Однако неприятности с Женевьевой все же не были главным; лорд Яксли уже давно стал замечать, что его другу наскучили светское общество и вошедшее в поговорку везение, которое обращало в золото все, к чему бы он ни прикоснулся.

» Озри прав! — думал он, уже ложась в постель. — Что ему нужно — так это война или какое-нибудь подобное испытание, которое могло бы встряхнуть его «. Все это оттого, что у него слишком много денег, решил лорд Яксли.

Граф был невероятно, сказочно богат; пожалуй, не было на свете ничего такого, чего он не мог бы купить.

Лошади, женщины, земли и особняки — все это само шло к нему в руки.

Возможно, именно эта чрезмерная удачливость, это излишество во всем были виной тому, что в характере графа появилось этакое высокомерное пренебрежение; снобизм, жестокость и безжалостность проявлялись теперь даже по отношению к лучшим друзьям, и им все труднее становилось с ним общаться.

Даже выражение лица его изменилось, и губы почти постоянно кривила саркастическая усмешка.

Трудно было представить себе человека, более красивого, чем граф, и все же, даже в минуты радости, когда он смеялся или глаза его начинали блестеть от удовольствия, те, кто хорошо знал его, редко могли заметить что-либо похожее на доброту в выражении его лица.

От тех, кто служил ему, он ожидал безукоризненного выполнения своих обязанностей и никогда не бывал разочарован.

Хозяйство в его бесчисленных особняках и имениях было налажено так четко, все содержалось в таком порядке, что можно было только позавидовать, а если и встречались какие-либо незначительные трудности или проблемы, то они обычно не доводились до его сведения.

Он нанимал на службу лучших управляющих, секретарей, посредников и поверенных в делах. Он был точно главнокомандующий, разрабатывающий план генерального сражения и уверенный, что войска не подведут его и все будет именно так, как он распланировал.

» У него слишком много всего!«— подумал лорд Яксли, уже засыпая; он заснул, так и не придумав, какой же тут можно найти выход.

На следующий день после окончания скачек оба друга отправились обратно в Лондон; превосходные лошади, впряженные в фаэтон графа, вмиг домчали их до столицы.

Уже на Пикадилли, когда экипаж остановился у дома Хелстона, лорд Яксли уточнил:

— Встретимся сегодня на обеде? По-моему, мы Оба приглашены к Девонширам.

— Неужели? — равнодушно спросил граф. — Список моих приглашений у секретаря.

— Да, кстати, о приглашениях, — вспомнил вдруг лорд Яксли. — На время дерби ты опять собираешься остановиться у леди Чевингтон? Мне кажется, она приглашала тебя.

— Да, я вроде бы получил от нее приглашение, — ответил граф.

— Ты примешь его?

Граф ответил не сразу. Затем, уже направив лошадей к парадному подъезду, сказал:

— Почему бы и нет? Это самый приятный и удобный дом в окрестностях Эпсома, а на ее приемах, по крайней мере, не так скучаешь, как на других.

— В таком случае, мы могли бы поехать вместе, — предложил лорд Яксли. — Тебе не трудно будет подвезти меня, Озри, если, конечно, у тебя нет других планов?

— С удовольствием захвачу тебя, — ответил граф.

На этом они расстались. Грум графа довез лорда Яксли до его дома, который находился всего лишь через две улицы.

Войдя в дом, граф сразу прошел через холл в библиотеку.

Он не пробыл там и минуты, как его секретарь, мистер Гротхэм, с поклоном вошел в комнату.

— Что-нибудь важное, Гротхэм? — спросил граф.

— Множество приглашений, милорд, но сейчас я не буду вас ими беспокоить; кроме того, несколько частных писем. Я положил их на ваш письменный стол.

Граф подошел к столу и увидел на нем четыре конверта, надписанных, по всей видимости, женской рукой.

Мистер Гротхэм всегда был слишком тактичен, чтобы вскрыть какое-либо письмо или сделать замечания по поводу его характера, хотя после многолетней службы у графа он научился отлично разбираться в почерках и сразу видел, когда письмо было написано женщиной.

Взяв первые три письма, граф обнаружил, что они от леди Женевьевы. Ошибиться было невозможно — это был ее легкий, стремительный и изящный почерк, ее вычурные завитушки и росчерки. При взгляде на них граф только плотнее сжал губы.

Этим утром ни он, ни лорд Яксли больше не возвращались к теме, которую обсуждали накануне, однако гнев, охвативший графа при известии, которое сообщил ему друг, нисколько не утих. При виде писем, лежавших на столике, он вспыхнул в нем с новой силой.

Как смела она применить эту старую как мир уловку, попытавшись заманить его в свои сети, и как мог он быть так недальновиден, так глуп, чтобы хоть на миг поверить в то, что она говорит правду?

Начав ухаживать за леди Женевьевой, граф вовсе не собирался превращать этот роман во что-либо серьезное. Он ожидал, что это будет легкая, необременительная связь двух достаточно опытных, умудренных жизнью людей, которые хорошо знают правила игры и не станут их нарушать.

То, что Женевьева, если верить ее словам, влюбилась в него, не трогало его ни в малейшей степени, за исключением того факта, что она, по всей видимости, решила сделать их отношения достоянием публики, слишком открыто и назойливо афишируя свою страсть к нему.

Граф находил, что она восхитительна, полна обаяния и к тому же одна из самых страстных женщин, каких он встречал в своей жизни.

Она давала ему наслаждение, и он платил за ее ласки бриллиантами и рубинами, оплачивал поток непомерных счетов от портных с Бонд-стрит. Он дарил ей также лошадей и экипажи — предмет зависти всех ее друзей.

Но ни разу, ни на одну секунду не приходила графу в голову мысль жениться на Женевьеве Родни.

Она была из того типа женщин, которые — он знал это по собственному жизненному опыт — не способны хранить верность ни мужу, ни любовнику.

Граф был совершенно уверен, что если только подвернется случай, она не задумываясь обманет его с первым попавшимся мужчиной, возбудившим в ней желание.

Однако он не понимал, что Женевьеву столь непреодолимо влечет к нему исключительно потому, что он, как о нем часто говорили в светских кругах, был неуловим.

Было в графе что-то такое, чем никогда не могла завладеть ни одна женщина.

Даже в минуты наивысшей близости женщина всегда чувствовала, что он не принадлежит ей, не отдает ей всю свою душу и сердце. Граф ускользал от Женевьевы, и она, первый раз в жизни оказавшись в несвойственной и непривычной ей роли, когда не ее ответной любви домогались, а, напротив, она сама домогалась кого-то, естественно, влюбилась!

Натура ее была неглубокая, все чувства — довольно поверхностны, но она легко воспламенялась и неудержимо стремилась завладеть понравившимся ей человеком.

С графом, каким бы опытным и умелым любовником он ни был, Женевьева постоянно ощущала сердечную неудовлетворенность.

Она хотела видеть его у своих ног. Хотела, чтобы он, подобно другим ее поклонникам, служил ей, как раб, выполняя малейшие ее прихоти. Она жаждала завладеть им безраздельно, и так как он продолжал ускользать от нее, загорелась идеей во что бы то ни стало выйти за него замуж.

Помимо этих обуревавших ее чувств Женевьева прекрасно сознавала, что граф — это такая партия, о которой, без сомнения, мечтает каждая девушка или женщина в любом уголке Соединенного Королевства.

Не говоря уж о его огромном состоянии, его землях и имениях, женщине достаточно было взглянуть на него — высокого, широкоплечего, красивого и статного, невероятно уверенного в себе, чтобы мгновенно потерять голову.

Чего только не изобретала Женевьева, на какие только ухищрения не пускалась, чтобы приковать графа к себе!

Ей нетрудно было возбудить в нем желание, и он был безгранично щедр. Но он никогда не , признавался ей в любви; губы его всегда кривила легкая усмешка, а в голосе слышались дразнящие насмешливые нотки всякий раз, как он обращался к ней.

Женевьева прекрасно понимала, что мир для него не ограничивается ее спальней и ее любовь отнюдь не составляет для него смысл жизни. Когда он уходил от нее, то навряд ли знала, увидит ли его снова. Она не была даже уверена, что он тоскует, когда ее нет рядом.