- Не треба, хлопцы. Германцы нация умная, культурная, образованная, они наведут в России порядок. От.

- Ты потише, отец Павло, - посоветовали ему. - Нестор почует.

Вдруг из штабного вагона, как черт, выскочил сам Махно в уже отчищенных от говна сапогах и заорал:

- Я все чую! Ишь, паразит, разъелся! Агитатор сучий! Порядок ему в России! Ну, водолаз (почему "водолаз", никто не понял), пугаешь нас пеклом на том свете, так полезай в него на этом! Жириновский! Где Жириновский?! В топку его, хрена патлатого! Эй, байстрюк! Где байстрюк?.. Играй "Интернационал"!

Махно был обозлен зубной болью, майским снегом и большими потерями. Он чувствовал - глына дело, Блюменталь сегодня не взять, а завтра будет некогда. За батькой выскочили его телохранители - среди них какой-то матрос в бушлате, перекрещенном пулеметными лентами, и в бескозырке с гаерской самодельной надписью "Броненосец "Портвейн-Таврический"", - и, жуя на ходу, набросились на попа. У паровоза столпились раненые, из грязных окон вокзала боязливо наблюдали несколько бородатых крестьян и пейсатых евреев, готовых тут же спрятаться.

Сашко заиграл "это есть наш последний". Отец Павло мгновенно отрезвел. Он молча и отчаянно вырывался, сутана мешала ему отбиваться ногами. Поп не хотел лезть поперед батьки Махна в пекло, но дюжие батькины охранники втащили его на паровоз, согнули, поставили на колени в кучу угля и успокоили:

- Ничего, не рыпайся, Нестор добрый... Щас в раю будешь...

В тендер заглянул бледный пожилой машинист и сказал вполголоса, желая спасти попа:

- Хлопцы, що вы робыте, вы мне колосники костями засорите, бронепоезд не пойдет.

- Заткнись, дурень, щоб батька не слышав, а то за ним пойдешь, посоветовал ему матрос Жириновский с "Портвейна-Таврического".

Охранники неуверенно глянули на Нестора - може, не треба, може, шуткуе батька?

Но батька не шутил. Заложив руки за спину и наклонив голову, он глядел исподлобья куда-то вверх синими ясными очами с таким видом, будто его уже ничего не касается, будто он сейчас бросит все к чертовой матери и уйдет, будете знать, останетесь здесь без батьки.

Снег ровнял огороды за станцией, покрывал говно за уборной. Охранники тоже поняли, что глына дело. Матрос Жириновский открыл заслонку в топке. От жара у попа загорелась борода. Отец Павло страшно закричал, но захлебнулся огнем. Охранники озверели и принялись заталкивать попа в топку. Вот скрылась в топке голова, затрепетали руки, черный дым повалил из трубы, понесло приторно-сладкой гарью.

Махно сплюнул в грязный снег под свои высокие, не хуже Мыколиных, сапоги и вернулся в вагон. Толпа молча крестилась, расходилась и сплевывала, босоногий махновец озирался, сплевывал и стягивал с мертвого или потерявшего сознание Мыколы сапоги, а штабные охранники, тоже сплевывая, завели Сашка в штабной вагон, вымыли и вытерли свои дрожащие руки неизвестной чистоты расшитыми рушниками, отвалили Сашку соломенный брыль картошки, а матрос Жириновский с "Портвейна-Таврического" заставил хлопчика выпить полный стакан прозрачного самогона. Потом Сашко блевал под боком бронепоезда дальше чем видел, и с тех пор мелодия "Интернационала", запах самогона и морские бушлаты с пулеметными лентами стали вызывать в нем тошнотворное воспоминание о сладком запахе сгоревшей человеческой плоти, а пение и игра на аккордеоне сделались опасным занятием - взрослые озверели хуже волков, им все pohouyam, не знаешь, чего от них ждать, в глаза им лучше не смотреть, могут наброситься.

Но явление черного моряка в белом берете с помпоном, с золотой серьгой в ухе, с золотым перстнем на пальце и с оранжевым яблоком в фиолетово-розовых ладонях все же поразило хлопчика. Шкипер был такой черный и яркий, что Сашко решил, что у него от голода в глазах почернело. Он забыл закрыть рот и уставился на африканца; а тот присел на корточки, цепкими пальцами разорвал оранжевое яблоко и положил на мостовую перед хлопчиком.

- Спей яблочко, - заказал Гамилькар. Сашко не услышал.

- Etes-vous muet?*4

Наконец Сашко пришел в себя и заорал первое, что пришло в голову:

Эх, яблочко,

Да распрекрасное!

Едет Васька Чапай

Рожа красная!

Спел, схватил разорванное яблоко и стал жрать, во все глаза глядя на африканца. Гамилькар опять затруднился с языком общения и спросил по-английски:

- What is the "vasca chapay"?*5

Сашко пожал плечами.

- Ты хош знаеш, шо поеш? - африканец опять перешел на русский, но с таким акцентом, что получилось по-украински.

- А тебе не ро houyam? - спросил Сашко.

- Pohouyam, - согласился Гамилькар. - Очень даже pohouyam. Откуда ты знаш это слово?

Сашко не ответил. Он жадно жрал оранжевое яблоко и разглядывал шкипера. Сладкий оранжевый сок капал на мехи аккордеона. Сашко никогда не ел апельсинов и не общался с неграми. Он даже никогда не видел апельсинов и негров.

_________________________

1 Каска с острым наконечником, которую носили в кайзеровской армии (нем.).

2 Глина (укр.).

3 Я твои сапоги себе возьму, ладно, Мыкола? (укр.).

4 Ты что, немой? (франц.).

5 Что есть "васька чапай"? (англ.).

ГЛАВА

БЕЗ НАЗВАНИЯ

В офирском "Hotel d'Ambre-Edem" после люкса

с No12 сразу следует люкс No14.

Из записок путешественников

НЕСКОЛЬКО АВТОРСКИХ СЛОВ О КУПИДОНАХ ШКФОРЦОПФА

Автор "Эфиопа", неоднократно бывавший в Офире, уважающий офирские обычаи, но сам не будучи суеверным человеком, решил использовать главы, которые располагаются между 12-ми и 14-ми, по собственному разумению - а попросту для авторских отступлений.

Монография Н.С. Шкфорцопфа о лунном купидоне бродила по научным редакциям СССР до тех пор, пока Шкфорцопфу это бродяжничество не надоело. Ученые издатели не решались стравить в борьбе за звание "недостающего звена" человека марксистско-дарвинскую трудовую обезьяну с реакционно-буржуазным сексуальным купидоном. Шкфорцопф был опасным человеком, даже Т.Д. Лысенко упомянул о нем (конечно, уничижительно) в связи с генетиком Дубининым в своем знаменитом послевоенном докладе. Наконец Шкфорцопф перевел монографию на французский язык и нелегально переправил на Запад, где ее опубликовали в журнале "Planetaire de France"*1. Учитывая свсрхоригинальность авторской концепции о происхождении человека, этот труд перепечатали многие журналы во всех цивилизованных странах. Когда ситуация в СССР изменилась и стало "можно", к Шкфорцопфу обратился представитель издательства "Наука" с предложением издать монографию на русском языке, сократив чересчур экспрессивные апелляции к французской публике. В ответ Шкфорцопф показал представителю издательства комбинацию из трех пальцев и спросил: "Где ты раньше был?"