Они остались вдвоём. И тут Лена, как ребёнок, бросилась к Иванову, обхватила руками шею, прижалась и, глядя пытливо снизу вверх, прошептала:

— Саша, здравствуй! Ты меня не забыл?

Они слились в поцелуе. Обняв девушку за талию, он оторвал её от пола, легко перехватив, поднял на руки и, опустившись на стул, посадил к себе на колени. Она доверчиво прижалась и замерла. Некоторое время они молчали. Иванов ласково гладил её густые пышные волосы. Она нарушила молчание первая:

— Саша, я знала, что ты сегодня прилетишь. Я тебя ждала.

— Раньше не получилось, — как бы извиняясь, тихо ответил он и, будто целуя ребёнка, нежно коснулся губами её головы.

— Ты сейчас улетишь? — она отстранилась и смотрела прямо в глаза. Вопрос задали её губы, но глаза спрашивали: «Почему?». И эти большие красивые глаза пытали, требовали ответа.

— Я должен. Пойми, я хочу остаться, но не могу, — выдавил Иванов.

Лена поднялась, отошла и остановилась у окна:

— Ты просто не хочешь…

Она стояла, застыв в одной позе, и смотрела, не мигая, в точку на стекле.

Иванов чувствовал себя виноватым.

— Лена, ты мне нравишься, но я не тот, кто тебе нужен, — пытался он подыскать себе оправдания. — У тебя всё ещё будет. Я же ничего не смогу тебе дать в жизни. Ничего не могу даже обещать. Я не хороший. Я не нужен тебе. Со мной ты будешь несчастна. — Он волновался и не знал, что сказать ещё. — Прости…

Она плакала тихо, почти не слышно. Лишь в такт редким всхлипываниям вздрагивали и поднимались её плечи. Ему так хотелось обнять их.

— Лена, мне надо лететь, — нерешительно сказал Иванов. Желание подойти, успокоить, остаться, — чуть не взяло верх. И произнеси она тогда хоть слово, попроси, — он бы остался… Но она только плакала.

— Прости, — ещё раз, вместо «прощай», — бросил Иванов и вышел из комнаты.

Взлетели точно по полосе, не нарушая инструкций. Иванов чувствовал, что больше уже никогда не вернётся сюда. Но также он знал, что хрупкий силуэт маленькой девушки в далёком окне будет сопровождать его всю оставшуюся жизнь. И в тот последний раз он видел её там. Или это ему показалось?..

В районе Ставрополя по маршруту появилась редкая облачность. И чем ближе вертолёты подходили к горам, тем ниже и плотнее она становилась. Ведомый у Иванова — командир второго вертолёта, не имел большого опыта полётов в облаках. У Иванова за спиной остались Афганистан, Камчатка и Дальний Восток, поэтому он чувствовал себя уверенно. Но за своего ведомого поручиться не мог. И при уменьшении высоты нижнего края облаков, пара вертолетов всё ближе прижималась к земле. «Лишь бы Моздок не был закрыт», — с беспокойством думал Иванов. Заход на посадку «по схеме» на незнакомом аэродроме не прост и для опытного лётчика, а ведомому — капитану Ильясу Мингазову предстояло еще приобретать опыт полётов в сложных метеоусловиях и боевых действиях. Ильяс — по национальности татарин, совсем недавно получил звание «капитана» и пока ещё имел квалификацию «Военный лётчик второго класса» и небольшой налёт часов в должности командира экипажа.

Известие о командировке в Чечню Ильяс воспринял спокойно. В его экипаже бортовой техник Шура Касымов, тоже татарин, — боевой парень. «Надо же, — думал Иванов, — мусульманин летит на войну с мусульманами. Видимо, понятие «Родина» — это больше, чем вера или кровь, шире и сильнее, чем принадлежность к какой-то национальности. Значит, многовековая Россия, объединившая столько народов и наций, и впредь будет оставаться единым и сильным государством. А всякую, пользующуюся временной слабостью, повылезшую заразу необходимо беспощадно загонять обратно в норы, чтобы не дать ей расползтись по всему здоровому организму России!

В экипаж Иванова по боевому расчету борттехником назначили хохла. По фамилии Мельничук. Маленький, толстый, хозяйственный и жадный. Он любил сало и всегда хвалил Украину, откуда был родом. Над ним подшучивали: «Украинцы живут на Украине, а хохлы — где лучше. Значит, ты, Ваня, — хохол!». Он не обижался. Но было в нём одно очень нехорошее качество: трусость. Он, как огня, боялся парашютных прыжков; бывало, бросал своих товарищей в драке, «постукивал» начальству. Но его «вылизанный» вертолёт всегда блестел чистотой, поэтому Иван был у командования на хорошем счету. Ударом грома стало для него сообщение о командировке в Чечню. Мельничук пытался «откосить», придумывая себе разные болезни, но не вышло.

До назначения в экипаж к Иванову он числился в другом звене. Когда Иванов услышал в приказе о назначении Мельничука на период командировки к нему, то с усмешкой подумал: «Ты у меня, Ванюша, жирок-то скинешь!». Хотя Иван по возрасту был на два года старше, Иванов не испытывал к новому борттехнику большого уважения. Почувствовав в Иванове начальника, Мельничук изо всех сил старался показать, что лучшего подчинённого тому не найти.

Чем ближе пара вертолётов подходила к конечному пункту маршрута, тем ниже облака прижимали её к земле. На Моздок выскочили на высоте пятидесяти метров над рельефом местности. Иванов уже знал этот аэродром, поэтому на посадку пошли «с прямой».

За три месяца здесь ничего не изменилось, только земля поменяла цвет — с серого на зелёный.

После посадки, представившись командованию полковой вертолётной эскадрильи и сдав документы, вновь прибывшие направились на инструктаж к начальнику штаба и «особисту».

Разместили оба экипажа вместе с двумя другими, прилетевшими в качестве пассажиров с парой Иванова, в одной из школ Моздока, недалеко от аэродрома. У детей начались летние каникулы.

Четыре экипажа Иванова разместили в бывшем классе истории, на третьем этаже, вместо парт в котором стояло двенадцать железных кроватей, накрытых старыми солдатскими одеялами. Из-под этих одеял подушки и матрасы, набитые влажной соломой, источали запах сеновала и старого бабушкиного сундука. Постельное бельё непонятного бледно-серого цвета имело такой заношенный вид, что штурман звена печально пошутил:

— На этой простыне до меня, наверное, уже трое умерли.

На что Иванов ответил:

— Парни — вот это и есть та самая романтика боевых будней! Но и это только начало. Никому не раскисать! Проверьте, нет ли вшей, если нет — располагайтесь как дома.

Иванов, как командир, понимал, что отдыхать по-человечески после полётов его экипажам тут не придётся, что и подтвердилось в скором времени. Лётчик — не пехотинец в окопе: кроме физической выносливости, голова и нервы — оружие лётчика. А чтобы после полётов восстановить растраченную нервную энергию, необходим спокойный восьмичасовой сон. А о каком отдыхе могла идти речь, когда кто-то уходил на полёты, а кто-то возвращался, кто-то играл в карты, а кто-то хотел выпить и поговорить. Дисциплина в полку «хромала», если не сказать «отсутствовала», как и во всей разваливающейся Российской армии. Командование требовало от лётчиков одного — летать. И они летали. Днём и ночью, в горах и на равнине, в любую погоду. На старых машинах. Даже не имея соответствующей подготовки и натренированности. Начав летать на задания, Иванов быстро втянулся в ритм боевой жизни полка и перестал замечать такие мелочи, как плохое питание и нестиранное бельё.

Чаще всего звену Иванова приходилось летать челночными рейсами между Моздоком и «Северным» или «Ханкалой»: туда везли солдат, оружие, боеприпасы, медикаменты, продукты питания, а обратно: «Груз-300» — раненые или — «Груз-200» — убитые. Полёт по времени, в среднем, двадцать пять минут — туда, двадцать пять минут — обратно. Трудяги — вертолёты «Ми-8» работали днём и ночью.

Кровь, измученные страданиями лица раненых, искорёженные и искалеченные тела убитых — всё это кажется страшным только в первые дни. Потом привыкаешь. Всю лётную смену пилоты работали как будто в автоматическом режиме: ничему уже не удивлялись. Только в конце дня лётчики чувствовали неимоверную усталость, не только физическую: кажется, что вот-вот нервы не выдержат — сорвутся от невозможного напряжения. И чтобы хоть как-то снять этот стресс, необходимо было выпить. Выпить так, чтобы забыться! А утром — снова в полёт.