— Я хочу тебя, Лорен. Хочу быть в тебе, — он опускается на меня, обнимая с обеих сторон сильными руками. Мои глаза прикованы к его внушительному бицепсу, а потом к лазурному цвету его глаз.

— Ты готова? — мурчит он.

Я киваю и прикусываю губу, пока он прижимается головкой к моей скользкой щёлке. Он толкается в меня, и я чувствую, как моё тело открывается для его толстого члена. Даже если это наш не первый раз, мне все ещё немного больно, когда он толкается бёдрами и полностью хоронит себя во мне. Я обнимаю его за шею. И осознаю всепоглощающую потребность почувствовать соприкосновение его кожи к своей. То, как его тело накрывает моё, успокаивает, будто тёплое одеяло в грозовую ночь.

Мак входит в меня миллиметр за миллиметром, пока его бедра не касаются моих. Я шире раздвигаю ноги, обхватывая ими его ноги, позволяя ему наполнить меня ещё больше. Когда он выходит и снова вколачивается в меня, я от боли, которая приходит вместе с удовольствием, хватаю ртом воздух. Мак врезается в меня, и я подаю бедра ему навстречу, пытаясь почувствовать его настолько глубоко внутри, насколько это возможно.

Он опускает голову вниз, и втягивает мой сосок в рот, жёстко посасывая его. Клянусь, я вижу звезды, и не те, что в небе над головой. Тепло нарастает в моем животе, пока его член скользит во мне. Маленькие волны экстаза проносятся сквозь меня, ведь наши тела идеально подходят друг другу. Его дыхание ускоряется, а движения становятся рьяными, когда волна удовольствия и блаженства накрывает меня, заставляя меня выкрикивать имя Мака во тьму. Я чувствую, как его сперма наполняет меня внутри, пока он рычит мне в шею, а его прижатые к моим бедра содрогаются.

Мы не двигаемся. Просто лежим здесь, слушаем ночь и наше дыхание. Кузнечики застрекотали вновь. Думаю, они никуда и не девались, но я снова могу их слышать. Они поют для нас. Мне хочется думать, что это аплодисменты. Мак выходит из меня, и немного его спермы капает на покрывало. Мне плевать. Он не какой-то бабник. Мы первые и последние друг для друга.

— Я говорил тебе, что смогу заставить тебя кричать по-настоящему, — он гордо выдыхает. Он был прав. Впервые мне даже не стыдно.

— Это было невероятно, — я не говорю ему, что это был первый раз, когда я получила оргазм от секса. Не хочу обидеть его эго.

— Ты невероятная, — он, лежа на спине, на покрывале подтягивает меня к себе, и держит в своих объятиях. Мы вместе смотрим в ночное небо, и никто из нас не спешит одеваться. Я чувствую, что могла бы пролежать в его руках вечность. По крайне мере, до восхода солнца. Ранние игроки в гольф не согласятся на вечность.

— Не могу поверить, что это конец. Конец и начало. Знаешь, я и правда чувствую, что мы вместе начинаем новую главу, — бурчу я, вдыхая сладкий запах свежескошенной травы и его одеколона. Он не отвечает мне. Я надеюсь, что он не спит.

— Хотя, знаешь что? Не могу дождаться всех последующих глав, — продолжаю я. — Не могу дождаться, когда мы впервые купим футоновый матрас и отправимся в бакалею загружать тележку лапшой. Не могу дождаться, когда мы поженимся. Ну, знаешь, после колледжа, я имею в виду. И когда у нас появятся дети. Думаю, двоих детей будет достаточно, как думаешь? Я даже с нетерпением жду, когда мы состаримся, и сгорбленные будем держаться друг за друга, — улыбаюсь я в небо.

Ничего. Только дыхание Мака. О, боже, он заснул.

— Мак?

— Ага.

Или нет.

— Почему ты ничего не говоришь?

Стрекот кузнечиков становится ещё громче. Они не то, что аплодируют, они насмехаются надо мной.

— Мак?

Дерьмо. Я, наверное, напугала его своим шестидесятилетним прогнозом нашего будущего.

— Эй, ты ведь знаешь, что я просто болтаю, да? У меня нет каких-то грандиозных планов так далеко…

— Лорен, мне нужно тебе кое-что сказать.

Двойное дерьмо.

Он садится рядом со мной и выпрямляется. Его брови сошлись на переносице, а губы кривятся в ухмылке.

— Что происходит? Я напугала тебя нашим будущим?

— Нет, дело не в этом.

— Тогда в чем?

— Лорен, я поступаю в Вест Поинт.

— Вест Поинт? Военную академию? Почему ты мне хотя бы не сказал, что подаёшь туда документы? В Нью-Йорке? А как же моя стипендия? Наши планы? Когда ты собираешься туда ехать? — вопросы слетаю с моего языка быстрее, чем мозг успевает их формулировать.

Мак смотрит вниз на свои руки, а потом мне в глаза.

— Я уезжаю через три дня.

− Три дня? − кричу я.

Я ищу на его лице признаки того, что это какая-то запоздалая шутка. Вокруг его глаз нет даже морщинок, будто он смешал горчицу с глазурью, и выдал мне рецепт блинчиков, от которых меня будет воротить до конца жизни. На его губах нет даже намёка на ухмылку, как и тогда, когда он рассказал мне, что его бабуля с дедом − нудисты просто перед тем, как припарковаться перед их домом, чтобы поужинать с ними. Вместо этого, я встретилась с самым честным взглядом, который говорил мне, что он меня любит.

− Мак, о чём ты говоришь? У нас уроки в понедельник. Зачем ты трахаешься со мной? − его взгляд не дрогнул. Он не взорвался смехом, и не прервал момент смешным «Попалась!».

− Я знаю, что уроки. Просто я еду в кампус. Как только тебя отмечают, можно на неделю пропустить школу, и прочувствовать тамошнюю атмосферу. Я не уеду до июля, − он проводит рукой по своим тёмно-каштановым волосам, которые слегка спадают на его шею.

Мой мозг бесконтрольно функционирует. Я могу отключиться. Я пьяна? Это сон?

− Ты серьёзно? Ты просто решил меня бросить? В вечер выпускного? Как долго ты это планировал? Ты хотя бы когда заявление подал? − меня бросает в море злости и отчаяния.

− Я не хотел просто взять и сбросить это на тебя. Заявление я подал прошлым летом, и почти год проходил всё их подготовки. Это огромный процесс. Мне нужно одобрение от нашего конгрессмена. Данные по моим атлетическим способностям, балы по Стэндфордскому экзамену, навыки лидера, как и любая мелочь, которую они могут взять и проанализировать. Я не хотел всё это делать, прикладывая максимум усилий, и потом видеть жалость от тебя и всех остальных, если бы меня не приняли.

− Это безумие! − я вскакиваю, и хватаю свою одежду. − Не могу поверить, что ты принял такое серьёзное решение, − я скачу на одной ноге, пытаясь попасть другой в свои скрученные трусики, − и даже не упомянул о нём ни разу. − Я ступила в своё платье, и натянула его до плеч. − А что с моей стипендией здесь? Ты знаешь, что я не могу просто всё оставить и уехать на восток. Чёрт возьми, я даже не подавала документы ни в одну из школ Нью-Йорка! Застегнёшь или нет? − я указываю большим пальцем через плечо, и Мак подчиняется. Его пальцы посылают слабое покалывание вниз по моей спине, но я моргаю и прогоняю это ощущение, позволяя недоверию и смятению управлять мною сейчас. − Ты обо мне хоть секунду думал? Каким придурком нужно быть, чтоб сделать такое?

Если он хотел заставить меня кричать, он своего добился.

− Итак, уймись. Конечно, я думал о тебе. Ну а ты думала обо мне? Господи, я думал, ты будешь мной гордиться. Думал, люди поймут насколько это важно для меня. Ты знала, что я хотел служить в армии с тех самых пор, когда Бен… − его голос дрогнул.

Я помню, когда умер его брат. Этот день помнит вся нация и скорбит. Нам было пятнадцать, и Мак был так горд своим старшим братом, который после окончания колледжа отправился в Нью-Йорк на финансовую должность низшего уровня. Мы с ужасом наблюдали, как пали башни-близнецы. Они в замедленной съёмке рушились снова и снова, на каждом новостном канале.

Мак и его родители до последнего надеялись, что Бен позвонил на работу и сказался больным, или собирался показаться на работе позже. Они оставляли одно голосовое сообщение за другим, которые так и остались без ответа. Я видела, как надежда таяла.

Когда мы увидели группу посетителей и сотрудников, стоящих в окнах, держащихся за руки, и выпрыгивающих из горящих зданий, мы плакали. Я держала Мака в своих объятьях, пока его тело сотрясалось от рыданий. Он кричал на телевизор и давился от слёз.