Это была одна из самых странных осад, подробности которых сохранила история; когда думаешь о тех работах, что приказал предпринять герцог Нормандский, приходишь в ужас.

Однако положение не могло оставаться неопределенным. Герцог предложил сто экю тому смельчаку, кто сможет первым ворваться на наружный подъемный мост у ворот замка. То, что должно было произойти, свершилось; французские солдаты толпой бросились на приступ: одни попадали в воду, а немало других было перебито защитниками Эгюйона.

Герцог велел построить некое подобие крытого моста, чтобы приблизиться к стенам крепости, но англичане соорудили «мартине», своеобразные орудия для метания камней, и стали бросать такие большие глыбы, что разрушили навес моста, а его пролет рухнул в воду, погубив много французов.

Французских рыцарей приводила в отчаяние продолжительность этой осады, но они не осмеливались предлагать ее снять, ибо слышали, как герцог объявил, что уйдет отсюда лишь по приказу своего отца. Тогда граф де Гинь, коннетабль Франции, и граф Танкарвильский на свой страх и риск решили поехать во Францию к Филиппу VI и поведать ему как о горестях, так и о мужестве его сына. Король пришел в восхищение от их слов и сказал, что, поскольку нельзя взять защитников Эгюйона силой, надо уморить их голодом.

Тем временем Эдуард, узнав, что его люди разбиты и терпят бедствие в замке Эгюйон, а граф Дерби не может прийти им на помощь, решил собрать мощную армию и идти в Гасконь.

В это время Годфруа д'Аркур, изгнанный из Франции, прибыл в Англию. Король и королева приняли его так же, как и графа Артуа, осыпали богатыми дарами; эта отличавшая их щедрость сделала д'Аркура верным и преданным союзником королевской четы.

Король сообщил Годфруа о принятом им решении идти в Гасконь на помощь графу Дерби, спросив, не согласится ли он отправиться с ним в этот поход.

— Ваше величество, я готов служить вам, — ответил Годфруа, — но если вы позволите, я дам вам один совет.

— Слушаю вас, мессир.

— Мне кажется, что сегодня граф Дерби не нуждается в вашей помощи, он достаточно отважный рыцарь, чтобы и впредь без нее обходиться. Позвольте, ваше величество, графу продолжать свое дело, а свое начните с другого конца. Герцога Нормандского сейчас нет в его владениях, воспользуйтесь этим, монсеньер, чтобы напасть на его землю.

— Превосходная мысль! Все будет сделано так, как вы считаете, мессир, — немного подумав, ответил король. — И да внемлет Бог вашему совету и даст нам исполнить его до конца!

— Значит, ваше величество, мы едем тотчас же, ибо я горю желанием узреть вашу победу.

— Нет, мессир, мы не уедем до тех пор, пока я не совершу паломничества, что я обязан сделать, ибо, если Богу так будет угодно и в этом походе со мной случится несчастье, я буду считать, что виной тому это забвение. Кстати, мне необходимо узнать, что произошло с ними обоими, — еле слышно прошептал король.

Наутро король повелел, чтобы в порт Хэнтон подошло большое количество боевых кораблей и грузовых судов.

Отовсюду он призвал к себе воинов и рыцарей, назначив отплытие на день святого Иоанна Крестителя, то есть 24 июня 1346 года.

После этого Эдуард III, оставшись наедине со своими воспоминаниями и опасениями, без свиты выехал в замок Уорк.

Эдуард уже не был тем молодым и пылким королем, каким мы видели его в начале нашего повествования. Если бы кто-нибудь увидел сейчас Эдуарда, то не узнал бы в нем изящного турнирного кавалера.

Политика и война покрыли бледностью его чело, придав глазам какую-то задумчивую пристальность. К тому же в эти минуты Эдуард, не знавший, какие впечатления его ждут, невольно опасался, что за линией горизонта, куда ему надо было устремиться, прячется горе.

С того дня, как он овладел спящей Алике, Эдуард неотступно, каждодневно мечтал об этой женщине, а мимолетное обладание еще сильнее распалило его любовь.

Но ему больше не нужно было этой краденой любви, он жаждал в будущем обладать Алике, а не безжизненной статуей, которая оказалась в его объятьях лишь благодаря приворотному зелью; теперь он хотел от Алике подлинной страсти, искренних признаний, и бывали минуты, когда Эдуард отдал бы свое королевство Англия и прекрасное королевство Франция ради того, чтобы графиня, пусть на день, полюбила его, ради того, чтобы страсть хоть на миг вдохнула жизнь в ее прекрасное тело, чье великолепие он узрел, когда Алике уснула.

В прошлом Эдуард считал, что эти внезапные желания, которые охватывали его, когда он касался платья графини, угаснут, если он овладеет этой женщиной, и мы знаем, каким средством он воспользовался. Но Бог вложил в сердце мужчины любовь, это божественное пламя, не для того чтобы оно гасло при первом прикосновении к плоти, и, повторяем, с тех пор как он овладел графиней, Эдуард мечтал лишь о том, как снова обладать ею. Правда, он понял, что графиня нужна ему вся, безраздельно, со всеми ее признаниями и душевными порывами, без чего его, наверное, испепелит внутренний огонь, разгоревшийся сильнее от первого обладания.

Теперь он, оставшись наедине со своими мыслями, был далеко от королевского двора, где всегда пытался держать себя так, чтобы сердце его оставалось непроницаемым.

Вокруг простиралась необъятная равнина; свежий ветерок ласкал его лицо; Эдуард забыл, что он король, и стремился не вспоминать о том, что его не любят.

Мгновениями ему казалось, что его ждут там, куда он направляется, что он скромный школяр и нет у него другого счастья, кроме любви его подруги, что в отсутствие ревнивого мужа белая ручка откроет ему решетчатые ворота башни — темницы для владелицы замка, рая для любовника.

Так он и ехал, погрузившись в мечтания.

Очаровательное личико Алике, отмеченное испугом, который для любимого мужчины представляется признанием в любви, почудилось ему, и ночь, способная озарить своим сиянием всю жизнь мужчины, ночь, исполненная тайн и очарований, привиделась королю.

Иногда Эдуард еще вспоминал, кто он такой и на встречу с кем едет. И тогда его охватывала смутная надежда на прощение.

«Женщина — странная загадка, — размышлял он. — Чем больше сил тратит она на то, чтобы скрывать свою любовь до того, как отдаться, тем легче раскрывает тайны души после того, как отдала вам свое тело. Может быть,

Алике меня любила, может быть, она не смела признаться в этом себе самой и со страхом скрывала от меня свою любовь; но теперь, когда она уже принадлежала мне, хотя и против своей воли, может быть, воспоминание обо мне занимает ее мысли, и, может быть, приехав в замок, я услышу признание во взаимной любви».

И воздух, вдыхаемый Эдуардом, казался ему наполненным новыми запахами и неведомыми ароматами.

Но в отдельные мгновения тайный страх закрадывался в сердце короля. Какую бы странную загадку ни являла собой женская душа, существуют женщины, которые становятся самими собой лишь на пути, какой указал им их ангел-хранитель, когда они вступали в жизнь, и которые умирают в тот день, когда повелительная сила уводит их с пути праведного; несмотря на свои грезы, Эдуард был вынужден изредка признаваться себе, что Алике из числа именно таких женщин.

Опасения короля, которые он, воодушевляемый надеждой, отгонял от себя, преследовали его так неотступно, что иногда его даже охватывала дрожь.

И в эти минуты глаза одинокого путника видели все в ином свете. Равнина, подобная его сердцу, уже казалась огромной пустыней; замок, куда он ехал, — руинами; имя, что он шептал, — именем умершей.

Греза уступала место страху, страх сменялся угрызениями совести, и Эдуард, вглядываясь в линию горизонта, словно вопрошал его, следует ли ехать вперед или вернуться назад и не лучше ли было бы по-прежнему испытывать неуверенность, чем столкнуться с действительностью.

Однако Эдуард продвигался вперед.

Когда он подъехал к замку Уорк, солнце уже два часа сияло на небе и замок, озаренный светом, выглядел совсем не таким мрачным, каким иногда Эдуард представлял себе его.