– Нарочно. Чтобы расслабить нас, разнежить, растлить роскошью. Чтобы подорвать нашу боеспособность. После такой ночевки попробуй переночуй на скальной полке!

– О да! – засмеялся Фриц. – Это наше секретное оружие.

– Дорогое оружие! – заметил Анатолий. – Уж не могли придумать что-нибудь подешевле. Вы же, американцы, умеете считать?!

– Умеем. Но нам для русских ничего не жалко.

– Ну, не волнуйся, – вмешался я. – Мы тоже не лыком шиты. – Этот оборот вызвал затруднение с переводом, но Фриц быстро разобрался, запомнил по-русски и потом то и дело употреблял его. – Мы тоже привезли с собой секретное оружие. Сильное, но дешевое. Супер-дешевое!

– Гм, любопытно. Что бы это могло быть?

– Узнаешь. Завтра же узнаешь. Сережа Бершов на восхождении его продемонстрирует.

– Я хочу узнать еще сегодня. Пойду к Абалакову. Попробую расспросить его. Он добрый человек, он не допустит, чтобы я умер от бессонницы.

На другой день мы поднялись в шесть утра и через час были готовы к выходу на скалы.

Издали, особенно с птичьего полета, они, вероятно, смотрятся так, точно их сотворили люди. Будто специально построили некую тренировочную «натуру». Нам москвичам, скажем, приходится искать полуразрушенные здания и заниматься на их стенах. А здесь…

Представьте себе скальную гряду, которая тянется всего лишь на полтора километра. Но это серьезные альпинистски сложные скалы с множеством интересных маршрутов, большинство которых не ниже 3Б категории трудности. Иные участки (таких немало) проходятся буквально на грани человеческих возможностей. Американцы классифицируют их символом «5,11» (в США классификация отличается от нашей – здесь определяют маршрут не в целом, а указывают степень сложности каждого участка в отдельности. Это дает представление о том, что ожидает восходителя на пути подъема), что соответствует нашей «шестерке».

Удивило нас и другое: за скалы надо платить! Они, оказывается, принадлежат хозяину отеля. Цена, правда, не слишком высокая: 4-5 долларов в год. Но доход, видимо, отнюдь не символический, если учесть, что по субботам и воскресеньям на маршруты выходят до пятисот человек. Каждый взамен утраченных долларов получает значок.

Мы избрали довольно трудные пути. Но не самые сложные. По американской расценке они тянули от «5,5» до «5,8». «5,8» в переводе на наши понятия означает примерно 5Б категорию трудности. Нам не хотелось сразу, как говорят, брать слишком круто. Можно и сорваться – всякое бывает! Это не лучшая заявка на уважение. Мы обязаны были побеспокоиться о своей репутации. К тому же, прибыв в чужую страну, хотели сперва выяснить здешнюю реакцию на наше искусство, точно так же как актеры в чужом городе первую сцену проводят осторожно, чтобы выяснить зрителя, узнать, насколько он требователен. А главное, мы вообще смотрели на эти выходы как на разминку. Пороге к нашим маршрутам я сказал Сереже Бершову:

-Вчера мы заинтриговали Виснера нашим «секретным оружием».

Сергей сразу понял, о чем идет речь.

— Ясно, – ответил он. – Нужно обставить это как следует. Вот смеху будет!

У подножия скал много народу. Здесь не все восходители – много зрителей. Их, пожалуй, большинство. Наша группа сразу привлекла к себе внимание. Кроме сопровождавших нас американцев, с которыми нам предстояло выступить в связках, просто любопытных, здесь, как водится, оказались и репортеры. Онищенко с Бершовым составили связку. Они подошли к стене, прицельно осмотрели нижнюю часть маршрута. Потом Сергей, начинавший движение, ухватился рукой за выступ, поднял было ногу. Но, глянув вдруг на нее, словно спохватившись, ударил себя по лбу.

– Слава, – сказал он, показывая на обувь, – где наши пуанты?

– Ох, черт, и я забыл!

Они присели на камни, разулись. Потом залезли в рюкзаки и достали предметы, которые привели публику в волнение. Жадная до сенсации, она на этот раз имела ее сполна. Каждый из них держал в руках пару новеньких, блестевших резиновым лаком галош. Ребята надели их на тонкий носок и накрепко привязали тесемками – точь-в-точь как балерины завязывают пуанты.

Виснер сначала смеялся вместе со всеми. Но лицо его вдруг вытянулось, побледнело. Он бросился к Абалакову и заговорил взволнованно и так быстро, что Толя не успевал переводить.

– Они, кажется, и в самом деле хотят идти в галошах. Но это опасно. Это очень опасно! Это сложный маршрут. Нельзя же рисковать жизнью ради шутки. Вы мудрый человек, вы должны остановить их, они вас послушают…

Виталий Михайлович объяснил ему, что это не шутка, что ребята лишь придали этому вид шутки – галоши не только проверенная, но и привычная для советских скалолазов обувь. Меня несколько удивило: Виснер, многоопытный альпинист, мог бы сразу оценить ее, достоинство. Но тут же понял: он просто ошалел от неожиданности. Так и есть. Он улыбнулся и смущенно сказал:

– Действительно, как это я сразу не подумал?! Галоши не только хорошее трение обеспечивают, но и сохраняют отчасти гибкость ступни.

Застрекотали кинокамеры, защелкали затворы фотоаппаратов… Виснер, Непомнящий и я составляли другую связку. Мы примерялись к своему маршруту. К нам подскочили репортеры и чуть ли не хором задали один и тот же вопрос:

– Что они делают?

– Как что? Разве вы не видите? Надевают галоши.

– Зачем? Чтобы пойти в них на стену?!

– Конечно!

– О! Это прекрасно! – воскликнул один из них. И, застрочив в блокноте, диктовал себе: «Секретное оружие» советских альпинистов. «Галоши» по-русски звучат так же, как и по-английски…»

Возможно, это его отчет я читал позднее: «Бершов чемпион Союза по скалолазанию, начал маршрут с такой обезьяньей ловкостью, что сразу вызвал к себе всеобщую симпатию. Разумеется, разделив ее не только с напарником, но и… с галошами…»

Вокруг стоял человеческий гомон. И сквозь плохо понятую мне английскую речь то и дело пробивалось:

«галоши, галоши». Повсюду слышался смех. Но в смехе этом звучало веселое восхищение – то, которое в русском языке очень точно передает расхожее выражение – «Bo дает!»

За исключением Виталия Михайловича, который по причине возраста в восхождениях не участвовал, мы все неплохо прошли свои маршруты. Валя Гракович шел в связке с американцем. Двигались в среднем темпе, особо не торопились, памятуя об особой ответственности, которая ложится на спортсмена за рубежом: не ударить в грязь лицом. Пускай помедленней, но чтобы без срывов – не только в прямом, но и в переносном смысле.

Однако… спускаемся вниз и вдруг узнаем: оказывается, мы провели свои восхождения в неслыханном темпе, в невиданно короткие сроки! Выяснилось, что, скажем, маршрут, на который отводится обычно не менее пяти с половиной часов, пройден нами за три с половиной!

По окну ползает пчела. Взлетает, бьется о стекло, снова ползет, срывается и опять… Она ищет выход. А в пяти сантиметрах над ней раскрытая настежь форточка. Глупая пчела – отмечает наш глаз. Именно глаз – разум не откликается на подобные пустяки.

Нет, поведение пчелы ничуть не глупее поведения человека в таких обстоятельствах. Она в том положении, когда «за деревьями леса не видно». Она в положении подвешенного на скале альпиниста, которому бескрайний камень горою не видится.

Камень… камень… камень… Нет конца и края этой шершавой тверди. Нет, потому что глаза в тридцати-сорока сантиметрах от гигантской стены, по которой ползешь, как пчела по стеклу. И ожидание выхода на полку или в какой-нибудь кулуар не снимает до конца тревожного чувства бескрайности этого опасного пути. Разум знает – сердце не верит… Над головой и чуть левее зацепка. Она кажется прочной… А вдруг отвалится?! Вторая точка опоры под левой ногой. Именно точка. Множеством геометрических точек этот уступ в виде двухсантиметровой скальной заусеницы можно назвать только от глубокой иронии к самому себе. Ладно, при большом оптимизме можно уверовать, что благополучно пройдешь эти полтора метра. А дальше что? А дальше все та же степень риска – чуть больше, чуть меньше А потом опять… И снова… И еще раз опять… Я думаю об этом. И тогда меня начинает стегать мерзким потным страхом теория вероятностей – шансы на срыв всенепременны, весь вопрос, сколько их и из какого числа: из десяти, из ста?...