Следующим вечером они узнали об убийстве… Сопоставили некоторые данные и поняли, кто мог убить Пандемию. С полицией разговаривать бесполезно, отношения с копами в этом районе не приветствуются. С тех пор Француз исчез, но страх остался. Оба боялись, что он появится вновь, и тогда…

В комнату заглянула Сью Полпинты. В грязном тряпье, с вечной бездонной бутылкой в руках, эта сморщенная старушонка была местной достопримечательностью. В молодости – проститутка, потом – мадам в местном бордельчике. Однако любовь к виски вытеснила все. За бутылку Сью ежедневно, а то и не раз приходила в "Рубиновый кого-ток". Помимо того, что она была идеальной уборщицей, Сью нередко развлекала клиентов рассказами о конце света, пока те маялись в очереди, ожидая посадочных мест.

– Опять надралась? – Сэм спросил скорее для проформы, чтобы завязать со старухой разговор.

– Так за помин невинной души, господин хороший. Девочке-то нашей, говорят, этот душегуб голову отрезал. Только несколько прядей на полу оставил. Хорошие были волосы, светлые, чистое золото. Я тогда зашла сюда, помыть, прибрать, а мисс сидит и плачет. Болела она. Это ведь не каждому видно, только, сэр, если человека изнутри червь грызет, то на лицо черная печать ложится. Смерть свою отметину делает.

Сью вновь щедро отхлебнула из бутылки. Вторник зачарованно слушала пьяную каргу, поджав под себя голые ноги. По ее щекам катились слезы.

– Вот смерть ее и отметила. Она сама ее позвала, выбрав себе такое имя. Плохое имя. Оно притягивало боль, а за болью всегда приходит ужас. Я ей говорю: "Идите домой, мисс". – Она встала, качаясь, к выходу пошла. Я за ней. Вышла она из "Коготка", в переулок свернула, а за ней машина. Она здесь раньше часто стояла. И там был всадник, бледный, как смерть. И ад следовал за ним. Так они и скрылись во тьме тысячелетия. И тогда пришел великий день гнева Его. А кто может устоять против него, когда сняты уже шесть печатей, и осталась седьмая. Миллениум. А дальше – огонь. Дальше – безмолвие.

На спящий город опустилась ночь.

Впрочем, для него всегда была ночь, в его жизни царствовала темнота. Дождь бился в ветровое стекло, оставляя на нем замерзшие потеки. Отдаленный глухой шум, напоминавший рокот воли или раскаты грома, забивал уши тяжелой пробкой. Он переехал через мост. Навстречу "седану", по направлению к Сиэтлу, непрерывной цепочкой двигался поток машин.

Город отражался в зеркале заднего вида, сверкая в темноте зелеными, красными, желтыми и белыми огнями.

Город был позади, впереди – атласной лентой бежала ночь.

Линия горизонта напоминала упавшую рождественскую елку, чьи цветные огоньки рассыпались вдоль Пуже Саунд.

В такое время суток романтики Сиэтла всегда возмущаются. Смешные, они утверждают, что блестящие огни автострады уродуют небо и не дают увидеть звезды. Но зачем искать ковш Большой Медведицы или созвездие Стрельца? Эти яркие точки – враги. Звезды убивают ночь и разгоняют темноту.

К счастью, автостраду ругают только романтики, а их становится все меньше Время не то. Да и люди другие. На пороге Миллениума все меняется. Даже Бог смотрит по-другому с древних икон. Он чувствует, что скоро всему придет конец. И никто не сможет остановить его, когда он снимет седьмую печать.

Человек, которого Вторник назвала Французом, не романтик. Он понимает, что жизнь – чистое безумие. Он знает, что на всей земле не хватит огня, чтобы разогнать эту темноту. Тем более не теперь. Не сегодня вечером. В наше жесткое время выживает только хитрый, выживает сильнейший. Он – сильнейший. Ион выживет в этом городе, с его бесконечными дождями и снегом, сквозь которые не видно ничего, кроме зла и похоти. Только чума разевает щербатую пасть в поисках новых жертв.

Впереди Француза вырисовывается съезд с автомагистрали, ведущий на тихую улицу, она идет параллельно границе Волонтир-Парка.

Он поворачивает и несколько минут слышит лишь скрип стеклоочистителей и хрип собственного дыхания, стеной отделяющие его от ночи. Дорога здесь разбита, асфальт расколот, а обочины размыты до булыжника и глины. Чахлый подлесок уступает место редкому, изрезанному тропинками лесному массиву. Даже внутри машины он чувствует запах сырой земли и заплесневелой листвы, соленый привкус испарений, поднимающихся от луж вдоль старой исчерпавшей себя дороги.

Он едет осторожно, очень медленно, заботливо уговаривая свое второе "я", что все дело в отвратительном асфальте, что если он хоть немного увеличит скорость, то потеряет колпаки. Убеждает себя в том, что просто не спешит добраться домой. Ему там нечего делать. Убеждает и крепко, очень крепко сжимает руль. Но что бы он ни говорил в тишину салона, ловя собственное отражение в зеркале, неважно.

Это доясь во спасение. А он должен спастись.

Дорога поворачивает направо. Здесь ночь пока еще только вступает в свои права. Его встречает холодная, промозглая темень. Сердце начинает стучать быстрее и громче. Гулкие удары отбивают особый ритм, знакомый только ему одному. С каждой секундой это ощущение разрастается, словно гигантская опухоль. Как будто кто-то тяжелым кулаком толкает его в грудь, пытаясь сплющить меж ребрами жалкий кровяной комок. Он делает глубокий вдох, изо всех сил пытаясь справиться с растущим чувством, похожим на панику. Бесполезно. Подсознательно он знает, что это нечто другое, с иным названием. Но познать смысл тайного имени сейчас невозможно. Женщина не успела его открыть. Она умерла, скрывшись за высокой стеной. Той самой, что сейчас его окружает.

Он никогда не услышит, что говорится за этой стеной, как называется чувство, которое он испытывает, как ТЕ, что прячутся за тяжелой кладкой, окликнули бы его. Он боится, очень боится. Его дыхание становится все тяжелее, он борется с собой, стараясь, чтобы руки, лежащие на руле, были неподвижны. Потому что сегодня он не собирается останавливаться. На этот раз он поедет своею дорогой, нажмет на педаль акселератора, и его темный "седан" промчится мимо, и он не остановится, не остановится, пока не доберется до дома. ПРОЧЬ! Прочь от этого места, притягивающего к себе. ПРОЧЬ!

Он мужественно минует очередной поворот, и прямо перед ним расстилается новый отрезок дороги. Темнота с укоризной смотрит на француза красными глазами встречных огней. Ну что же ты, иди сюда! Здесь все готово. Здесь тебя давно уже ждут. Нога зависает над педалью газа. "Седан" медленно плывет вперед, дождь серебрит ветровое стекло, а дорога струится из-под колес, словно река.

Он движется совершенно беззвучно, он скрыт стеной, и ОНИ не могут услышать его. Облака выхлопных газов поднимаются от разбитого асфальта.

Он еще плотнее натягивает бейсбольную кепку, отгораживаясь матерчатым щитом от ядовитых испарений.

Позади чертовым призраком возвышается мост, который он только что пересек, его чудовищные опоры растворяются в тени деревьев, а пролет окутан туманом.

Он смотрит на мост, и его дыхание убыстряется; он быстро моргает, лишь на мгновение ослабляя руки, сжимающие руль. Человек боится, боится того, что впереди. Стена делает шаг навстречу, он пытается удержать ее на прежнем месте, стараясь не смотреть на то, что движется сейчас в темноте.

Он не пойдет туда, не пойдет. Никогда. "Never say never" – шепчут в ответ мокрые ветки, "никогда не говори никогда" – вторят капли слепого дождя.

На этот раз стена выдержала.

Вдоль правой обочины сквозь туман выступают контуры машин. Некоторые из них пусты. Но далеко не все: он видит силуэты людей, устроившихся в уютных салонах. Они разговаривают, целуются, обнимаются. Туман выбрасывает новый кадр. Мерзкий, позорный. Чья-то голова, быстро двигающаяся в синхронном порыве – туда-сюда, вверх и вниз. Губы в форме упругой буквы "о" то сжимаются, то разжимаются. Между ними – кусок восставшей плоти. И снова – вверх и вниз. Сначала ты мне, потом я тебе.