Для образа Барона Качалов нашел в своей, без того богатой, палитре новые яркие краски.

Бывший аристократ силился придать своему жалкому рубищу вид модной, щегольской одежды. Каждая деталь и в его отрепьях и в манере держаться напоминала об этом: как он натягивал на руку дырявые старые перчатки, как он грассировал слова и как пыжился придать благородство своей нелепой фигуре.

И сколь выразительны были его глаза: то беспомощные, растерянные, то наглые, глумливые. И как менялся голос! Хриплый голос алкоголика неожиданно переходил на высокие ноты, становился резким, а затем глухим. Почти неуловимые интонации тонко выражали скрытое состояние души Барона.

Вся глубина «подтекста» вскрывалась даже в коротких, малозначащих репликах, которые бросал Качалов — Барон. После грозного, повелительного «Цыц, леди!» совсем растерянно и безвольно звучало: «Я б'гат, боюсь иногда… Понимаешь? Т'гушу…» Надо было обладать величайшим мастерством, чтобы с такой отчетливой силой передавать эти как будто мелкие характерные черточки.

Спектакль «На дне» для Качалова, как и для других артистов Художественного театра, явился школой реалистического искусства. В репертуар театра он вошел прочно, стал классическим. Десятки лет, почти всю свою жизнь, Качалов играл Барона, неизменно обогащая его новыми и новыми красками.

Роль эта вознесла артиста на новые, высшие ступени лестницы славы.

Великие преобразователи театра Станиславский и Немирович-Данченко были первыми, кто пробудил в Качалове эти ставшие неодолимыми творческие силы. Но были еще другие выдающиеся люди, общение с которыми оставило глубокий след в его артистической биографии.

Кто они?

Сулер. Так звали его друзья. А по паспорту он — Леопольд Антонович Сулержицкий. Жизнь его, необычайно пестрая, полная неожиданностей, превратностей, приключений, сама говорит за себя.

Двенадцатилетний гимназистик Сулержицкий пробует ставить и играть «Гамлета».

Юноша учится в школе живописи и помогает художнику В. М. Васнецову в росписи Владимирского собора в Киеве.

Потом работает батраком в деревне, становится сельским учителем.

Снова учится живописи в Москве. Знакомится с Л. Н. Толстым, сближается с ним.

За революционную речь во время выпускных экзаменов его изгоняют из школы живописи и ваяния. Он отправляется в дальнее плавание простым матросом.

Призванный на военную службу, отказывается дать присягу царю, за что помещен в психиатрическое отделение госпиталя, а через год сослан в Среднюю Азию, в крепость Кушку, откуда, считалось, живым никто не выходит.

Но Сулержицкий выжил и даже вновь отправился в дальнее плавание. По поручению Л. Н. Толстого занимался переселением духоборов, гонимых царским правительством. Помогал им выехать с Кавказа в Канаду. Написал книгу «В Америку с духоборами».

В Москве он печатал на гектографе запрещенные сочинения Толстого. Близко сошелся с Горьким. Ездил в Швейцарию за шрифтом для подпольной типографии, печатал революционные листовки.

Потом был арестован за принадлежность к социал-демократической партии, осужден на одиночное заключение в камере Таганской тюрьмы и сослан.

Вот что было за плечами этого удивительного человека, когда он подружился со Станиславским и Художественным театром.

Станиславский так вспоминает свое с ним знакомство:

«Это было в 1901 году.

За кулисами театра усиленно заговорили о Сулере: «Милый Сулер!». «Веселый Сулер!». «Сулер — революционер, толстовец, духобор». «Сулер — беллетрист, певец, художник». «Сулер — капитан, рыбак, бродяга, американец».

«Сегодня, — рассказывал кто-то, — иду я по коридору квартиры. Глядь — на сундуке, свернувшись калачиком, спит милый Сулер. Он позвонился ночью, его впустили, и он заснул».

«Да покажите же мне вашего Сулера!» — кричал я, заинтригованный всеми этими рассказами.

Наконец во время одного из спектаклей «Штокмана» в моей уборной появился сам Сулер. Ни я ему, ни он мне не рекомендовались. Мы сразу узнали друг друга — мы уже были знакомы, хотя ни разу еще не встречались.

Сулер сел на диван, поджав под себя ногу, и с большой горячностью заговорил о спектакле. О! Он умел видеть в театре! А это не легко, так как для этого надо иметь зоркий глаз души. Сулер был хороший зритель, хороший критик, без предвзятости».

М. Горький часто наблюдал Л. Толстого и Л. Сулержицкого вместе и описал их замечательную дружбу. По его словам, Сулер вызывал у Толстого «постоянный интерес и восхищение, которое, кажется, никогда не утомляет колдуна».

Да и сам М. Горький питал к Сулержицкому горячее, дружеское чувство. «Сулер — какая-то восхитительно вольная птица чужой, неведомой страны, — писал Горький, — сотня таких людей, как он, могли бы изменить и лицо и душу какого-нибудь провинциального города. Лицо его они разобьют, а душу наполнят страстью к буйному, талантливому озорству. Любить Сулера легко и весело».

Так, относились к Сулержицкому лучшие, выдающиеся люди эпохи. Зато царские жандармы считали его опасным преступником. Начальник Подольского губернского жандармского управления доносил в департамент полиции: «Привлеченные при Московском губернском жандармском управлении в качестве обвиняемых к дознанию о «Московском Комитете Российской социал-демократической партии» дочь провизора Ольга Ивановна Поль и запасный рядовой, из мещан Леопольд Антонов Сулержицкий, отданные под особый надзор полиции, прибыли на жительство в Новоконстантинов, Литинского уезда, Подольской губернии. Сулержицкий, назвав Ольгу Поль своей женой, поселился с ней в отдельном доме. Сулержицкий и Ольга Поль ходят по местечку босиком, в самых простых костюмах, занимаются полевыми работами и вообще употребляют все усилия, чтобы сблизиться с крестьянами. По вечерам читают, но какие книги — не известно.

О вышеизложенном имею честь донести Департаменту полиции на зависящее распоряжение. Полковник Дубельт».

И еще любопытный документ. Департамент полиции секретно сообщал московскому градоначальнику: «…В 1902 году Сулержицкий ездил для поправления здоровья в Кореиз в Крыму, где проживал вместе с Максимом Горьким. В том же году Сулержицкий совместно с графом С. Л. Толстым и Владимиром Бонч-Бруевичем принимал участие в издании сборника, посвященного переселению духоборов в Канаду.

Помимо сего, Сулержицкий в г. Киеве был замечен в сношениях с теми членами Российской социал-демократической рабочей партии, которые по своему революционному прошлому и крайним противоправительственным взглядам должны быть причислены к весьма неблагонадежным в политическом отношении лицам.

Ввиду изложенного, допущение Сулержицкого на службу в Императорские театры безусловно нежелательно».

Царская охранка завела на Сулержицкого особое «Дело № 722». Под этим же номером значилось также полицейское дело на Качалова. Случайное соседство? Конечно, нет!

Сулер оказывал огромное влияние на всех, кто с ним соприкасался. Еще до той поры, как он стал режиссером, педагогом и воспитателем молодежи, моральный авторитет его в Художественном театре был необычайно высок. Не прилагая никаких нарочных усилий, Сулер служил для всех примером, его богато одаренная личность, его светлый духовный облик подчиняли себе, и он невольно увлекал за собой.

А сам он шел по пути революции. До своей работы в театре Сулер иногда исчезал куда-то на несколько месяцев. Потом он появлялся проездом, на час и, точно прячась от людей или боясь их скомпрометировать, лишь украдкой забегал подышать воздухом кулис и снова неожиданно исчезал до следующего появления.

Тогда его вновь видели то на репетиции, то на спектакле наверху, на галерее или в первых рядах партера, то в ложе с Чеховым, то с каким-то незнакомцем.