A если говорить менѣе мудреными словами, то передъ нами схема душевной жизни великаго мудреца. Онъ былъ очарованъ жизнью, пока въ немъ кипѣли молодыя силы; онъ почувствовалъ горькій привкусъ жизни, когда угаръ первыхъ упоеній прошелъ; онъ примирился съ темною стороною жизни, когда въ его собственномъ домѣ снова расцвѣла молодая жизнь. Но это примиреніе не есть обычное довольство состарившагося и устроившаго свои дѣлишки человѣка. Это та мудрость, которая сквозь мелкую суету жизни увидѣла очертанія вѣчности. Такова общая схема душевной жизни Шекспира. Конечно, не Шекспира — дѣльца, a Шекспира — творца, когда онъ, переставая принадлежать самому себѣ, безгранично высоко подымался надъ интересами мышьей бѣготни повседневной жизни.

Присмотримся теперь къ нѣкоторымъ деталямъ этой схемы.

Первый періодъ приблизительно обнимаетъ годы 1590–1594. По литературнымъ пріемамъ его можно назвать періодомъ подражательности. Шекспиръ еще весь во власти своихъ предшественниковъ. Если "Титъ Андроникъ" дѣйствительно имъ написанъ, то комическіе ужасы трагедіи — прямое и непосредственное отраженіе ужасовъ пьесъ Кида и Марло, получившихъ въ неокрѣпшемъ талантѣ молодого писателя еще болѣе нелѣпое развитіе. Вліяніе манернаго Лили и такъ называемаго эвфуизма сказывается въ вычурности стиля перваго періода. Но уже просыпается и собственный геній. Въ спорномъ, но все-же хоть въ малой степени принадлежащемъ Шекспиру, "Генрихѣ VI" ненужныхъ ужасовъ уже меньше, a въ "Ричардѣ III" ужасы уже органическая необходимость, нужная для обрисовки страшной личности главнаго героя. По настроенію первый періодъ можно назвать періодомъ идеалистической вѣры въ лучшія стороны жизни. Съ увлеченіемъ наказываетъ молодой Шекспиръ порокъ въ своихъ историческихъ трагедіяхъ и съ восторгомъ воспѣваетъ высокія и поэтическія чувства — дружбу, самопожертвованіе и въ особенности любовь. Есть въ первомъ періодѣ и произведенія почти безразличныя, именно передѣланная изъ Плавта "Комедія Ошибокъ". Грубый комизмъ, грубыя остроты этой, въ общемъ, очень слабой пьесы, главнымъ образомъ, назначены для потѣхи райка, и только на эпизодической личности молодой Люціаны лежитъ нѣкоторый отпечатокъ обаянія шекспировскихъ женщинъ. Но основную окраску первому періоду даютъ пьесы, гдѣ молодость автора сказалась въ томъ ореолѣ, которымъ онъ окружаетъ молодое чувство. Какъ ни искусственны "Безплодныя усилія любви", какъ ни вычуренъ тотъ турниръ придворнаго остроумничанія, который разыгрывается дѣйствующими лицами, все-же заразительно дѣйствуетъ бьющая ключемъ граціозная жизнерадостность этой веселой компаніи, которая не сомнѣвается, что жизнь полна чуднаго очарованія, если самъ любишь и находишь взаимность. Еще больше прославленія любви и вѣры въ ея волшебную силу въ "Двухъ веронцахъ". И тутъ всѣ главные герои молоды, и тутъ въ центрѣ жизни поставлено трепетное ожиданіе счастливой взаимности. По обаянію молодой страсти "Два веронца" какъ-бы предвѣстники драгоцѣннѣйшей жемчужины перваго періода, "Пѣсни пѣсней" новой европейской литературы — "Ромео и Джульетты", дальше которой не можетъ идти апоѳеозъ любви. Ничего не значитъ, что налетѣвшій ураганъ страсти сокрушилъ молодыхъ любовниковъ у самаго предверія ихъ еле обозначившейся жизни, ничего не значитъ, что, говоря заключительными словами трагедіи, "разсказа нѣтъ печальнѣй и грустнѣй". Это, все-таки, пѣснь торжествующей любви, и страстный юноша въ томъ возрастѣ, когда объятія любимой женщины представляются высшимъ благомъ жизни, всегда съ энтузіазмомъ скажетъ, что для дня такой любви и жизни не жаль.

Волшебный ореолъ, который Шекспиръ съумѣлъ придать своимъ любовникамъ, при всей трагичности, дѣлаетъ ужасъ "печальнаго разсказа" сладкимъ, и собственныя имена героевъ трагедіи вотъ уже 3 вѣка продолжаютъ быть нарицательнымъ обозначеніемъ высшей поэзіи страсти.

Какъ-бы на порогѣ второго періода творческой дѣятельности Шекспира, приблизительно обнимающаго годы 1594–1601, стоитъ одно изъ знаменитѣйшихъ его произведеній "Венеціанскій купецъ". Въ немъ еще не мало подражательности. Внѣшними чертами главный герой этой странной "комедіи" — жидъ Шейлокъ находится въ генетической связи съ главнымъ героемъ "Мальтійскаго Жида" Марло — ужаснымъ Варравой. Но въ этой же пьесѣ геній Шекспира уже могуче обнаружилъ свою самостоятельность и съ необыкновенною яркостью проявилъ одну изъ наиболѣе удивительныхъ способностей своихъ — превращать грубый, неотесанный камень заимствуемыхъ сюжетовъ въ поражающую совершенствомъ художественную скульптуру. Сюжетъ "Венеціанскаго купца" взятъ изъ ничтожнаго разсказа, вычитаннаго y посредственнаго итальянскаго новелиста ХІІ вѣка Джіовани Фіорентино. Но съ какою глубиною вдумался Шекспиръ въ этотъ пустой анекдотъ, съ какимъ поражающимъ умѣніемъ уяснить себѣ всѣ послѣдствія извѣстнаго положенія проникъ онъ въ самую сердцевину вопроса и наконецъ съ какою художественною свободою отнесся къ своей задачѣ. Пушкинъ прекрасно понялъ Шекспира, когда прославлялъ его "вольное и широкое изображеніе характеровъ". Благодаря этой художественной разносторонности, имя Шейлока въ одно и то же время и стало нарицательнымъ обозначеніемъ исторической связи еврейства съ деньгами, и вмѣстѣ съ тѣмъ во всей огромной литературѣ, посвященной защитѣ еврейства нѣтъ ничего, что было бы ярче, убѣдительнѣе, сильнѣе, человѣчнѣе знаменитаго монолога Шейлока: "Да развѣ у жида нѣтъ глазъ? развѣ y жида нѣтъ рукъ, органовъ, членовъ, чувствъ, привязанностей, страстей"? и т. д.

Остаткомъ настроенія перваго идеалистическаго періода въ "Венеціанскомъ купцѣ", кромѣ подражанія Марло, является вѣра въ дружбу, столь самоотверженнымъ представитилемъ которой выступаетъ Антоніо. Переходъ ко второму періоду сказался въ отсутствіи той поэзіи молодости, которая такъ характерна для перваго періода. Герои еще молоды, но уже порядочно пожили, и главное для нихъ въ жизни наслажденіе. Героиня пьесы — Порція пикантная, бойкая бабенка, но уже нѣжной прелести дѣвушекъ "Двухъ Веронцевъ", a тѣмъ болѣе Джульеты въ ней совсѣмъ нѣтъ.

Беззаботное, веселое пользованіе жизнью и добродушное жуированіе — вотъ главная черта второго періода, центральною фигурою котораго является третій безсмертный типъ Шекспира — сэръ Джонъ Фальстафъ, постоянный гость таверны "Кабанья голова". Много вливаетъ въ себя эта "бочка съ хересомъ", но всего менѣе онъ обыкновенный кабацкій засѣдатель. Это настоящій поэтъ и философъ веселаго чревоугодничества, y котораго стремленіе къ искрящейся жизни духа, къ блеску ума столь же сильно, какъ и жажда ублаготворенія животныхъ потребностей. Фейерверкъ его геніальнаго добродушно-циническаго остроумія столь-же для него характеренъ, какъ и чревоугодничество. Не будь онъ такимъ, онъ не былъ бы въ состояніи увлечь за собою ни мало не испорченнаго принца Галя изъ дворца въ кабакъ,

Съ большою долею правдоподобія устанавливаютъ связь между Фальстафіадою и турнирами веселаго остроумія, происходившими въ срединѣ 1590-хъ гг. въ литературно-артистическихъ кабачкахъ, среди которыхъ особенно славилась таверна «Сирены» (Mermaid). Здѣсь собирались писатели, актеры и приходила аристократическая молодежь. Предсѣдательствовалъ ученый Бэнъ Джонсонъ, но его, по преданію, всегда отодвигало на второе мѣсто блестящее остроуміе Шекспира.

Гораздо менѣе удачно желаніе привести въ связь Фальстафа съ типомъ хвастливаго воина, извѣстнаго еще древности. Фальстафъ, конечно, вретъ и хвастаетъ, но исключительно для краснаго словца, для того, чтобы потѣшить компанію. Уличатъ — ничего, это его ни мало не смущаетъ, потому что личной карьеры онъ никогда не дѣлаетъ и дальше того, чтобы достать деньги на вечерній хересъ, его заботы не идутъ. Лучшимъ доказательствомъ этого отсутствія личнаго элемента въ цинизмѣ Фальстафа — да иначе онъ былъ бы обыкновеннымъ мошенникомъ по нѣкоторымъ своимъ пріемамъ добывать деньги — можетъ служить неудача "Виндзорскихъ кумушекъ". Фигура Фальстафа привела въ такой восторгъ "дѣвственную" королеву Елизавету, которая, не морщась, выслушивала всѣ неслыханно-непристойныя остроты "толстаго рыцаря", что она выразила желаніе опять увидѣть Фальстафа на сценѣ. Шекспиръ исполнилъ ея желаніе, въ нѣсколько недѣль написавши "Виндзорскихъ кумушекъ", но первый и послѣдній разъ захотѣлъ морализировать, захотѣлъ «проучить» Фальстафа. Для этого онъ извратилъ самую сущность безпечно-безпутной, ни о чемъ не думающей, даже о самомъ себѣ, натуры Фальстафа и придалъ ему хвастливое самомнѣніе. Типъ былъ разрушенъ, Фальстафъ утрачиваетъ всякій интересъ, становится смѣшонъ и отвратителенъ, a комедія представляетъ собою малохудожественный водевиль, съ натянуто смѣшными и неправдоподобными подробностями, да вдобавокъ еще съ прѣснымъ нравоученіемъ.