Поначалу парень тоже пытался изворачиваться и лгать, опять же напоминая мне этим первого подсудимого, но потом все-таки смирился и, как говорят в их среде, начал сотрудничать с правосудием.

Вообще-то, Божьему суду нет дела до большинства взяток, дающихся и получаемых на Земле живыми. Деньги, перетекающие из одного кармана в другой, не волнуют его ни в коей мере. Что за дело высшим силам до того, что какой-то предприниматель сует взятку какому-то чиновнику за право построить какой- нибудь заводик или магазин. Это должно быть прерогативой земных судов и земных законов. Но божественный суд весьма волнует нравственный аспект подобных сделок. Если в результате такой сделки был нанесен вред людям, если кто потерял здоровье или был обижен, то тогда на Суде с этих комбинаторов наверняка спросят. Как не может остаться безнаказанным и человек, подрывавший веру в правосудие и в справедливость, изменяющий присяге. А этот парень поступал именно так, за малую мзду он закрывал глаза на нарушения порядка, предавая дело, которому служил. И пусть его лжесвидетельство дважды помогло избавить общество от опасных преступников, но на этом суде ему ввинили и эти два случая, ибо лгать нельзя никогда, даже ради пользы. А уж то, что вместе с другими своими сослуживцами он не единожды принуждал отловленных ими проституток обслуживать их бесплатно, естественно тоже не украшало его жизненный путь.

А потом парня обвинили еще и в оставлении ребенка. Оказывается еще по молодости от него забеременела его подружка. Но парень отказался от родившейся девочки и не признавал ее своей, никак не участвуя в ее воспитании.

Правда и добрых дел за этим подсудимым было немало. Все- таки он действительно иногда защищал людей и закон. И даже порой проявлял при этом мужество. Да и погиб он от пули преступника при выполнении задания.

Но я не услышал приговора по его судьбе. Еще при оценке его добрых поступков, я вдруг почувствовал какое-то колыхание за своей спиной, чье-то присутствие. Оглянувшись, я сначала увидел неясную тень, а потом она предстала предо мной и Валерием в виде женщины. Той самой красавицы, что приходила к нему в кабинет.

— Вас вызывают, — сообщила она тихо.

Валерий сразу поднялся. А красавица, видя что я все еще сижу, пояснила:

— Вас обоих вызывают.

И после этого заскользила к выходу.

Оказавшись вслед за ней в уже знакомом коридоре, я спросил:

— А куда меня вызывают?

— Пришла пора, друг, — ответил мне Валерий серьезным тоном.-

Тебе нужно в первый портал.

Я понял: пришел мой час.

— Главное, я думаю, ты уже постиг, — продолжал начальник смены устало. — Постарайся все осмыслить и оценить правильно. Дай

Бог тебе удачи.

Сказал он это как-то казенно, не заинтересованно, а сказав, отвернулся.

И я вдруг почувствовал дикое одиночество.

"Интересно, какой смысл в вечной жизни, если всю эту жизнь, всю эту вечность тебе предстоит провести одному. Не только, что родных и друзей, а и врагов-то нет. Ты существуешь, а вокруг — никого! Пустыня, космос".

Эта мысль пришла мне в голову, когда я переступил порог двери, где было написано "1 портал". За дверью оказался очередной стерильно-чистый и длинный коридор, а за моей спиной в очередной раз возникла глухая стена. Все, назад вернуться было невозможно. Регистратура, кабинет начальника смены и смотровая ложа остались в прошлом. В безвозвратном прошлом. Можно было двигаться только вперед, в судебный зал, под свет прожектора. К неизвестности.

Я не спешил. Мне почему-то не хотелось спешить к неизбежному. Хотелось на прощание осмыслить все увиденное мной здесь. Кто знает, кем я выйду из зала суда. Будет ли у меня шанс прожить хотя бы еще одну жизнь, будет ли возможность думать.

"Хотя, если поступить, как Валерий, найти какую-нибудь службу, общаться с другими душами, тогда и вечность может показаться не такой нудной. Но вот вопрос, позволено ли мне будет стать таким служакой?"

Сомнения и тревога наполняли меня, мою душу. После того, как я посмотрел со стороны на судебные заседания, мне моя жизнь не казалась такой уж безгрешной. А сколько событий, в которых я выглядел не очень-то привлекательно, но уже забытых мной, мне еще напомнят и поставят в вину. Я постарался припомнить все такие эпизоды с целью найти своему плохому поведению хоть какое-нибудь вразумительное объяснение, но быстро сообразил, что уподобляюсь тем парням, что пытались выкручиваться на моих глазах. Мои объяснения здесь никого не заинтересуют, так что про них можно забыть.

Будет лучше, если я сразу все признаю и посыплю голову пеплом.

Потом я попытался вспомнить, чего же хорошего я совершил за свою последнюю прожитую жизнь. Какие такие благородные поступки я совершил? И, к своему стыду, не припомнил ни одного. Я даже нищим никогда не подавал. Вернее, раза два все же кидал какую-то мелочь старушкам, несчастный вид которых даже у меня пробудил какое-то подобие жалости. Но это и все за почти полста прожитых лет? А если в молодости я и уступал места в общественном транспорте пожилым людям, так вовсе не по причине своей доброты, а просто по необходимости выглядеть правильно воспитанным человеком. Так что нет мне, похоже, прощения. Придя к такому неутешительному выводу я даже усмехнулся. Мне стало весело. А чего я, собственно, теряю? Вечную жизнь, наполненную испытаниями? Я прожил их четыре и не разу не жил счастливо, в свое удовольствие. И вспомнить-то нечего, кроме тех солнечных дней на берегу реки еще из первой, такой короткой жизни. Это, наверное, единственное полноценно-радостное воспоминание. А во второй я даже плотских утех не испытал, хотя и был влюблен…

Мне вспомнилась Ядвига Русетская — гордая полячка, дочь инженера Станислава Русетского, строившего в нашем городке какие-то склады. Нам было по четырнадцать, когда мы встретились в первый раз. Ядвига была славным ангелочком с тонкими чертами лица, белоснежной кожей, черными смоляными кудрями и стройной точеной фигуркой. Когда я увидел ее впервые, я просто остолбенел и пришел в себя только тогда, когда это божественное создание в кружевах прошло мимо, обдав меня волной запаха дешевых духов.

Этот запах в тот момент показался мне самым сладостным запахом на

Земле.

Я тогда весь день думал только о ней и о том, как бы мне еще ее увидеть. Но виделись мы с ней редко. Родители наши не были знакомы, общих дел не вели. А учились мы с Ядвигой естественно в разных школах: она в женской прогимназии, я в реальном училище, ведь в царской Росси было раздельное образование. Но зато по воскресеньям мои и ее родители приводили нас на мессу в костел, и уж там-то я мог ее лицезреть.

Мы с ней ни разу не говорили, но мне почему-то казалось, что и она смотрит на меня с интересом. А я смотрел на нее постоянно. Как сладостно при этом было на сердце… Надо ли говорить, как я любил и ждал воскресения, как кратки были наши свидания, и как долго длилась неделя в ожидании следующей встречи.

Но где-то через год контракт с городом у инженера Русетского закончился и он уехал вместе с семьей. А затем и я по рекомендации настоятеля храма пастора Людвига отправился учиться в семинарию. По окончании оной я получил свой первый приход в предместье Варшавы. Тогда Польша еще входила в состав Российской империи. И вот там-то я снова случайно встретился с Ядвигой.

Я ее сразу же узнал, да и по ее гордой улыбке было понятно, что красавица- полячка признала во мне, молодом священнике, своего давнего тайного воздыхателя.

К двадцати годам Ядвига расцвела. Если в юности ее можно было сравнить с прелестной незабудкой, то теперь это была прекрасная и роскошная роза. К тому же панночка Русетская была девушкой на выданье, отец давал за ней неплохое приданное. Но мне не светило такое счастье, как известно, католические священники дают обет целибата…

Но все же однажды я имел счастье поговорить с ней. Она пришла сама в мой костел, хотя и не была моей прихожанкой. Пришла в тот день, когда я выслушивал исповеди. Каялась она по мелочам, чисто для проформы, но в конце, когда я уже отпустил ей грехи и вышел из кабинки, она со смиренным видом попросила моего благословения на свой брак с юношей из благородной семьи…