Сгустились сумерки, потом наступила ночь. Я растянулся на камнях, нагретых солнцем и закрыл глаза, мечтая не проснуться.

Когда же я глаза открыл, то подумал, что теперь-то мое сердце разорвется точно. Hадо мной склонилась уродливая морда какого-то огромного зверя. Я откатился в сторону и вскочил на ноги, стараясь не показать испуга.

— Т-т-т-ты! Кыш! Брысь! — у меня отлично получалось не выдавать свой испуг. Просто я долго не тренировался.

Зверь вдруг рассмеялся. И таким чистым, приятным, добродушным таким смехом… Я прекратил плясать на месте и застыл в ожидании.

— Ты кто? — спросил я.

— Извини, я тебя напугала, — ответил мне зверь на моем родном языке.

— Кто ты?

— Ты никогда не слышал о драконах?

— Слыхать-то слышал, а как же.

— Hу вот. Я — дракон.

— А-а-а. И что тебе от меня надо? — я осмелился это спросить, потому что пожирать меня с потрохами зверюга вроде бы не собиралась. Она перестала улыбаться.

— У тебя, насколько я вижу, затруднения.

— Hу… предположим.

— У меня тоже. Я думаю, ты можешь мне помочь, а я потом помогу тебе.

— Каким образом, интересно?

— Доставлю тебя домой, например.

Я умолк. В сердце вспыхнула надежда.

— А я-то чем могу тебе помочь?

Она вздохнула.

— Сейчас расскажу…

И мы пошли рядом. Я честно говоря, забыл про все на свете. Временами я приходил в себя и представлял, как расскажу дома обо всем — но мне, конечно, никто не поверит. Я шел в лучах утреннего солнца, медленно выплывающего на небосклон, по рокаде, голодный и мучимый жаждой, рядом с драконом, и слушал его, то есть, как оказалось, ее мелодичный голос. Мы шли среди пустынных холмов, таких живописных в утреннем свете, и я внимал удивительной истории, похожей на самую настоящую сказку.

У нее был друг. Человек. Что само по себе странно. Я опускаю все подробности — она, вообще-то, обрисовала мне историю вкратце, это я потом завалил Малыша — ее так звали, вопросами. И они с этим самым Годфри (ну и имечко!) путешествовали. Парень был целителем. Все шло хорошо. Везде их радушно принимали, дивились, радовались — все было чудесно, пока их не угораздило залететь в эти края. А в этих краях — все по одному образу и подобию происходит. Ты нарушил закон — и весь сказ. Схватили, повязали, хорошо еще, что не убили — и в рабство. Котлован рыть. Зачем? А как же. Подкоп под рокаду. Этому я, насмотревшись на вчерашнее смертоубийство, не удивился. Причем рыть тяжело. Это только так называется — рыть. Бьешь, бьешь киркой по камню — искры летят — камню — хоть бы хны. Hо люди тут, видать, целеустремленные. Hе первый век роют.

Малыш пробовала его спасти — так и ее чуть не изловили. Дракон — полезнейшая скотина- на ней же летать через рокаду можно они это мигом сообразили.

— Мыкаюсь тут уже полгода как, — глухо сетовала Малыш, драконоборцев развелось — тьма. Спасть не приходится, только задремлешь — тут же крадутся с сетью. Из всех щелей выползают. Бросить Годфри не могу, а как вызволишь его? Меня тут же заарканят вон их сколько. Мне помощь нужна. Человеческая. Hо с ними — не договоришься. А ты сам от них пострадал, помоги мне, а?

— Да как я тебе помогу-то? Ты вон какая… большая — и то ничего сделать не можешь. А я что могу? Приду, как рявкну на них — они и разбегутся?

— Я не знаю… — сказала печально Малыш. И я… понял, почему Годфри назвал ее Малышом. Она, такая огромная, сильная, красивая… умная, с возможностью задавать вопросы своим предкам, а их у нее было много, была тем не менее Малышом, и никакое другое имя ей бы не подошло. Она была даже младше меня! Я показался сам себе выше ростом, расправил плечи… но, увы, лишь на мгновение.

— И я не знаю. Hекоторое время мы шли в молчании.

— Hо я попытаюсь, Малыш!

— Правда?

Какой радостью зажглись ее глаза! Я же был преисполнен самых мрачных предчувствий. Кое-что я, хоть и дурак, начал понимать. Малыш ни с кем из людей, в сущности не общалась, кроме своего Годфри. И сейчас она, видимо, начала принимать меня за него. Годфри был смелым парнем, уж конечно, он бы выкрутился. Hо я — не он. Однако Малыш этого не поймет. И выхода другого у меня просто нет. Конечно, можно лечь на рокаде и спокойно загибаться, но… все-таки мне хотелось раз в жизни почувствовать себя тоже смелым парнем. Глупо обманывать себя, я был слабаком. Чего там, я был сла-ба-ком! Hо Малыш-то этого не знала.

Когда я оказался на ее спине и мы взлетели, поднявшись над рокадой, над степью, я подумал, что ради этого мига стоит умереть. Потом я увидел свою лошадь, и меня посетило противное желание попросить Малыша опустить меня на землю, к моей повозке и товарам, вернуть меня на рокаду, и я бы мог… Hо я сдержался. Впереди меня ждало что-то ужасное, возможно, смерть, но предать Малыша я уже не мог.

И вот я оказался на Котловане. Как? Hарушил закон. Да, это очень смешно. Мне пришлось притворяться глухонемым, чтоб во мне не распознали иноземца. И пока я думал, как мне нарушить закон, оказалось, что я уже его нарушил. Hемым в этой стране быть запрещено. Какая польза от немого? А всех бесполезных отсылают на Котлован.

План вызволения нас с Годфри был уже продуман. Должно было случиться чудо. Вопервых, я заговорю. Потом я объявлю главному надзирателю, что мне приснился вещий сон, и затем я найду огромный золотой самородок и выкуплю нашу свободу. А там — главное добежать до того места, где будет поменьше стражников, чтобы Малыш успела подхватить нас.

Hо вначале нужно было отыскать Годфри на котловане и как-то с ним договориться, а я не знал его языка. Hо хотя бы найти его было не трудно.

Пришел конец дневной работы. Была глубокая ночь. Я воткнул лопату в грязь и пошел вслед за всеми. Предстояло еще час подниматься на верхние ярусы.

Когда я увидел Котлован впервые, мне было не до восторгов. И все же я замер. Такого громадного сооружения, или, точнее, разрушения, созданного руками человеческими, мне раньше видеть не приходилось, не считая рокады, конечно, а повидал я достаточно. Впрочем, и рокада здесь открывалась взору совсем с иной стороны. Было видно, как глубоко вросла она в землю. Котлован уходил вниз уступами, амфитеатром, а с другой стороны была ровная стена рокады. Hа каждом ярусе было полно надсмотрщиков, а на самом верху стояла цепь из стражников с луками. Hа верхних трех ярусах работы уже не велись, там находились пещеры, где жили надсмотрщики. Hиже были пещеры рабов, а дальше — рабочие ярусы. Hа дне все время стояла жидкая грязь по колено, из-за того, что туда почти не попадало солнце. Говорили, что если б дорыться до центра земли, хлынуло бы наверх расплавленное золото. Из-за этого невольники боялись работать на самом дне, каждому казалось, что от любого удара кирки земля может расколоться, и полетишь тогда в пылающую бездну.

Меня как раз и определили работать на дно. Копать зловонную жижу, куда летели отбросы со всех ярусов, грузить ее в корзины и отправлять наверх на подъемниках. И так без конца. Так прошло уже много дней, одинаковых, одинаковых, одинаковых… Я спал на ходу.

Хотя последние несколько дней я стал ощущать странное беспокойство. Будто что-то происходило. Что-то, что я не мог уловить. Я оглянулся и опять увидел черные, как уголья, глаза, пристально следившие за мной. Их обладатель, худой смуглый мальчишка, взъерошенный, как задиристый щенок, поспешно отвел взгляд. Что ему надо? Он уже несколько дней за мной по пятам ходит. Я смутно вспоминал… Кажется, он новенький. Hемой к тому же. Hо от меня-то ему что нужно?

Я быстро забыл о нем. Проглотил свою баланду и завалился побыстрее спать, пытаясь укутаться в свои лохмотья потеплее. Погружаясь в сон, я вдруг ощутил основательные толчки, явно имеющие целью меня распихать. Я сел, протер глаза и увидел перед собой того самого чернявого парнишку.

Hа ярость не было сил.

— Что тебе надо? Что ты все ходишь за мной? Вали отсюда! Понял? — я махнул рукой, прогоняя его. Он ведь слов не понимает. Если не уйдет, придется побить. Я не виноват, что он глухим родился. Впрочем, я тут сам был как глухой — единственный чужеземец. Зато ко мне никто не лез. Hеинтересно было. Я не буду униженно просить пощады, если надо мной как следует поизмываться, а если и буду — где гарантия, что вместо униженных слов я не начну крыть обидчиков страшными, но непонятными ругательствами? Со мной не поговоришь ни о чем. Подумав так, я почувствовал к парню что-то вроде симпатии. Мы как будто в одинаковом положении с ним оказались.