…Острый форштевень корабля неожиданно возник в кабельтове от волокуши. Степан крикнул — дельфины замедлили ход, корабль быстро проносился мимо. Степан закричал изо всех сил и понял, что его услышали, когда увидел за кормой проскочившего корабля вскипевший бурун.

Степан затормошил Аритомо Ямада, хриплым голосом повторяя: «Корабль! Корабль!» Он успел заметить полосатый флаг на корме. Но в охватившей его радости от того, что встретил союзников, Степан совсем забыл, что для Аритомо Ямада это флаг воюющей с его страной державы.

Это был американский фрегат патрульной службы. Он осторожно приближался к людям, лежащим на волокуше. Дельфины пришли в буйный восторг. Они выпрыгивали из воды, всевозможными звуками выражали свою радость.

Только Фист-кых оставалась неподвижной, и Фаситор рядом с нею тоже был безучастным.

С фрегата, застопорившего ход, спустили шлюпку, и вскоре Степан Бакшеев с Аритомо Ямада, он так и не пришел в сознание, были на палубе американского корабля.

Их друзья-дельфины окружили фрегат и продолжали танец радости в честь спасения людей. И тут произошло непоправимое.

Аритомо Ямада унесли в лазарет, а Степан Бакшеев оставался еще на палубе фрегата. Срывающимся голосом он пытался рассказать окружающим его матросам и офицерам свою одиссею.

И в это время разорвала воздух пулеметная очередь. Молодой матрос, рыжий щуплый парнишка, уселся за турель зенитного пулемета и из чистого озорства хлестнул очередью по окружившим фрегат дельфинам.

Пули миновали всех, кроме Старшей Матери Фист-кых. Но она умерла не сразу и успела послать сигнал страха, что сильнее сигнала бедствия.

В ту же минуту у борта фрегата не осталось ни одного дельфина. Только тело Фист-кых покачивалось на воде, и ничего не понявший Фаситор осторожно подталкивал его мордой.

С бешеным криком рванулся Бакшеев к мальчишке у пулемета. Степана схватили сильные руки матросов, он рванулся изо всех сил, но сил у него давно уже не было. Степана скрутили, и подоспевший врач наклонился над его телом со шприцем в руках.

Фрегат получил ход и двинулся дальше по своим военным делам.

После укола Степан потерял сознание, и его большое, исхудалое тело осторожно снесли вниз.

Дельфины не вернулись больше. Повинуясь последнему приказу Фист-кых, они мчались туда, где ждал их Совет Старших Матерей. Они мчались туда, где ждали их рассказа о первом контакте с человечеством.

…Давно исчез с горизонта серый силуэт американского фрегата. И люди, спасенные им, лежали в забытьи на узких койках корабельного лазарета. А Фаситор, лишенный разума злой волей человека, бесцельно кружился, кружился у трупа Фист-кых.

…Шла вторая мировая война. Любая информация в ее условиях могла оказаться секретной. Сообщение об извержении подводного вулкана в Тихом океане все же просочилось на страницы газет. Но читатели всех континентов, с особым вниманием следящие за военными сводками, остались равнодушными к этому событию на Дальнем Востоке.

Мне было семнадцать, когда я впервые увидел, как люди могут чувствовать еще неведомую опасность. Сам этому не сумел научиться и в тридцать, вероятно, потому и произошли все те события, о которых я расскажу.

После окончания второго курса мореходного училища я попал на транспортный рефрижератор «Пищевая индустрия» для прохождения производственной практики. Судно наше с грузом рыбной тары направлялось на один из тихоокеанских островов, в район промысла японских рыбаков, которые закупили у нас клепку, разборные ящики из древесины и сетеснастное оборудование.

«Пищевая индустрия» пришла на остров и бросила якорь на открытом рейде: небольшие причалы для сейнеров и кавасак — японских рыбопромысловых шхун — не позволили пришвартоваться нашей громадине.

В одну из ночей я стоял на вахте. Море было спокойным. С берега перестали подавать баржи — и разгрузку на время прекратили. Все, кроме вахтенных, спали, и только капитан не мог угомониться. Он то и дело выходил на мостик, вздыхал, оглядывая чистый горизонт, подолгу склонялся над картой в штурманской рубке… Словом, делал все, чтоб испортить и нам, матросам, и старшему помощнику ночную вахту, когда не надо следить за баржами-самоходками, принимать и отдавать швартовы и можно травить байки в теплой рулевой рубке — время тогда идет незаметно…

Но капитан с мостика не уходил. Он обратился к старпому: «Геннадий Иванович, прикажите разбудить боцмана. Пусть отдает второй якорь, И позвоните вниз: машины держать в постоянной готовности. Рейд открытый, знаете…» Чиф [1] было возразил: «Так ведь погода, Иван Кузьмич, как по заказу!» Капитан, ничего не объясняя, приказал ему поторопиться.

Все указания капитана были выполнены, однако он продолжал оставаться на мостике.

Прошло часа полтора, по-прежнему было тихо, и вдруг со стороны океана я увидел черную стену. Она закрыла горизонт и двигалась к нашему теплоходу.

Я крикнул капитану, но он уже видел все сам. Зазвякал машинный телеграф: наш старик дал «полный вперед». Едва мы успели набрать скорость, как стена обрушилась на пас. Нос судна зарылся в воду, мы ощутили удар под днищем, и «Пищевая индустрия» прыгнула вверх…

Потом мы узнали, что где-то в Тихом океане произошло смещение земной коры, и родилась тектоническая волна цунами. Волна мчалась по океану, пока не ткнулась в злополучный остров.

Вслед за первым валом с океана пришли еще два. Обе наши машины работали полным ходом, и мы держались носом против тридцатиметровой темно-зеленой стены с белой каемкой пены наверху. Нас волокло на берег, но якоря «забрали» грунт, и мы устояли. Я видел, как волна развернула рыбацкий сейнер неподалеку от нас. Вторая волна, идущая с океана, подхватила его, закрутила, и сейнер исчез в водовороте…

Цунами ударила в поселок на острове и, отступив, унесла его в океан. А мы устояли, и потом вокруг «Пищевой индустрии» плавали бочки со спиртом из разбитого склада и люди. И мы вылавливали бочки со спиртом, чтобы оттирать тех, кого удалось спасти.

Потом я часто ломал голову над тем, что произошло перед катастрофой, задумывался над поведением нашего капитана и надеялся приобрести способность чувствовать приближение чего-то большого. Большого счастья, беды, катастрофы и радости… И когда сам занял место капитана на мостике корабля, то решил, что такое качество приобрел: удача всегда сопутствовала мне, и я был уверен, что приближение опасности сумею распознать.

Незадолго до катастрофы на меня свалились несчастья, правда, все они случились на берегу, и мне не приходило в голову, что, может быть, все это — предостережение большой беды в море.

Как бы то ни было, я не предугадал опасность вовремя. Сверхъестественных способностей, как у кэпа «Пищевой индустрии», у меня не проявилось, и, выслушав приговор областного суда, я отправился отбывать отмеренное мне наказание.

…Исправительно-трудовая колония наша была на общем режиме и разделялась на отряды.

Во главе отряда стоял офицер — начальник, у нас им был Игнатий Кузьмич Загладин. Человек пожилой, не вредный, в отряде его даже любили, на свой, конечно, лад.

На вид Загладин был щуплый, но силой бог его не обидел. Железный мужик, сам видал его в деле. А брал больше словом. И любил приговаривать:

— Вольному — воля, заключенному — пай…

Пайка была не ахти, но жить можно. Только б волю к ней, к пайке, добавить.

А Загладин добавлял:

— Получив — не берегут, потерявши — плачут… Эх, ребята, бить вас некому. Человек, он рождается для воли, и большое это паскудство — запирать себя за решетку…