о чем-то, а уже всему селу известно. Трудно будет, ей-ей!

Шелегеда усмехнулся, схватил Дьячкова за ремень, притянул к себе, дурашливо заговорил:

— Подя! Спокойно! Скажи, когда Шелегеда дураковал? Не валяю я дурака. Будем и ставить невод, и ловить рыбку будем. И будет, как всегда, у нас с тобой план.

Он шутливо оттолкнул Анимподиста, оглянулся и закричал:

— Пошевеливайся, ребята! Чтоб к вечеру все восемьсот мешков были.

Дьячков циркнул сигаретой: нет, не нравится ему дурашливость в бригадире. Чего он нервничает, суетится? Новое место? Ну и черт с ним! Сколько их, этих мест, будет в жизни! Да и слава богу, Сизая бухта, где они ловили все эти годы, порядком Дьячкову надоела. Шумно там, город близок, всякого люду полно. А здесь — благодать. Воздух даже иной. Он снова посмотрел на хмурое лицо Шелегеды и, озадаченный, подошел к кипе мешков. Возле нее стоял с растерянным видом долговязый парень — со странной фамилией Водичка — и враждебно оглядывал мешки. Слова бригадира насчет восьмисот мешков он принял за шутку. Разве можно столько насыпать за день?

Но Гена Антонишин, его дружок, уже взялся за лопату. В первый мешок вошло почти двадцать пять широченных совковых лопат. Потом они толстым канатом перетянули его по разу вдоль и поперек, посредине сделали большой узел. Попробовали приподнять — «готовая продукция» еле сдвинулась с места. Неподалеку от них работал Григорий Шелегеда. Савелий Водичка удивился, с какой быстротой тот орудовал лопатой, крутил мешком, перехлестывая его вязкой.

На шестом мешке Савелий и Гена поменялись местами, а на десятом, мокрые и красные, сделали перекур.

Гена вдруг хлопнул себя по лбу и внимательно посмотрел сначала на ладонь, потом на Савелия:

— Появились. Их только не хватало.

Савелий втянул голову в плечи и отчаянно размахивал руками около ушей.

Все время, пока они работали, над их макушками колыхалось комариное облачко. Дожидалось перекура. Сейчас, будто по команде, оно сыпануло вниз. На уровне кончика носа гудело и мельтешило голодное летучее население… Стало трудно дышать.

— Ну что, гладиаторы? — крикнул Григорий. — Едят? Вон в бутылке отрава — мажьтесь.

Оба одновременно кинулись за спасительной «отравой». Ею оказалась темно-желтая жидкость с неприятным запахом.

— Работать! Работать! — прикрикнул бригадир.

Рыбаки растянулись по всему берегу бухточки. Картина до нелепости диковатая, напоминающая частные разработки уникального месторождения драгоценной гальки — знай только ссыпай в мешки.

До обеда Савелий и Гена успели наполнить и обвязать двадцать три мешка. Двадцать три тяжеленных чушки, перетянутые крест-накрест смолистым канатом.

Рой кровососущих терпеливо выжидал, когда кончится действие отравы. Смазались еще раз. Наконец со стороны города кто-то разглядел в морской сини лимана черную точку. По времени это должен быть катер с обедом. Так и оказалось.

Ели на мешках — неторопливо, сосредоточенно, сдувая к противоположному краю мисок плавающих комаров.

Бригадиры расположились в сторонке. Курили, наблюдая, как Николай Чаквария бродит по берегу и считает готовые мешки. Чаквария мерно покачивал указательным пальцем и громко восклицал: «Двести девяносто один… триста два… триста девяносто четыре…» Затем он подошел к ребятам:

— Друзья, я насчитал четыреста один. Молодцы! Еще столько же и плюс двэсти. Да, дорогие, двэсти. — Он говорил с заметным грузинским акцентом.

— Ну-у, зачем еще двести?! Всегда восемьсот хватало, — протянул кто-то из парней.

Инженер покачал головой:

— Двэсти. Тэчэние смотри какое! Надо усилить груз на оттяжки.

— Хватит, Николай Захарович, восемьсот, чего там, — махнул рукой Шелегеда.

— Вах! Дорогой! Да ты радуйся, что у тебя резерв будет, — воскликнул инженер.

Шелегеда неопределенно приподнял брови: мол, сверху виднее…

— Да чего там мелочиться, — вступил другой бригадир — маленький крепыш с бакенбардами. — Вон гладиаторов сколько!

«Гладиаторы» нехотя взялись за лопаты.

После обеда день катился вяло, тяжело.

— Глянь-ка! — Гена кивнул на двух парней. Один был в накомарнике, в модной куртке с блестящими кнопками, второй — с бородкой, в пляжной кепке.

— А чего? Обыкновенные пижоны, — равнодушно отозвался Савелий.

— Мешки смотри как насыпают.

— Как? Неторопливо. Не то что мы, будто на пожар спешим.

— Ох, и бестолковый ты! Мешки-то у них, гляди, вдвое меньше наших.

— Гм! А точно. Мы, выходит, зря пуп рвем?

— Давай узнаем.

Они подошли к «пижону».

Тот приподнял сетку накомарника, глянул испытующе и нагло:

— Чем обязан-с?

— Спички найдутся? — начал дипломатично Гена.

— Не курим.

— А-а, ну ладно. Сколько у вас?

— Не интересовались. Все наши.

— Прибедняетесь. Вон сколько наворотили.

— Какая разница?

— Да разница есть. Ваши мешки сразу увидишь, они меньше других. Мы, дураки, корячимся, набиваем, как на базар…

— То-то! — пижон опустил сетку. — Сыбражать надо. Мешки идут на штуки, а не на вес, понял?

— Так все так… — словно оправдываясь, сказал Савелий.

— Все-все, — передразнил пижон. — Ну и делай как все — никто не запрещает.

Они стали работать «вполмешка». Дело пошло быстрее.

Шелегеда выпрямился, посмотрел на Савелия. Подошел.

— Эге, гладиаторы, так дело не пойдет. Гальку жалеете? Или себя?

— Так вроде бы как у всех…

Бригадир запрокинул голову, прищурил глаза, придержал кепочку:

— Гля-ди-те…

«Странный какой-то. Не поймешь, то ли дурачком прикидывается, то ли воображает», — подумал Савелий, но на всякий случай посмотрел тоже вверх, однако сразу понял, что тот имел в виду не плывущий в бездонной сини, маленький самолетик; в слове «глядите», произнесенном нараспев, угадывался иной смысл.

До самого заката они добросовестно набивали мешки, что называется, под завязку. Собственно, заката солнца как такового и не было. Целый день оно неподвижно висело над бухточкой и лишь к вечеру скатилось к неровному краю дальних хребтов; поплыло вдоль ломаной линии горизонта, задевая за выступы, подпрыгивая, точно по неровной мостовой. Началось полярное лето.

— Не могу. У меня уже в глазах рябит, — сказал Савелий и опустился животом на мешок.

Появился катер с Николаем Захаровичем.

— Принимай работу, начальник! — Шелегеда надвинул кепочку на самые глаза и направился к Чакварии.

Вместе они пошли вдоль берега. За ними поплелись те, у кого любопытство пересилило усталость.

— А это что такое? — инженер остановился возле груды полумешков. — Это па-а-че-му? — он строго глянул на бригадиров.

Шелегеда отыскал глазами Савелия, прищурился и сказал инженеру.