– Что ты собираешься делать?

– Не знаю. И это вторая причина, по которой тебе не следует у него бывать. Ты, как моя жена, просто не можешь принадлежать и тому, и другому лагерю. Это невозможно, это хуже, чем если бы между этими лагерями шла открытая война. Хотя она ещё не началась.

Я принялась переставлять тарелки, Марк продолжал:

– Не хочу ссоры, но каждый день отравлен сознанием того, что втайне от меня идет какая-то возня. Я рассказал Рексу о «Гластбери Траст», и у него возникла нелепая идея собрать как-нибудь вечером Холбруков и нас на ужин, чтобы посмотреть, не сделают ли они дружеского шага и не пойдут ли в открытую. Я сказал ему, что он сумасшедший, но он считает, очень жаль, если старая добрая семейная фирма развалится только потому, что он не пытался её сохранить.

– Когда он хочет это сделать?

– Не знаю. Думаю, через неделю. Но ты видишь, что происходит, и, надеюсь, теперь понимаешь, потому тебе не стоит ходить к Терри?

Когда мне что-то толком объясняют, я почти всегда понимаю, в чем дело. Но тут на меня накатило упрямство. Думаю, это было заметно, потому что Марк вдруг сказал:

– Странной жизнью мы с тобой живем, такой, наверное, просто не бывает. Если это вообще можно назвать жизнью.

– Не я её придумала.

– Не ты, но ты на неё согласилась.

– Ты знаешь, почему.

Он обошел вокруг стола и остановился рядом со мной. Глаза его потемнели.

– Я делал все возможное, Марни, чтобы оставить тебя в покое. Приятного в этом мало. Иногда это меня просто убивает. Ужасно чувствовать, что собственная жена относится к тебе, как к тюремщику. Да и все прочее… Я теряю терпение, раздражаюсь по мелочам. Иногда мне кажется, убил бы тебя. Но я терплю, тебя не трогаю, предоставляю тебе свободу. Не считая Роумэна, ты делаешь, что хочешь. Надеюсь, все к лучшему. И я продолжаю надеяться. Это единственное, что помогает мне терпеть. Но если ты ведешь нечестную игру, крутишь роман с Терри, мне придется принимать другое решение.

– Я не кручу с ним роман! Мне противно даже представить, что он меня коснется!

– Я знаю, но он не был бы Терри, если бы не пытался это сделать.

– Ты меня просто ревнуешь к нему.

Марк взял меня за плечи и попытался повернуть к себе лицом. Я не пошевелилась, и он резко рванул.

– Мне больно, Марк.

Он не отпускал.

– Да, я ревную, Марни. Ревную тебя к людям, с которыми ты встречаешься, к мужчинам, с которыми говоришь, к часам, которые проводишь здесь одна, пока я на работе. Я вынужден ревновать тебя даже к своему несчастному, подлому, пошлому и тупому кузену. Тем более он оказался единственным мужчиной, к которому ты благоволишь. Такого отвратительного чувства мне никогда не доводилось испытывать раньше.

– Мне больно.

Он отпустил меня.

– Я сам устроил себе такую жизнь – и тебе тоже. И пока нам придется существовать бок о бок. Я стараюсь не мешать тебе жить так, как ты хочешь. Мы с этим примирились, и если ситуация меня изводит, это мои проблемы. Но наш уговор не предусматривал, что ты будешь ходить в гости к Терри и оставаться там допоздна. Жаль, если ты не поняла, если думала, что это можно. Нет, этого не будет, Марни. Никогда.

Я вырвала руку и ушла.

Иногда я вспоминала про ключи, которые Марк каждый вечер выкладывает из кармана в спальне, но пока я оставалась с ним, вряд ли они могли пригодиться.

На той неделе доктор Роумэн сказал:

– Пошел третий месяц наших бесед, миссис Ротлэнд. Мы хорошо продвинулись в январе, но сейчас, похоже, опять свернули в сторону. Я подумываю попробовать гипноз, если вы согласитесь.

– А кто его проведет?

– Я. Но должен сразу вас предупредить, что без вашего согласия и пытаться не буду. Никого нельзя загипнотизировать против его воли.

– Но почему вы считаете, что нам без него не обойтись?

– Я думаю, с помощью гипноза мы преодолели бы очередной барьер. Последние пять встреч мы не продвинулись ни на шаг.

Просто маслом по сердцу…

– И когда вы его планируете?

– Хотите – прямо сейчас.

– Хорошо. Мне закрыть глаза?

– Нет. Я попрошу вас следить за этим серебряным кольцом. Но сначала приспущу шторы.

Через двадцать минут он заметил:

– Да, этого следовало ожидать.

– Чего?

– Вы можете сколько угодно делать вид, что подчиняетесь, но сами сопротивляетесь изо всех сил.

– Я не сопротивляюсь! Я делаю все, что вы сказали.

Мне больше нравилось, когда мы так сидели лицом лицу, а не когда он прятался за моей спиной. Роумэн с усталым видом протирал очки.

– Вы всегда выполняете все мои указания, миссис Ротлэнд, но с огромным внутренним сопротивлением. Не будь вы интересным человеком, я бы уже давно от вас отказался.

– Очень жаль.

– Неужели? Ну, если так, могу вам сделать ещё одно предложение. Эффект гипноза можно вызвать искусственно путем простой инъекции. Вы слышали о пентотале? Думаю, он помог бы нам обоим.

Я опустила глаза.

– Пожалуй, я спрошу у Марка.

Роумэн вздохнул.

– Хорошо, миссис Ротлэнд. В пятницу дадите мне ответ.

В пятницу я сказала:

– Мне очень жаль, но Марку совсем не нравится идея пичкать меня лекарствами. У него против них предубеждение.

– Понятно.

– Давайте все оставим как прежде ещё на пару недель. С тех пор, как мы с вами последний раз виделись, я видела такие необычные сны…

– Думаю, вы сами никогда бы не согласились на пентотал, верно? Все дело в этом?

– Марк все равно бы не позволил.

– И вы бы сами – тоже.

– А почему я должна позволять? Несправедливо ловить людей подобным образом, так подчинять их – все равно что опрокинуть на спину жука. Я не позволю, чтобы меня… Я не поддамся никому на свете. Это все равно, что продать душу.

Позднее он меня спросил:

– Скажите, чего ещё вы хотите в жизни сверх того, что у вас уже есть?

– Зачем?

– Просто скажите. Каковы ваши планы на будущее? Вам двадцать три. Многие женщины вашего возраста хотят выйти замуж. У вас муж есть, но вас он не устраивает…

– Я не против жизни с мужем, если он меня не трогает.

– Вы хотите детей?

– Нет.

– Почему? Ведь это вполне естественно.

– Не для всех.

– Почему не для вас?

– Зачем им появляться в таком мире?

– Это могло быть причиной, что вы их не имеете. Но почему не хотите – вот вопрос.

– Не вижу разницы.

– Вы пытаетесь найти рациональное объяснение тому, что только чувствуете.

– Может быть.

– Вы любите мать?

– Да… любила, – вовремя спохватилась я. – И люблю память о ней.

– Вам не кажется, что было бы разумно и справедливо, чтобы в мире появилось существо, испытывающее к вам такие же чувства?

– Возможно.

Я чувствовала себя очень странно; может, он все же дал мне лекарство? Я взмокла, как будто попала в турецкую баню.

– Если бы ребенка можно было завести без участия мужчины, вы бы и тогда не согласились?

– Какая, к черту, разница, согласилась бы я или нет? Я не хочу иметь детей, и все! Понятно? Дошло до вас?

– Понятно, что вы сердитесь, когда я задаю вопросы, на которые вы не хотите отвечать.

– Да! Но вы же сами говорили, что никогда не давите на пациента! Давайте сменим тему!

Минут десять никто из нас не произнес ни слова. Беда в том, что никуда не денешь свое тяжелое дыхание. Я следила за тем, как вздымается брошь на платье.

– Вас пугает мысль о рождении ребенка?

– Что?

– Вы боитесь родов?

– Я уже сказала, меня это не интересует!

– Какие ассоциации вызывает у вас слово «роды»?

– Сон под наркозом. Хорошо бы мой психиатр принял чрезмерную дозу снотворного. Я вообще удивляюсь, зачем он родился на свет. А я сама зачем? Лучше бы все врачи на свете передохли. А ещё лучше, пусть бы весь мир сгинул. Дети-уроды. Монстры. Вновь проклятые часы бьют одиннадцать. Если ты… – Я запнулась.