На солнце выхожу из тени молчаливой,

По влажной колее неведомой тропы,

Туда, где в полдень серп звенит над желтой нивой

И золотом блестят тяжелые снопы.

Благослови, Господь, святое дело жизни,

Их жатву мирную, — тебе угодный труд!

Жнецы родных полей когда-нибудь поймут,

Что не чужой и ты, певец, в своей отчизне.

Не праздна жизнь твоя, не лгут твои уста:

Как жатва Господом дарованного хлеба,

Святое на земле благословенье Неба

И вечных слов твоих живая красота.

Как в полдень свежести отрадной дуновенье

На лик согбенного, усталого жнеца —

За бескорыстный труд и на главу певца

Пошли, о Господи, Твое благословенье!

16 августа 1892

   И непорочна, и незлобна,

   Небес таинственная дочь,

Нисходит на меня, амброзии подобна,

   Благоухающая ночь

   И несказанной грустью дышит.

Миры блестят, как пыль, как след ее ноги,

   И сердце трепетное слышит

   Воздушно-легкие шаги.

   И обнажились бездны ночи,

   Покров лучей дневных исчез,

   Как золотая ткань отдернутых завес…

   Да узрят Бога все, имеющие очи.

16 августа 1892

Бури лишь в юности сердце пленяют,

      Но пролетают:

   Сила ничтожна их дикая,

И после них остается одна

      Правда великая,

      Ненарушимая —

В сердце — покой, в небесах — тишина,

      Ибо лазурь

      Вечно — безмолвная,

      Недостижимая,

   Так же, как истина, полная,

      Выше всех бурь.

   Бог — не в словах, не в молитвах,

   Не в смертоносном огне,

   Не в разрушенье и битвах,

      Бог — в тишине.

Небо и сердце полны тишиной:

Глубже, чем все мимолетные звуки,

   Глубже, чем радость и муки,

      В сердце безбурном,

      В небе лазурном —

      Вечный покой.

3 сентября 1892

Падайте, падайте, листья осенние,

Некогда в теплых лучах зеленевшие,

   Легкие дети весенние,

      Сладко шумевшие!..

   В утреннем воздухе дым, —

   Пахнет пожаром лесным,

      Гарью осеннею.

Молча любуюсь на вашу красу,

   Поздним лучом позлащенные!

Падайте, падайте, листья осенние…

   Песни поет похоронные

      Ветер в лесу.

Тихих небес побледневшая твердь

   Дышит бессмертною радостью,

   Сердце чарует мне смерть

   Неизреченною сладостью.

Сентябрь 1892

ПАРКИ[2]

Будь что будет — все равно.

Парки дряхлые, прядите

Жизни спутанные нити,

Ты шуми, веретено.

Все наскучило давно

Трем богиням, вещим пряхам:

Было прахом, будет прахом, —

Ты шуми, веретено.

Нити вечные судьбы

Тянут Парки из кудели,

Без начала и без цели.

Не склоняют их мольбы,

Не пленяет красота:

Головой они качают,

Правду горькую вещают

Их поблеклые уста.

Мы же лгать обречены:

Роковым узлом от века

В слабом сердце человека

Правда с ложью сплетены.

Лишь уста открою, — лгу,

Я рассечь узлов не смею,

А распутать не умею,

Покориться не могу.

Лгу, чтоб верить, чтобы жить,

И во лжи моей тоскую.

Пусть же петлю роковую,

Жизни спутанную нить,

Цепи рабства и любви,

Все, пред чем я полон страхом,

Рассекут единым взмахом,

Парка, ножницы твои!

1892

Тебе навеки сердце благодарно,

С тех пор, как я, раздумием томим,

Бродил у волн мутно-зеленых Арно,

По галереям сумрачным твоим,

Флоренция! И статуи немые

За мной следили: подходил я к ним

Благоговейно. Стены вековые

Твоих дворцов объяты были сном,

А мраморные люди, как живые,

Стояли в нишах каменных кругом:

Здесь был Челлини, полный жаждой славы,

Боккачио с приветливым лицом,

Макиавелли, друг царей лукавый,

И нежная Петрарки голова,

И выходец из Ада величавый,

И тот, кого прославила молва,

Не разгадав, — да Винчи, дивной тайной

Исполненный, на древнего волхва

Похожий и во всем необычайный.

Как счастлив был, храня смущенный вид,

Я — гость меж ними, робкий и случайный.

И, попирая пыль священных плит,

Как юноша, исполненный тревоги,

На мудрого наставника глядит, —

Так я глядел на них: и были строги

Их лица бледные, и предо мной,

Великие, бесстрастные, как боги,

Они сияли вечной красотой.

Но больше всех меж древними мужами

Я возлюбил того, кто головой

Поник на грудь, подавленный мечтами,

И опытный в добре, как и во зле,

Взирал на мир усталыми очами:

Напечатлела дума на челе

Такую скорбь и отвращенье к жизни,

Каких с тех пор не видел на земле

Я никогда, и к собственной отчизне

Презренье было горькое в устах,

Подобное печальной укоризне.

И я заметил в жилистых руках,

В уродливых морщинах, в повороте

Широких плеч, в нахмуренных бровях —

Твое упорство вечное в работе,

Твой гнев, создатель Страшного Суда,

Твой беспощадный дух, Буонарроти.

И скукою бесцельного труда,

И глупостью людскою возмущенный,

Ты не вкушал покоя никогда.

Усильем тяжким воли напряженной

За миром мир ты создавал, как Бог,

Мучительными снами удрученный,

Нетерпелив, угрюм и одинок.

Но в исполинских глыбах изваяний,

Подобных бреду, ты всю жизнь не мог

Осуществить чудовищных мечтаний

И, красоту безмерную любя,

Порой не успевал кончать созданий.

Упорный камень молотом дробя,

Испытывал лишь ярость, утоленья

Не знал вовек, — и были у тебя

Отчаянью подобны вдохновенья:

Ты вечно невозможного хотел.

Являют нам могучие творенья

Страданий человеческих предел.

Одной судьбы ты понял неизбежность