Успокоившийся мужик не понимал, что к житейским драмам и трагедиям здесь так же привыкли и присмотрелись, как в больнице к смертям, и что именно в этом-то машинном бесстрастии и кроется весь ужас и вся безвыходность его положения. Кажется, не сиди он смирно, а встань и начни умолять, взывать со слезами к милосердию, горько каяться, умри он с отчаяния и - всё это разобьется о притупленные нервы и привычку, как волна о камень.

Когда секретарь кончил, председатель для чего-то погладил перед собою стол, долго щурил глаза на подсудимого и потом уж спросил, лениво двигая языком:

- Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в том, что в вечер 9 июня убили вашу жену?

- Никак нет, - ответил подсудимый, поднимаясь и придерживая на груди халат.

Вслед за этим суд торопливо приступил к допросу свидетелей. Были допрошены две бабы, пять мужиков и урядник, производивший дознание. Все они, обрызганные грязью, утомленные пешим хождением и ожиданием в свидетельской комнате, унылые и пасмурные, показали одно и то же. Они показали, что Харламов жил со своею старухой "хорошо", как все: бил ее только тогда, когда напивался. 9-го июня, когда село солнце, старуха была найдена в сенях с пробитым черепом; около нее в луже крови валялся топор. Когда хватились Николая, чтобы сообщить ему о несчастии, его не было ни в избе, ни на улице. Стали бегать по селу и искать, избегали все кабаки и избы, но его не нашли. Он исчез и дня через два сам явился в контору, бледный, оборванный, с дрожью во всем теле. Его связали и посадили в холодную.

- Подсудимый, - обратился председатель к Харламову, - не можете ли вы объяснить суду, где вы находились в эти два дня после убийства?

- По полю ходил... Не евши, не пивши...

- Зачем же вы скрылись, если не вы убивали?

- Испужался... Боялся, чтоб не засудили...

- Ага... Хорошо, садитесь!

Последним был допрошен уездный врач, вскрывавший покойную старуху. Он сообщил суду всё, что помнил из своего протокола вскрытия и что успел придумать, идя утром в суд. Председатель щурил глаза на его новую, лоснящуюся черную пару, на щегольской галстук, на двигавшиеся губы, слушал, и в его голове как-то сама собою шевелилась ленивая мысль: "Теперь все ходят в коротких сюртуках, зачем же он сшил себе длинный? Почему именно длинный, а не короткий?"

Сзади председателя послышался осторожный скрип сапог. Это товарищ прокурора подошел к столу, чтобы взять какую-то бумагу.

- Михаил Владимирович, - нагнулся прокурор к уху председателя, удивительно неряшливо этот Корейский вел следствие. Родной брат не допрошен, староста не допрошен, из описания избы ничего не поймешь...

- Что делать... что делать! - вздохнул председатель, откидываясь на спинку кресла. - Развалина... песочные часы!

- Кстати, - продолжал шептать товарищ прокурора: - обратите ваше внимание - в публике, на передней лавке, третий справа... актерская физиономия... Это местный денежный туз. Имеет около пятисот тысяч наличного капитала.

- Да? По фигуре незаметно... Что, голубушка, не сделать ли нам перерыв?

- Кончим следствие, тогда уж.

- Как знаете... Ну-с? - поднял председатель глаза на врача. - Так вы находите, что смерть была моментальная?

- Да, вследствие значительного повреждения мозгового вещества...

Когда врач кончил, председатель поглядел в пространство между прокурором и защитником и предложил:

- Не имеете ли что спросить?

Товарищ, не отрывая глаз от "Каина", отрицательно мотнул головой; защитник же неожиданно зашевелился и, откашлявшись, спросил:

- Скажите, доктор, по размерам раны можно ли бывает судить о... о душевном состоянии преступника? То есть я хочу спросить, размер повреждения дает ли право думать, что подсудимый находился в состоянии аффекта?

Председатель поднял свои сонные, равнодушные глаза на защитника. Прокурор оторвался от "Каина" и поглядел на председателя. Только поглядели, но ни улыбки, ни удивления, ни недоумения - ничего не выражали их лица.

- Пожалуй, - замялся врач, - если принимать в расчет силу, с какой... э-э-э... преступник наносит удар... Впрочем... извините, я не совсем понял ваш вопрос...

Защитник не получил ответа на свой вопрос, да и не чувствовал в нем надобности. Для него самого ясно было, что этот вопрос забрел в его голову и сорвался с языка только под влиянием тишины, скуки, жужжащей вентиляции.

Отпустив врача, суд занялся осмотром вещественных доказательств. Первым был осмотрен кафтан, на рукаве которого темнело бурое кровяное пятно. О происхождении этого пятна спрошенный Харламов показал:

- Дня за три до смерти старухи Пеньков своей лошади кровь бросал... Я там был, ну, известно, помогавши, и... и умазался...

- Однако Пеньков показал сейчас, что он не помнит, чтобы вы присутствовали при кровопускании...

- Не могу знать.

- Садитесь!

Приступили к осмотру топора, которым была убита старуха.

- Это не мой топор, - заявил подсудимый.

- Чей же?

- Не могу знать... У меня не было топора...

- Крестьянин одного дня не может обойтись без топора. И ваш сосед, Иван Тимофеич, с которым вы починяли сани, показал, что это именно ваш топор...

- Не могу знать, а только я, как перед богом (Харламов протянул вперед себя руку и растопырил пальцы)... как перед истинным создателем. И время того не помню, чтобы у меня свой топор был. Был у меня такой же, словно как будто поменьше, да сын потерял, Прохор. Года за два перед тем, как ему на службу идтить, поехал за дровами, загулял с ребятами и потерял...

- Хорошо, садитесь!

Это систематическое недоверие и нежелание слушать, вероятно, раздражили и обидели

Харламова. Он замигал глазами и на скулах его выступили красные пятна.

- Как перед богом! - продолжал он, вытягивая шею. - Ежели не верите, то извольте сына Прохора спросить. Прошка, где топор? - вдруг спросил он грубым голосом, резко повернувшись к конвойному. - Где?

Это было тяжелое мгновение! Все как будто присели или стали ниже... Во всех головах, сколько их было в суде, молнией блеснула одна и та же страшная, невозможная мысль, мысль о могущей быть роковой случайности, и ни один человек не рискнул и не посмел взглянуть на лицо солдата. Всякий хотел не верить своей мысли и думал, что он ослышался.