— Не знаю почему, — медленно начал Конан, — но, клянусь Кромом, у меня руки чешутся вышвырнуть отсюда вас обоих. Пелиас, может, я заболел?

— Так ты слышал, как я… Что же ты не отзывался, друг мой? — с укоризной произнес маг. — Я был весьма, весьма обеспокоен…

— Исчезните оба, — махнул рукой король. Он вдруг почувствовал страшную усталость, подобную, может быть, только усталости узника; веки его отяжелели, а мышцы, напротив, словно наполнились пустотой. И хотя вскоре это прошло, снова входить в роль любезного хозяина и возвращать гостей он не желал. Глядя, как украдкой переглянувшись, они встали, низко — как показалось Конану, с долей иронии — поклонились и один за другим бесшумно скрылись за тяжелым пологом, аккуратно прикрыв за собой дверь, он ощутил лишь облегчение, еще усилившееся от того, что в спину гостям он послал весьма разнообразные ругательства.

Наконец король остался один. Он был раздосадован, и пока не мог понять, почему. Впрочем, на самом деле поводов находилось предостаточно. Во-первых, он так и не увидел еще раз подарок из Коринфии — гнедого трехлетка с пышной гривой и тонкими крепкими ногами; во-вторых, Мгарс… Кто убил ее? И почему Конан, которого никогда не подводило его варварское полузвериное чутье, ничего не слышал? В-третьих — король только сейчас вспомнил об этом — шут из балагана, вознамерившийся лишить его жизни, да еще во время Митрадеса! Ну, с сим ублюдком разобраться, видимо, не так уж трудно: трухлявый пень Кемидо обещал помочь, и Пелиас здесь, тоже на что-нибудь сгодится… А вот как разгадать тайну убийства Мгарс?..

Конан задумчиво осмотрел свои покои. Что он может сделать в Хауране десятилетней давности сидя здесь? Ничего. Разве что послать туда меира? Но будет ли от него польза? Да и связываться с ним королю очень не хотелось, тем более, что убийство произошло, скорее всего, еще тогда, в те годы… Видно, все же придется смириться с тем, что тайну эту никогда и никто не разгадает… Конан умел признавать поражение, а потому лишь пожал плечами и позвал слугу, решив выпить в память Мгарс кувшин старого хауранского вина из погребов, в коих еще сохранились запасы прежних властителей Аквилонии.

За этим занятием и застал его Паллантид. Настроение короля поднялось уже после первого глотка, так что капитан Черных Драконов узрил своего повелителя с легкой усмешкой на устах и с блеском в синеве меж черными пушистыми ресницами.

— Не медли, старый пес. Садись скорее, а то, клянусь Кромом, тебе не останется и капли!

Паллантид не заставил себя упрашивать. Повинуясь приглашающему жесту короля, он быстро уселся в кресло, схватил двумя широкими костистыми пальцами тонкую у основания ножку кубка и, налив себе до краев белого, с едва уловимым нежным ароматом вина, в два глотка выпил. Глаза его заблестели, он устроился в кресле поудобнее и выжидательно посмотрел на Конана, потом со вздохом перевел взгляд на свой кубок — пустой как его гробница. С не менее глубоким вздохом король разлил остатки вина, с сожалением понюхал кувшин; подняв кубки, они молча, торжественно допили.

— Ну, Паллантид, — нарушил молчание Конан. — Рассказывай, что тут произошло, пока меня не было.

— А когда тебя не было? — удивленно сдвинул брови капитан Черных Драконов.

На миг Конан смешался. Он провел в Хауране целый день и целую ночь, а здесь за это время не успело и зайти солнце. Значит, Меир Кемидо все же не надул его… Что ж, тогда вполне можно доверить ему установление личности этого недоумка-лицедея…

— Как идет подготовка к Митрадесу?

— Да все уже готово, владыка, — мотнул головой Паллантид. — Давно готово. Только…

— Ну?

— Не могу забыть твои слова о злоумышленнике.

— Забудь.

— Нет, владыка… Я послал одного верного человека — прошвырнуться по приезжим балаганам и записать всех стрелков… Ну, тех, кто будет пускать стрелы с разноцветными лентами после твоей речи. Всех шутов наберется более полусотни и я отдам свою печень собакам, если мы сможем найти среди них того самого… А стрелков всего-то двадцать! За ними и слежку легче установить, и… Короче говоря, я уверен — тот, кто нам нужен, непременно навязался в стрелки. Ты не согласен, мой господин?

— Делай как знаешь, старый пес, — задумчиво отозвался Конан. Он почти не слышал того, что говорил Паллантид. Неожиданно ему в голову пришла странная мысль: а кто еще мог убить Мгарс кроме… Машинально он поднес к губам пустой кубок. Нет, этого не могло быть… А если все же?..

Сердце его застучало гулко, тревожно. Как он мог не понять этого еще тогда? Ведь все так просто… И вечное его недоверие к подобным проходимцам всегда себя оправдывало, а тут…

Резким жестом король отослал недоумевающего капитана Черных Драконов. Он был уже уверен, что все произошло именно так; дикая ярость оглушила его на мгновенье, в глазах потемнело, а кулаки сжались. Он все понял. И только одного не мог понять никак: зачем?

Но отвечать на этот вопрос самостоятельно Конан не собирался. А потому он встал и вышел из комнаты — на первый взгляд спокойный, но лишь на первый… Окаменевшее лицо повелителя заставило слуг отшатнуться к стенам, а гвардейцаохранника, открывшего рот для приветствия владыки, закрыть его снова. Король был в ярости.

Стрелок плелся в компании своих собратьев по ремеслу к повозкам, оставленным за медную монету на попечение мальчишки из кабака. В тягостном молчании, не глядя друг на друга, лицедеи проходили улицу за улицей, уже не обращая никакого внимания на красоту городских зданий и храмов. Наверное, только теперь, после допроса блонда, они действительно поверили в смерть Леонсо, только теперь до глубины сердца ощутили истинность и невосполнимость потери. Изо всех сил сопротивляясь диктату нужды и течению времени они желали всегда оставаться детьми — Леонсо позволял им эту малость, взяв на себя обязанность решения всех внешних проблем, попутно примиряя, разнимая и наказывая в кругу семьи. Но его не стало, и теперь — каждый понимал это — им придется взрослеть. Занятия нелепее трудно придумать, тем более что взросление в таком, отнюдь не юном возрасте, обычно означает и очень скорое старение, а сие вполне могло доконать их окончательно.

Сходные чувства испытывал сейчас и Этей — причем совершенно искренне, нисколько не кривя душою. Он горевал о Леонсо, может быть, даже гораздо сильнее, нежели его собратья, ибо — хотя в данный момент он совершенно отстранился от своей сопричастности — убил Леонсо все-таки он. Странная суть его абсолютно (он и не подозревал об этом) отрицала всякое раскаяние в содеянном, тем не менее самый факт его непосредственного участия в гибели человека умножал смятение и разброд в душе лицедея. Прошлой ночью, когда Велина заснула на его плече, он с легкостью припомнил преступление, порадовался собственной ловкости и удаче, затем, волей неволей ища оправдания, свалил всю вину на Эрлика, необдуманно требующего от своих адептов обязательного прохождения сквозь всяческого рода лишения и испытания, и погрузился в спокойный сон. Сегодня все было иначе. Выйдя из кабинета блонда он вдруг, неожиданно для себя самого, заплакал о Леонсо чистыми, искренними слезами; представляя, что никогда больше не услышит он его голоса, не увидит улыбки, что его место в повозке теперь будет пусто либо занято кемто другим, он явственно ощущал в душе безумную тяжесть, что на самом деле было тем самым камнем, который рано ли, поздно ли, но повлечет его на дно.

Этей вспоминал прошедшее, обращался к высоким небесам за подтверждением истинности и правильности своих поступков, но ни там, ни тут не получил ответа. Высокие небеса, по всей видимости, напрочь забыли о существовании такой мелкой твари как стрелок, прошедшее же давным давно исключило его (как и всех прочих) из себя, передвинув в будущее и настоящее. А от этих времен он и не ждал ничего — они были ему чужие.

Если бы стрелок имел хотя бы малейшее представление о том, что такое совесть, он несомненно почувствовал бы себя лучше. Когда чему-либо находится объяснение, оно облегчает нравственные страдания — неизмеримо труднее страдать невесть от чего. Но сия материя — совесть — была ему неизвестна, а потому и муки, сотворенные мрачной сущностью Сета, оказались почти непереносимы.