Между тем под моей внешней отмороженной оболочкой закипало мое собственное языковое море. Становилось все труднее не замечать, что когда телевизионный диктор, к примеру, говорил: «длиться до конца жизни», мой мозг тут же отзывался какой-нибудь рифмованной фразой типа «литься на конец Джимми»; когда я слышал «Альфред Хичкок», в голове у меня звенело «али Фредди петушок» или «Хикки Алькок». Когда в библиотеке я читал Бута Таркингтона, мое горло и язык вовсю работали, несмотря на сопротивление стиснутых челюстей, составляя рифму к словам песенки «Радость рэппера» (которая каждые пятнадцать минут гремела во дворе). Я доходил до того, что мой невидимый компаньон – то ли Билли, то ли Бейли – начинал прямо-таки нарываться на оскорбления, и мне было все труднее сдерживаться.

К счастью, период поцелуев длился недолго. У меня появились другие привычки, другие симптомы болезни. Бледный тринадцатилетка, которого мистер Кассел выволок из библиотеки и предложил Минне, беспрерывно постукивал ногами по полу, посвистывал, прищелкивал языком, подмигивал… Я то и дело быстро крутил головой, возил руками по стене – словом, делал все, чего требовал от меня захваченный синдромом Туретта мозг. Мой собственный язык бурлил в моем нутре, промороженное море таяло, но было слишком опасно выпускать его на волю. Речь имела смысл, а я не мог позволить не то что чужим, но даже и себе самому в полной мере понять, насколько осмысленно мое безумство. Ужимки и фиглярство были случайными проявлениями психоза, и на них смотрели снисходительно. Проще говоря, одно дело погладить Лесона Монтроуза по руке или даже поцеловать его, а другое – назвать его Салоном Тормоузом, или Левшой Роузманом, или, скажем, Лесным Дикоброузом. Так что, несмотря на то, что я собирал слова, с каким-то садомазохизмом извращал их, растапливал, спиливал у них края, складывал их в раскачивающиеся кучи, прежде чем дать им выход, я превращал их в некое физиологическое шоу, в маниакальную хореографию.

И мне казалось, что я здорово замаскировался. Из всех существующих тиков у меня была добрая дюжина или около того. Мое тело представляло собой перезаведенную часовую пружину, которая без труда могла дважды прокрутить стрелки вокруг циферблата. В то же время я мог запросто изобразить полный дом остановившихся часов, механизм огромной фабрики, производственную линию вроде той, которую мы видели в подвале Бруклинской публичной библиотеки, что на Четвертой авеню. Причем мои лихорадочные действия сопровождала лекция о гении Чарли Чаплина, которую некто в моем мозгу излагал ровным металлическим голосом. Вообще Чарли Чаплин и Бастер Китон (особенно в роли генерала, страдавшего таким же уродством, что и я) служили мне моделями: явно переполненные агрессией, едва останавливающие собственную разрушительную энергию, они умудрялись каким-то образом сдерживать себя и балансировали на грани опасности, но люди все же питали к ним интерес. Мне даже не пришлось уж слишком утомляться, чтобы найти девиз: молчание – золото, ясно? Ясно. Побереги лучше время, совершенствуй свои физические навыки, учись сдерживать свои идиотские привычки гладить стены, строить рожи и завязывать шнурки. Забавляй людей, тогда они не захотят причинить тебе зло. Поэтому я старался держать язык за зубами, не обращать внимания на подергивание в щеке, на комок в горле и заставлял себя глотать рвущиеся наружу слова, как глотают блевотину. Нутро у меня горело.

Мы проехали милю или две, пока грузовик Минны не остановился. Мотор замолчал. Через несколько минут он выпустил нас из кузова, и мы оказались на огороженном складском дворе, расположенном в разоренной промышленной зоне, в тени скоростного шоссе Бруклин-Квинс. Это место называлось «Ред-Хук», как я потом узнал. Минна подвел нас к большому грузовику. Точнее, это был не грузовик, а огромный трейлер на двенадцати колесах, только без кабины. Минна поднял вверх тент, и мы увидели груз – сотню, две, а может, и больше одинаковых запечатанных картонных коробок. По моему телу пробежала дрожь: я тут же тайком пересчитал их.

– Так, ребята, двое забирайтесь в кузов, – сердитым тоном произнес Минна. Тони и Дэнни удалось первыми взобраться в кузов, где они были защищены от палящих солнечных лучей. – Вы будете носить коробки туда. – Он указал нам с Гилбертом на здание склада. – Эти подадут вам коробки, а вы перетащите их на склад. Все просто как божий день. Понятно? – Все кивнули, я пискнул. Никто этого не заметил.

Минна отворил широкие двери склада и указал нам, куда ставить ящики. За дело мы взялись с огоньком, но быстро скисли на жаре. Тони и Дэнни подтаскивали коробки к краю кузова, а мы с Гилбертом первую дюжину раз сбегали на склад. Правда, потом старшие парни смилостивились над нами и стали помогать нам таскать груз через раскаленный складской двор. Минна ни к одной коробке даже не притронулся – все время, что мы трудились, он провел в складской конторе. Комната была беспорядочно набита столами, каталожными ящиками, стопками бумаги, порнографическими календарями и оранжевыми знаками для дорожных работ – все это мы смогли рассмотреть сквозь пыльное окно. Минна курил и болтал по телефону, причем он только говорил, но не слушал своего собеседника, потому что каждый раз, когда я заглядывал в окно, его рот двигался. Однако дверь в помещение была закрыта, и мы не слышали, о чем он говорит. В какое-то мгновение во дворе откуда ни возьмись появился еще один человек. Этот тип вытирал пот со лба с таким видом, будто это он, а не мы таскал тяжеленные коробки. Вот Минна вышел из конторы, потом они вместе вошли в нее, и другой человек исчез из виду. Наконец мы перенесли последние коробки. Опустив тент трейлера и заперев склад, Минна указал нам на свой грузовичок, однако помедлил, прежде чем предложил забираться в кузов.

– Жаркий сегодня денек, а? – бросил он, пожалуй впервые посмотрев прямо на нас.

Обливаясь потом, мы закивали. Говорить мы боялись.

– Ну что, обезьяны, хотите пить? Лично я просто помираю от жажды.

Минна повез нас на Смит-стрит, расположенную в нескольких кварталах от «Сент-Винсента». Остановившись у какой-то забегаловки, он купил нам пива – каждому по банке «Миллера», а потом уселся вместе с нами в кузове, попивая из собственной банки. Это было мое первое пиво.

– Имена, – сказал он, кивая на Тони, нашего явного вожака.

Мы назвали наши фамилии, начав с Тони. Сам Минна не представился – он лишь пил медленными глотками и кивал. Я начал барабанить по борту кузова у себя за спиной.

Физическое напряжение прошло, удивление от того, что я оказался за пределами приюта, угасло, а потому мои симптомы поперли наружу.

– Наверное, вам следует знать о чудачестве Лайонела, – сообщил Тони, чей голос чуть подрагивал от самоуважения.

– Да будет тебе, все вы чудаки, не в обиду, конечно, будь сказано, – заявил Минна. – Родителей нет, или я что путаю?

Молчание.

– Допивайте ваше пиво, – поторопил Минна, отбрасывая свою банку назад, в кузов.

На этом наша первая работа на Фрэнка Минну закончилась.

Но на следующей неделе Минна снова возил нас на тот же пустынный складской двор, только в этот раз он был дружелюбнее. Задание было тем же, даже количество коробок почти такое же (242 вместо 260), и мы работали в таком же напряженном молчании. Я так и чувствовал переполнявшую Тони ярость, направленную на меня и Гилберта, словно он почему-то решил, что из-за нас его итальянское спасение откладывается. Дэнни, разумеется, был рассеян и не перетруждал себя. Несмотря на это, мы стали работать как одна команда – физический труд имеет свои особенности, и мы стали потихоньку осваивать их.

– Ну как, нравится вам работенка? – поинтересовался Минна, когда мы опять пили пиво.

Кто– то из нас сказал: «Конечно».

– А знаете, что вы делаете? – с ухмылкой спросил Минна. Мы молчали, он ждал. Уж больно непростой вопрос он задал. – Знаете, что это за работа?

– Вы это о чем? О том, что мы двигаем ящики? – уточнил Тони.

– Именно так, – кивнул Минна. – Такая двигательная работа. Когда вы работаете на меня, это так и называется. Вот, посмотрите-ка. – Встав, он сунул руку в карман и вынул оттуда скрученные рулончиком двадцатки и маленькую стопку белых карточек. Несколько мгновений Минна смотрел на бумажные купюры, а потом вытащил из рулончика четыре двадцатки и всем нам раздал по одной. Это были мои первые двадцать долларов. Потом он дал каждому из нас по карточке. На ней было написано: «ДВИГАТЕЛИ Л amp;Л. НЕ БЫВАЕТ МАЛЕНЬКОЙ РАБОТЫ. БЫВАЕТ СЛИШКОМ БОЛЬШАЯ. ДЖЕРАРД amp; ФРЭНК МИННА». И номер телефона.