БЕСС. Все нормально. Рожь в этом году удалась. Тебе было больно, Джон?

ШЕЛЛИНГ. Кто убирал урожай, Бесс?

БЕСС. Шмидт... и его сыновья. Шмидт слишком стар для войны, его сыновья - слишком молоды. Работали почти две недели. Пшеница тоже уродилась неплохо. Старший сын Шмидта ждет призыва через месяцдругой. Практикуется за сараем со старым дробовиком, с которым Шмидт ходит на уток.

ШЕЛЛИНГ. Шмидты всегда были дураками. Когда наш сын вырастит, Бесс, постарайся научить его умуразуму. Какого цвета у него волосы?

БЕСС. Светлые. Как у тебя... Что ты собираешься делать, Джон?

ШЕЛЛИНГ. Хотел бы увидеть сына... и ферму...

БЕСС. Они говорят, что ты мертвый, Джон...

ШЕЛЛИНГ. Я мертвый, все так.

БЕСС. Тогда почему?..

ШЕЛЛИНГ. Не знаю. Может, теперь нас под землей слишком много. Может, земля больше не принимает. Тебе надо не забывать о севообороте. Что ты тут делаешь, Бесс?

БЕСС. Они попросили поговорить с тобой. Чтобы ты дал себя похоронить.

ШЕЛЛИНГ. И что ты об этом думаешь?

БЕСС. Ты умер, Джон...

ШЕЛЛИНГ. И что?

БЕСС. Так какая от этого польза?

ШЕЛЛИНГ. Не знаю. Только есть во мне чтото, мертвое или нет, и это чтото не позволяет мне лечь в землю.

БЕСС. Ты и раньше был странным, Джон. И никогда не могла тебя понять. Что хорошего в том..?

ШЕЛЛИНГ. Бесс, я никогда не говорил с тобой об этом. И теперь, думаю, ты поймешь, я постараюсь, чтобы ты поняла... что я хочу, пока я... пока я... до того, как... Бесс, я взял от жизни не все, что хотел. Не хватает малого, пустяков, которых обычно не замечаешь. Того, что ты видишь из окна вечером, после ужина, или ранним утром, когда просыпаешься. Запахов, которые ощущаешь, выйдя за порог, летним утром, когда под солнцем начинает испаряться роса. Звуков, которые слышишь, возясь с лошадьми или скирдуя сена. Всего этого не замечаешь, но, однако, они остаются в памяти. Зеленый пушок на яровом поле, который вдруг появляется утром. Кукурузный лес, покачивающийся под легким ветерком. Лоснящиеся бока лошади. Пласт жирной земли, вывернутый плугом. Глоток ключевой воды после целого дня, проведенного под солнцем, те незабываемые ощущения, когда она втекает в тебя и охлаждает прожаренное тело... А как хочется увидеть светловолосого бутуза, делового и серьезного, играющего с собакой в тени дома... Ничего этого под землей нет, Бесс...

БЕСС. Всему есть свое место, Джон. В том числе и мертвым мужчинам.

ШЕЛЛИНГ. Мое место на земле, Бесс. Мое дело - ходить по земле, а не лежать в ней. Вниз меня утянула ловушка. Я не очень умен, Бесс, поэтому в нее и попался... но теперь я могу сказать... Мне есть, что сказать фермерам, прежде чем я уйду... и я собираюсь сказать им все...

БЕСС. Мы можем похоронить тебя дома, Джон, около реки. Там прохладно и тихо и ветер всегда шуршит листвой...

ШЕЛЛИНГ. Позже, Бесс, когда я все увижу, все унюхаю, все скажу... Человек имеет право сойти в могилу, никому не дозволено стаскивать его туда...

БЕСС. Как... каково будет нашему сыну, если он увидит тебя таким?

ШЕЛЛИНГ. Он не увидит... Я не приду к вам...

БЕСС. Пусть так. Даже если он будет знать...

ШЕЛЛИНГ. Я ничего не могу поделать. Это чтото сильнее тебя... сильнее меня. Я не знаю, откуда оно взялось. Может. Выросло из земли... как... как сорняк... как цветок. Срежь его, и оно выпрыгнет в десяти новых местах. Остановить нельзя. Земля к этому готова.

БЕСС. Ты был хорошим мужем, Джон. Для ребенка... для меня... не так ли?

ШЕЛЛИНГ (спокойно). Уезжай домой, Бесс. Уезжай домой! (Затемнение).

Прожектор освещает ПЯТЫЙ ТРУП, РЯДОВОГО ЛЕВИ, который стоит в траншеемогиле спиной к зрителям. Его женщина, молодая, красивая, элегантная, сидит на краю траншеи, лицом к нему, говорит с ним.

ДЖОАН. Ты любил меня больше всех, не так ли, Генри, больше всех остальных женщин, не так ли?

ЛЕВИ (ПЯТЫЙ ТРУП). Теперьто какая разница?

ДЖОАН. Я хочу знать.

ЛЕВИ. Это неважно.

ДЖОАН. Важно для меня. Я знаю об остальных, Дорис, эта востроглазая Джанет... Генри, ты - не живой, не так ли, Генри?

ЛЕВИ. Нет, мне разворотило все внутренности.

ДЖОАН. Ну почему войны ведутся в такой грязи? Не ожидала увидеть ничего подобного. Словно... словно на свалку попала.

ЛЕВИ. Ты запачкала туфельки. У тебя красивые туфельки, Джоан.

ДЖОАН. Тебе понравились, Генри? Из кожи ящерицы. Мне они тоже нравятся. Сейчас так трудно найти хорошие туфли.

ЛЕВИ. Ты попрежнему танцуешь, Джоан?

ДЖОАН. Гораздо лучше, чем раньше. Танцы нынче устраиваются гораздо чаще. На благотворительных вечерах по сбору средств для сирот, в госпиталях для выздоравливающих, при подписке на Займы победы. Я занята семь вечеров в неделю. Я продала больше облигаций Займов победы, чем любая другая в Лиге женщинизбирательниц. Я получила каску... одну из их касок... пробитую пулей, за то, что продала облигаций на одиннадцать тысяч долларов.

ЛЕВИ. Здесь мы получаем их за так, тысячами... пуль хватает.

ДЖОАН. Какой злой у тебя голос. Нельзя так зло говорить.

ЛЕВИ. Извини.

ДЖОАН. На днях я слушала полковника Элуэлла. Ты знаешь полковника Элуэлла, старика Энтони Элуэлла, владельца сталеплавильного завода. Он выступал на ежемесячном банкете Красного креста и сказал, что одним из главных достоинств этой войны - отсутствие злости в наших парнях. Он сказал, что ими движит только патриотизм. Он - прекрасный оратор, полковник Элуэлл. Я плакала и плакала...

ЛЕВИ. Я его помню.

ДЖОАН. Генри, как потвоему, мы выиграем эту войну?

ЛЕВИ. Какая разница?

ДЖОАН. Генри! Разве можно так говорить?! Не понимаю, что на тебя нашло. Действительно, не понимаю. В газетах пишут. Что они, если выиграют войну сожгут наши церкви, сравняют с землей наши музеи и... и изнасилуют наших женщин (ЛЕВИ смеется). Чего ты смеешься, Генри?

ЛЕВИ. Я мертв, Джоан.

ДЖОАН. Да. Тогда почему... почему ты не позволяешь похоронить себя?

ЛЕВИ. На то есть масса причин. Я много чего любил на этой земле...

ДЖОАН. Мертвец не может прикоснуться к женщине.

ЛЕВИ. Прикоснуться - нет, но на этом жизнь не заканчивается. Я всегда наслаждался, прислушиваясь к разговорам женщин, слушая их смех, наблюдая, как юбки раздуваются на ветру, замечая, как при ходьбе перекатываются под платьем груди. А ласкать их - это совсем другое. Мне нравилось цоканье высоких каблуков по ночным тротуарам, нежность девичьих голосов, когда они проходили мимо меня под руку с молодыми людьми. И ты была такая красивая, Джоан, с белокурыми волосами, длинными пальцами.