Утро следующего дня было солнечным.

Уже в семь утра было жарко, а днем, судя по всему, даже близость моря не спасет от жары. Единственное спасение - не выходить из кондиционированной прохлады одноместного люкса, а если выходить, - то не в город, а либо в бар, где кондеры работают на полную мощность, либо сразу на пляж и - в море. И сидеть там…

Солнце выглянуло из-за гор в пять сорок, один из его любопытных лучиков нашел щелку в задернутых портьерах, проник в номер, отыскал

Пругова и ласково погладил его по щеке. Пругов улыбнулся во сне, но не проснулся - этой ночью он уснул поздно. Покоя ему не дали немцы, веселящиеся сначала в баре, потом, перешедшие в свой номер, который был соседним с номером Пругова. Немцы смеялись, громко разговаривали, практически, орали, и полночи был слышен звон бокалов. Потом немцы утихомирились, но тут пришли они - мысли.

О своем будущем как писателя Пругов уже не думал. Он думал о странной женщине, случайно встретившейся ему на пути.

Правильней было бы сказать, что мысли о Надежде не покидали его с того момента, когда он сел в микроавтобус, поджидающий на пристани его, Вову Коваленко и еще нескольких слегка протрезвевших за обратный путь морских туристов, чтобы отвезти их в отель. Надежда с мужем от пристани пошли на остановку долмуши, которая называлась

"дурак". (Все остановки в Турции носят это весьма привычное для слуха русского человека название, но привычное на родине, а здесь - неожиданное, похожее на насмешку). Надежда с мужем пошли к "дураку", а он, Пругов, стоял и смотрел им вслед.

Как дурак.

Он ничего не понимал. Эта женщина пока оставалась для него загадкой. Но какая женщина может быть для мужчины творческого (да любого!), желанней загадочной? Только еще более загадочная. Как

Надежда.

Вначале она показалась Пругову наивной простушкой, начитавшейся его детективов и случайно познакомившейся с самим автором(!). Чуть позже она предстала перед ним в роли искусительницы, кстати сказать, не слишком опытной, решившей сбежать от мужа-тирана и поразвлечься на стороне, и оказавшейся, в конце концов, банальной динамщицей.

Потом он подумал, что у нее не все дома. А как о таком не подумать, если Надежда всерьез принялась рассуждать о том, что…? Бред!

Конкретный бред сумасшедшего.

А после произошло и вообще нечто странное…

Они еще посидели какое-то время на камне, но курить хотелось безбожно. Кроме того, натянутость в дальнейшей беседе и какая-то нереальность происходящего требовали смены обстановки. Это понимал он, и понимала Надя. И они пошли к народу.

Гроты были уже обследованы туристами, тем более, что все они оказались короткими, метров десять глубиной, не больше. Только ребятня, их было на берегу душ восемь, продолжала играть в пиратов, хоббитов и прочих сказочных персонажей и героев приключенческих романов. Пругов с улыбкой наблюдал за детьми, изредка всхохатывая, а

Надежда жалась к его плечу и молчала.

- Давай, я буду Томом Сойером, а ты Бэкки, - предложил белокурой девчонке с косичками ее спутник - пацан лет девяти в морской тельняшке и берете с помпоном и тоже белобрысый. - Мы вместе заблудимся в пещере.

- Лучше поиграем в гномов, Санек, - не соглашалась девчонка.

Чем-то они были похожи друг на друга.

- Но почему?

- Будем гномами. Спрячем, и будем охранять сокровища.

- Какие сокровища, Оля? Где ты их возьмешь?

- Уже взяла. Вот. - Девочка показала ему полиэтиленовый пакетик с разноцветными камешками и осколками морских раковин.

- А я хочу в Тома Сойера, - капризно упрямился Санек.

- Мы не можем быть Томом и Бэкки.

- Почему?

- Потому, что они в пещере целовались. В губы.

- А ты откуда знаешь? Мама про это не рассказывала.

- Я книжку читала.

- А-а-а, книжку… Ну и что? Ну и что, что целовались?

- Ничего! Я твоя сестра и целоваться в губы нам нельзя. Старшая сестра, между прочим.

- Подумаешь, старшая! На пять минут всего. У-у-у, Лелище!

- Все равно. В Тома Сойера мы играть не будем.

- Тогда…, тогда я предложу стать Бэкки вон той телке! - Санек показал пальцем на смуглую девочку лет пяти-шести, стоящую в отдалении и с любопытством наблюдающую за спором, происходящем между братом и сестрой.

- Ну и вали! - Лелище дернула плечиками и пошла к морю.

Пругов повернул свою улыбку к Надежде, и улыбка моментально сползла с его губ - в глазах, снова ставших серыми была пустота.

Застывший взгляд мертвых глаз.

- Что с тобой?

Надя сильно сжала веки и тряхнула головой:

- Нет, ничего… Такое со мной иногда случается. Последствие дорожного происшествия… Старая травма. - Она потерла виски и улыбнулась, но через силу. - А у тебя есть… дети?

- Сын…Прости, а травма серьезная?

- Была серьезная. Но уже давно все прошло. Здесь…

Надежда отвела пальцем с виска темную прядь волос, и Пругов увидел маленький белый шрамик, похожий на звездочку. И еще один чуть выше, вертикальный - он терялся в волосах.

- Давно все прошло, - задумчиво повторила Надежда. - Но иногда немного клинит…Ты рассказывал о сыне…

- Да…, о сыне. Сын живет в Америке. Он туда со своей мамой уехал. Ему девять лет тогда было. Потом Станислава вышла замуж, и у

Сергея появился приемный отец.

- Твою жену зовут Станиславой?

- Бывшую жену, - уточнил Пругов.

- Ну, да… Станислава, - нараспев произнесла Надежда. - Очень красивое имя. Станислава. Стася… Постой! Я вспомнила. Когда ты уронил зажигалку… Ты сказал: "Стася". А я не поняла…Ты принял меня за нее? Ты по-прежнему любишь свою жену?

- Нет, - покачал головой Пругов и снова уточнил: - Бывшую. Бывшую жену я не люблю.

Надежда очень внимательно посмотрела Пругову в глаза.

- Нет, честно. Не люблю, - улыбнулся он. - Уже не люблю. Уже давно не люблю, даже не вспоминаю. - "Господи ты, боже мой! Я оправдываюсь!". - Но ты права. Вы немного похожи. Глаза. У нее тоже синие глаза. Когда я увидел тебя…, подумал, Станислава. И сказал… Но потом тут же понял - она не ты… То есть ты не моя жена…, тьфу, не Станислава…Прости, запутался.

- Верю. - Было неясно: верит ли Надежда, что он запутался или верит, что разлюбил Станиславу и, как уверяет, уже давно. Так или иначе, она решила вернуться к первоначальной теме: - И что сын? Он не собирается возвращаться на родину?

- У него там, в Америке, все: работа, друзья, любимая женщина.

Теперь для него Америка - родина…Он уже взрослый. Кстати, лет ему столько же, сколько и тебе. Двадцать девять. Вы с моим Серегой - одногодки.

"Господи! О чем я говорю? Старый осел! Хочу затащить женщину в постель и сообщаю ей, что она - ровесница моего сына…".

- Вот как? - глаза Надежды стали холодными. Не мертвыми, как минуту назад, а холодными и немного злыми. - Интересно…А почему твой сын Сергей уехал в Америку, а не остался с тобой в России?

- Ну…, это сложный вопрос…

- А что в нем такого сложного?

- Понимаешь…, в то время я был никем. Только начал писать.

Писал и не издавался. Денег не было… И отец пенсионер. Но не в этом дело. Вернее, не только в этом. Для Сереги, Станислава - мама.

Он ведь и ее сын тоже, и он любит ее. Как я мог не отдать сына его же матери?

- А тебя?

- Что - меня?

- А тебя он любит? Твой сын?

- И меня…Наверное…

Это прозвучало крайне неубедительно. Надя криво усмехнулась и сказала:

- Я бы не отдала. Ни за что. Со мной бы остался, будь я хоть нищенкой.

- Вот видишь! И Серега остался с мамой.

Надежда бросила на Пругова изумленный взгляд, который говорил красноречивее слов: "Ну, ты и дурак, Андрюшенька. Я совершенно не то имела в виду".

- Надя…

- Да?

- Странный у нас с тобой разговор получается… Допрос какой-то.

С пристрастием. Что за эмоции? Я что, что-то не то сказал? Не то, что ты ждала? Извини, но это моя личная жизнь. И я прожил ее так, как прожил. И не стыжусь своих поступков и решений. Что сделано, то сделано. Изменить что-либо не в нашей власти.