– Нет, ты вообрази, какой будет скандал в управлении!

– Лорд сжует свою бороду со злости!

– С хрустом!

– Нет, он тут же откажется! Он тут же скажет, что он сам давно предполагал, что на этом планшете есть апатит и только слепой не видит этого!

– Это будет слишком! Ты только вспомни, как все эти два года он поливал нас, где мог.

– Серега! Давай разложим образцы по разным рюкзакам.

– Зачем?

– На всякий случай.

– Друзья мои и сослуживцы! Разложим!

«Друзья и сослуживцы» (Леонтьев – наш начальник, Серега, Боря Алехин и я) стояли на снеговой подушке перевала. Ну есть же на земле справедливость! Нам так повезло, так повезло! Проклиная все на свете, мы работали два года в этих горах, зимой и летом, мы знали их наизусть, каждый распадок, каждую вершину. Мы верили в апатит. Может быть, окупился не наш труд, а наша вера? Потому что такая удача может только присниться! Два года. Две зимы. Две осени. Тысячи вариантов. Целый ворох рухнувших надежд. Эта река, которая текла в глубине снегов под ледником, наверно, питалась нашим потом. И вот вчера после недели поисков, просто играючи, на плюгавом скальном выходе мы нашли наш серый камень. Да какой! Это был первосортнейший апатит, такой кондиционный, что его можно было смело демонстрировать на лекциях в нашем МГРИ. Вот как нам повезло.

Мы стали раскладывать образцы по рюкзакам, а Леонтьев все стоял, словно кинополководец, обдумывающий завтрашнее сражение. Твердые, как дробь, снежинки яростно лупили по его широким горнолыжным очкам и стекали небольшими ручейками на пуховую куртку.

– Я прошу вас проявить максимум осторожности при спуске, – неожиданно твердо и не в тон всему происходящему сказал Леонтьев. – Я повторяю – максимум осторожности. Особенно это относится к тебе, Сережа.

– Конечно, – сказал Сергей, – я ж не могу удержаться от подвига. Мне ж мама в детстве купила бескозырку, и на ней русским языком было написано: «Герой».

– Не дурачься! – сурово сказал Леонтьев. Он резко повернулся и поехал вниз. Из-под задников его лыж, как из-под винта, вырывались маленькие фонтанчики снега. – Интервал! – крикнул он уже на ходу.

– Все уяснили? – сказал Сергей. – Никому не дурачиться!

Мы весело поехали вниз, глубоко уверенные в том, что впереди нас ждут восемнадцать километров лыжного спуска, бревенчатый домик базы, ужин и кое-что еще… А может быть, кое-кто еще!

Косматое солнце висело над перекошенными снегами, волны поземки неслись сверху. Снизу из ущелья поднимались пухлые дирижабли туманов, и ветер вырывал из них куски белого рыхлого мяса. Вершины, окутав свои подножия снежной дымкой, одиноко торчали в мутном небе. Огромные снеговые штандарты развевались на их твердых, как сталь, ледовых гребнях. Наши жизни, наши разогретые мышцы, наша горячая кровь были чужды этой поднебесной Арктике. Мы быстро спускались вниз, и снег повизгивал на поворотах под окантовкой лыж. Мы неслись прямо в лапы несчастью.

Такое может случиться только в горах. Пурга приходит, как незваный гость, – без телеграммы, без стука, молча открывая дверь и сразу проходя в жилые комнаты. Она появляется вдруг и отовсюду, как будто увидела зеленую ракету и бросилась в наступление.

Свирепые потоки, окружавшие нас, поднимались прямо вверх, крутились и переворачивались, как дерущиеся звери. Снег ревел, как водопад.

Леонтьев повернулся к нам. Очевидно, он что-то кричал… Он стоял в пяти метрах от меня, и лицо у него было красным. Но я его не слышал. Тогда он без всяких слов воткнул в снег лыжную палку. Мы поняли – рыть пещеру!

– Да, негусто, – сказал Борис. – Очень даже негусто.

Мы сидели в углу пещеры у примуса и разглядывали наши богатства. Буханка хлеба, две банки «Осетра в томате», несколько черносливин, три куска сахара. Две пачки сигарет «Астор», которые Леонтьев привез неделю назад из Москвы как диковинку.

Пещеру мы докончили в сумерках. Вход (только по-пластунски) завесили палаткой, чтобы не наметало снегу. На пол положили лыжи, на них спальные мешки. Угол, освещенный свечкой, назывался кухней. Но варить на этой кухне было нечего.

– Ну, ну, выше нос, – сказал Леонтьев. – В этой гостинице мы прописаны только на ночь. Утром вся эта музыка кончится.

– Да, господа молодые офицеры, – сказал Сергей. – Погода шепчет – бери расчет. А уж погода знает, что шептать. Точно. Вот у нас в Одессе такого бы безобразия не допустили. Там на все есть власти.

Мы лежали в спальных мешках и предвкушали завтрашний день. Судьба несла его как торт на золотом блюде. Мы придем на базу и будем долго разыгрывать Самойловича. Потом Серега вытащит из кармана маленький кусок апатита и скажет: «Интересно, разглядит ли молодой кандидат наук в этом маленьком и малопримечательном камешке некие премиальные суммы?» «Перестань, – скажет Самойлович, – положи образец туда, где ты его взял». Леонтьев начнет сердиться и будет ругать Серегу – не дурачься! Самойлович наконец всему поверит, кинется к картам, потом без шапки побежит на радиостанцию! Эх! В Москве Лорд, получив радиограмму, будет кричать: «Этого не может быть! Ошибка! Недоразумение!» Ха-ха! Пусть он сам приедет сюда и посмотрит на это недоразумение, около которого будет работать – и хорошо работать – не один рудник!

– Ты жену свою любишь? – вдруг спросил меня Сергей.

– Да. Я ж с ней живу.

– Да нет, я не про это «живу – значит люблю». Нет. По-настоящему любишь?

– Да.

– Давно вы живете?

– Восемь лет.

– Значит, за первым перевалом?

– Как это?

– Ну вот говорят, что в семейной жизни есть два страшных года – седьмой и одиннадцатый. Два перевала.

– Не знаю. Никаких перевалов у нас не было. Просто любим друг друга и все. А что, ты жениться собрался?

– Посмотрим, – неопределенно сказал Сергей.

– На Юльке?

– Ну хотя бы на Юльке. А что?

– Ничего.

– Да мы ж просто так с ней. Земляки.

Сергей поворочался в мешке. Что-то ему не спалось.

– Иван Петрович, – громко сказал он, – скоро, говорят, у вас будет пиршество с Натали? Или врут?

Я сильно пнул локтем Серегу. Кретин! В Москве Леонтьева ждали жена и дочь. На базе – Натали. Он метался между этими женщинами уже три года, каждый раз позорно попадаясь на своих нехитрых обманах. Все об этом давно знали, и казалось, не будет нервотрепке конца и вся наша экспедиция, пока существует, должна по углам обсуждать это вечное положение, каждый раз разделяясь на две непримиримые части. Но в последнее время действительно прошел слух, что наш «корифей» наконец решился. И мы его понимали – в Натали трудно было не влюбиться. На людях они вели себя как муж с женой, никогда никто не слышал, чтобы кто-нибудь из них выходил из общепринятого фарватера. Но по ночам – господи, это ж экспедиция, что тут скроешь, тем более за фанерными перегородками! – по ночам было слышно, как плачет Натали, а «корифей» тяжело шагает по комнате. Но к этому привыкли. Правда, разговаривать на эту тему с самим Леонтьевым как-то было не принято. Человек он взрослый. Кое-кто называл уже его пожилым.