Я поспешил явиться в дом губернатора де Бланшланда. Там все было в полном смятении, даже голова самого хозяина. Я спросил, каковы его приказания, и убеждал как можно скорей позаботиться о защите Акюля, который, как все считали, уже был под ударом. У губернатора я застал генерал-майора де Рувре, одного из крупнейших землевладельцев острова; подполковника де Тузара, командира капского полка; несколько членов колониального и провинциального собраний и кое-кого из наиболее видных плантаторов. В ту минуту, когда я вошел, в этом совете происходил шумный спор.

– Господин губернатор, – говорил один из членов провинциального собрания, – к сожалению, это именно так: бунтуют рабы, а не свободные мулаты; мы это предвидели и давно предсказывали.

– Да, предсказывали, а сами не верили своим словам, – едко возразил член колониального собрания, называвшего себя «генеральным». – Вы говорили это, чтобы поднять свой авторитет за наш счет; но вы были так далеки от мысли о возможности настоящего восстания рабов, что в 1789 году ваше собрание, при помощи разных интриг, подстроило знаменитый и смехотворный мятеж трех тысяч негров на капском холме, – мятеж, во время которого был убит всего-навсего один волонтер, да и то его же товарищами!

– А я повторяю вам, – настаивал «провинциал», – что мы лучше вас разбираемся в положении вещей. И это понятно. Мы оставались здесь, чтобы наблюдать за жизнью колонии, тогда как ваше собрание в полном составе отправилось во Францию[27], в погоне за этой смешной овацией, которая закончилась выговором от национального правительства; ridiculus mus![28]

Член колониального собрания ответил с горьким презрением:

– Наши сограждане переизбрали нас единогласно!

– Однако это вы, – возразил тот, – с вашими вечными крайностями, таскали по улицам голову того несчастного, что вошел в кафе без трехцветной кокарды, и повесили мулата Лакомба за его прошение, начинавшееся «необычными» словами: «Во имя отца и сына и святого духа»!

– Неправда! – вскричал член колониального собрания. – Это борьба принципов и привилегий, борьба «горбатых» с «кривобокими».

– Вы «независимый», сударь, я всегда это думал!

На этот упрек члена провинциального собрания его противник ответил с торжествующим видом:

– Вот вы и выдали, что сами принадлежите к «белым помпонам». Предоставляю вам нести всю ответственность за это признание!

Спор, наверно, зашел бы еще дальше, если бы не вмешался губернатор.

– Оставьте, господа! Что общего имеет все это с нависшей над нами опасностью? Посоветуйте, что мне делать, и перестаньте ссориться. Вот донесения, которые я получил. Восстание вспыхнуло сегодня в десять часов вечера в поместье Тюрпен. Рабы, под командой английского негра, по имени Букман[29], увлекли за собой невольников из мастерских в поместьях Клеман, Тремес, Флавиль и Ноэ. Они подожгли все плантации и перебили колонистов с неслыханной жестокостью. Вы поймете весь ужас происходящего по одной подробности. Знаменем им служит поднятое на копье тело ребенка.

Слушатели губернатора содрогнулись.

– Вот что происходит вокруг города, – продолжал он, – в городе же царит полная неурядица. Многие жители Капа убили своих рабов; страх сделал их жестокими. Самые добрые, или самые храбрые, ограничились тем, что держат своих рабов под замком. «Мелкие белые»[30] обвиняют в этих бедствиях свободных мулатов. И многие мулаты чуть не стали жертвами народного гнева. Я приказал дать им убежище в церкви, охраняемой батальоном солдат. Теперь, чтобы доказать свою непричастность к восстанию негров, мулаты просят меня выдать им оружие и поручить защиту какого-нибудь поста.

– Не делайте этого! – вскричал знакомый мне голос; он принадлежал плантатору, которого подозревали в том, что у него смешанная кровь; с ним-то я и дрался на дуэли. – Не делайте этого, господин губернатор. Не давайте оружия мулатам!

– Вы что же, не хотите драться? – резко спросил его другой колонист.

Тот сделал вид, что не слышит, и продолжал:

– Мулаты – наши злейшие враги. Они одни опасны для нас. Я согласен, что мы могли ожидать мятежа только с их стороны, а не со стороны рабов. Разве рабы годны на что-нибудь?

Этот жалкий человек надеялся, что своим выступлением против мулатов он окончательно отделит себя от них и разубедит белых, относивших его к этой презренной касте. Его расчет был слишком низок, он не удался. Об этом свидетельствовал общий ропот недовольства.

– Неправда, сударь, – ответил ему старый генерал де Рувре, – неправда, рабы способны на многое; у них сорок человек против троих наших; плохо бы нам пришлось, если бы мы могли послать против негров и мулатов только таких белых, как вы.

Плантатор закусил губу.

– А вы, господин генерал, – спросил губернатор, – что думаете вы о просьбе мулатов?

– Дайте им оружие, господин губернатор! – ответил генерал. – В бурю и рогожа – парус!

И, повернувшись к подозрительному колонисту, он закончил:

– Слышите, сударь? Ступайте вооружаться!

Посрамленный колонист удалился, едва сдерживая бешенство.

Между тем вопли ужаса, которые неслись из города, долетали иногда и в дом губернатора, напоминая участникам этого совещания о цели, заставившей их собраться. Г-н де Бланшланд передал адъютанту набросанный наспех карандашом приказ и обратился к собравшимся, которые в мрачном молчании прислушивались к этим пугающим крикам.

– Итак, мулаты будут вооружены, господа; но нам необходимо принять еще немало других мер.

– Надо созвать провинциальное собрание, – сказал тот из его членов, который говорил, когда я вошел.

– Провинциальное собрание? – подхватил его противник, член колониального собрания. – А что это такое – провинциальное собрание?

– Вы говорите так потому, что вы член колониального собрания, – возразил «белый помпон».

«Независимый» прервал его:

– Не знаю я ни «колониального», ни «провинциального» собрания. Есть только одно генеральное собрание, слышите, сударь?

– Ну, если так, то я скажу вам, – продолжал «белый помпон», – что существует только одно Национальное собрание, в Париже.

– Подумаешь, созвать провинциальное собрание! – повторял «независимый» со смехом. – Будто оно не было распущено, как только генеральное собрание решило, что здесь будут происходить его заседания.

Тут раздался громкий протест всех присутствующих, которым наскучили эти пустые пререкания.

– Господа депутаты, – закричал один плантатор, – вы тратите время на болтовню, а что будет с моим хлопчатником и кошенилью?

– И с моими четырьмястами тысяч кустов индиго в Лимбэ? – добавил другой.

– И с моими неграми, которые мне стоили по тридцать долларов за голову? – воскликнул капитан невольничьего судна.

– Каждая минута, которую вы теряете даром, – вмешался еще один колонист, – обходится мне по нашему тарифу не меньше десяти центнеров сахара, что составляет, если считать по семнадцать пиастров за центнер, сто семьдесят пиастров, или девятьсот тридцать ливров десять су французской монетой!

– Колониальное собрание, которое вы называете генеральным, действует как узурпатор! – продолжал первый спорщик, стараясь перекричать другие голоса. – Пусть оно сидит себе в Порт-о-Пренсе и сочиняет декреты для области величиной в два лье и сроком на два дня, а нас оставит в покое. Кап принадлежит северному провинциальному собранию, и только ему!

– Я считаю, – возражал «независимый», – что его превосходительство господин губернатор не имеет права созывать никакого другого собрания, кроме генерального собрания представителей колонии, под председательством господина де Кадюш!

– Да где же он, ваш председатель де Кадюш? – спрашивал «белый помпон». – Где ваше собрание? У вас еще не набралось и четырех человек, а наше все в сборе. Уж не хотите ли вы своей особой представлять целое собрание или целую колонию?