От заводов Чумацкий шлях резко поворачивал на юг. Было одно направление — к морю, но каждый обоз выбирал свою колею, поэтому, по утверждению некоторых, ширина чумацкой дороги могла достигать нескольких километров. Мне не раз приходилось голосовать на развилке — транспортной развязке при въезде в город с юга. Там всегда оживленно, шумно, летом машины ползут друг за другом впритирку, магистраль в это время очень напоминает заводской конвейер. Запорожье — последний перед Крымом областной центр, степные ворота. За ними автострада Москва — Симферополь проходит по старому Чумацкому шляху.

Большая дорога не стоит. Мы то сворачивали налево, то круто забирали вправо, то делали крюк по степи, как говорят здесь, заламывали черту колбасу, но все время возвращались к оживленной трассе. Старый Чумацкий шлях правил нам нужный путь, служил надежным ориентиром и верным спутником, помощником и даже продуктовым снабженцем. «Шляховщиной» когда-то называли сено, солому, зерно, что падали с воза, трасса одаривала нас ею в виде придорожных фруктовых деревцев, а то и овоще-фруктовых находок, которые на ухабах вылетали на обочину из кузовов стареньких грузовиков. Тяжелые фуры, плотно и со знанием дела набитые заморским товаром, проносились мимо, лишь обдавая горячим ветерком. Эти толчки воздуха в спину подбадривали на подъемах, заставляли сильнее нажимать на педали, подчиняли ритму столбовой дороги. Было особое упоение скоростью на длинных спусках, когда ветер бил в грудь и деревья на обочине пробегали мимо, как штакетины забора. Но была и своя дорожная гордость в неторопливом упорном продвижении вперед. На затяжных подъемах, когда приходилось толкать велосипеды впереди себя, это упорство подбадривало, внушало мысль, что и долог путь изъездчив и круты горы забывчивы. Слово «тракт» восходит к латинскому «волочение», «вытягивание», а слово «дорога», по утверждению некоторых, имеет прямое отношение к глаголу «дергать» (только с помощью волочения и подергивания можно было продвигаться по первым дорожным протяженьям — волокам, выкорчеванным в лесу проходам).

Причастность к этим коренным основам легко и просто вошла в наш дорожный быт. И где-то через неделю, пообвыкнув в дороге и вдоволь наслушавшись сочувствий и похвал в наш адрес, мы уже не сомневались, что слово «шляхетство» — благородство — произошло не от «шляхты» — дворянского сословия, а именно от звучного и гордого «шлях» — большая верстовая дорога. Кого из нас она не звала, не манила? Было? — было! — хоть однажды, но было. Голоса дорог, как сирены... Совсем близко голос, рядом дорога. Что-то тенькнуло в душе (оборвалась струна или зазвучала новая?), решился: откликнулся, переступил порог, и все слабее голос — не ухватить слухом, все дальше мчится дорога — не поспеть за ней. Вечная погоня.

Издревле путник в этой азартной погоне, издревле дорожный ветер лишает его сна, навевая самые сладкие и желанные мелодии. На разные голоса раньше на сельских улицах звучали песни-веснянки: «А вже весна, а вже красна, из стрех вода капле, молодому козаченьку мандривочка пахне». В старину люди, которым аромат придорожных трав перебивал запах родного очага, составляли особое сословие, своеобразную касту. «Тягака», «побридяка», «заброда», «забига», «блудяга», «волоцюга», «шкитавый», «галайда», «бегарник», «флигош», «знайдибеда», «зайдисвет», «потипаха», «швакайло», «мандрьоха» — это еще далеко не все прозвища, которыми домоседы-гречкосеи награждали бродячий люд. Рыцари дорог не обижались, однако достоинства не роняли, блюдя и дорожный этикет, и нищенскую гордость.

Разве может домосед понять душу странника, которому крышей служит небо, а постелью — трава? Домашняя дума в дорогу не годится. Под силу ли, по уму ли самому справному господарю, твердо и надежно сидящему на хлебной земле, разобраться в мыслях чумака, отправляющегося по весне за тридевять земель искать долю? «Ой, чу-маче, чумаче, життя твое собаче», — жалели селяне представителей неспокойного чумацкого племени. Сами же чу-маки-мандрьохи несколько по-иному относились к своему рискованному романтичному ремеслу. Седоголовые диды не могли забыть свою овеянную степными полынными ветрами чумацкую молодость.

Впрочем, большинство к чумакам относилось без иронии, с уважением. Издавна возникла у людей потребность обменивать, продавать и покупать необходимые для обустройства жизни вещи. Погнало горе к морю воду пить — нередко за самым насущным приходилось ехать за сотни, а то и тысячи верст от родного дома. Не все были способны на такие, полные невзгод и лишений, опасные торговые путешествия. Мой дед, выросший в приднепровском селе на Днепропетровщине, в двадцатых годах был на заработках под Бердянском — молотил пшеницу на токах. О своем пешем путешествии на Азов он говорил: «Ходыв чумакуваты». Я как-то спросил у него: «Кто такие чумаки?» Дед долго думал и наконец решительно выдал: «Хорошие люди, здоровые и сильные». Мне кажется, к чумацкому вольному племени он невольно причислял и себя.

О «чумаковании» — торговых поездках по городам и весям, в ближнее и дальнее зарубежье говорят в селах и ныне. Не всегда, правда, лестно, однако тот, кому довелось вкусить торгового хлебушка, несколько иначе смотрит на этот вид занятий. Один дедок так определил чумаков: «Так то ж на манер современных коммерсантов». И тут же огорошил нас вопросом: «Вы часом сами-то не чумакуете? Чувалы вижу у вас серьезные. Може, до нас якись товар прывизлы?»

Торговля во все времена была делом почетным, однако небезопасным. В дикой степи от чумаков, как и от купцов, что с караванами отправлялись по Шелковому пути (кстати, в Судаке нас встретил броский транспарант «Судак — центр Шелкового пути»), требовались и смелость, и выносливость, и хитрость, и практическая сметка. «Не хочешь казаковать, иди чумаковать», — советовали старики внукам, в которых играла молодая кровь. Некоторые исследователи считают, что торговцы-чумаки появились в степи даже раньше казаков. На землях запорожских вольностей чумаки были объединены в артели, в тоже время они, имея при себе соответствующее вооружение и боевой опыт, входили в состав Запорожского низового войска. Позже чумацкий промысел распространился по всей Украине и стал известен далеко за ее пределами. Не прекращался он и в смутные времена.

С тех пор фамилия Чумак по обе стороны Днепра стала одной из самых распространенных. Рассказывают, что, во время очередной переписи населения волостные чиновники заходили в крестьянские дворы и спрашивали фамилии. «Пысарь пише, пысарь маже, вин запыше, хто як скаже». Многие называли имена, а на вопрос о фамилии лишь пожимали плечами. Переписчики не долго ломали головы над тем, как отчитаться перед начальством. Если во дворе было грязно, то записывали Дришлей, если хозяин похрапывал за хатой на ряднике, то удостаивался фамилии Тягнирядно, если замечали большой воз под навесом, то и глава семьи, и его супруга становились Чумаками. Детей, правда, могли прозывать, а впоследствии и записывать Чумаченками. И поныне прозвище «чумак» гуляет по украинским селам — им награждают и беспокойных торговцев, и бродяг-непосед, и неряшливо одетых людей.

Что же изначально означает слово «чумак»? Единого мнения тут нет. Одни считают, что оно происходит от татарского «чум» или «чюм», что означает «ковш». Деревянный корячок в дороге был действительно удобной посудой для питья и прочих бытовых надобностей. Другие, соглашаясь с татарским корнем, настаивают на том, что у татар под этим словом подразумевался извозчик. Кто-то вспоминает чуму, которая свирепствовала на юге, — через торговцев эта страшная хвороба могла попадать и на Украину. Чуму называли «черной болезнью». Чумаки, сорочки и штаны которых от гнуса и всякой заразы были вымазаны дегтем, внешне очень походили на эту неприятную гостью с косой.

В селах, где мы останавливались, никто толком о происхождении этого слова ничего нам сказать не мог. Но вот на вишневой окраине райцентра Васильевка мы познакомились с местным старожилом Иваном Васильевичем Ткаченко. Он представился нам бывшим баянистом «в почете», который был кумом раз сорок. О чумаках веселый степняк в брыле с лихо загнутыми полями заговорил так, будто не раз ездил с ними к морю.