- Ну, чего, чего лезете?.. Совести в вас нет, никакого постоянства нет! - подхватил старый торгаш голосом не столько сердитым, сколько поддразнивающим.

- Что ты на нас, касатик? разве мы? - бойко возразили две бабы, торопливо сбрасывая платки, - вишь вон энта-то… глянь-кась, вишь что навертела! Ей, небось, не скажешь, - прибавила одна из них, кивая головою на запевалку, которая никак не могла освободиться от ожерелья, украшавшего ее шею.

- Вот оборви нитку-то, рассыпь, рассыпь бусы-то! - сказал старик, протягивая руку. - Давай сюда… эка баба… давай!

- На, на, на, ешь! - возразила запевалка, освобождаясь, наконец, от ожерелья и отталкивая его с видом величайшего пренебрежения, - рассыпешь! - подхватила она, передразнивая старика и вспыхивая,-не видали дряни какой!.. Ты за другими-то лучше поглядывай! - заключила она, бросая недоброжелательные взгляды двум бабам, сидевшим насупротив.

- Ладно, ладно! слезай лучше до греха! - перебил старик. - Повернуться не дадут, облепили как!.. Покупать так покупать, а то что так-то языком болтать?..

Никакого в вас постоянства нет, бабы! право, нет! Слезай, говорю…

- А ну его взаправду, бабы! плюньте! вишь невидаль какая! - проговорила востроглазая бабенка, соскакивая с воза.

- Ладно, ладно!.. Эка заноза какая! право, заноза! Коли покупать не хотите, стало, стоять здесь нечего… одни пустые разговоры…

- И то, - промолвил какой-то мужик, до той поры стоявший совершенно смирно, - вон! чего лезете? вон! - неожиданно добавил он, принимаясь работать локтями.

Послышались хохот, писк, брань; толпа стала редеть. Немного погодя под амбарным навесом раздалась песня, возвестившая, что хоровод снова устроился. Это обстоятельство еще заметнее очистило толпу вокруг воза. Вскоре осталось несколько мужиков и баб, которые не отошли прочь потому только, что в праздничный день делать нечего и надо же стоять где-нибудь.

- Поди ж ты, что наделали! не сообразишь никак!.. Взяли на два гроша всего, а разрыли мало что на пять рублев, - сказал старый торгаш, оглядывая присутствующих, которые засмеялись.

Торгашу было уж лет шестьдесят, но он представлял из себя еще свежего, здорового старика; лицо его, шея и руки сохраняли постоянно такую красноту, как будто старик никогда не сходил с банного полка, где его парили самым жгучим веником; краснота эта была отличительным и самым резким свойством его наружности, не лишенной веселости и прямодушия.

- Что станешь с ними делать, с бабами-то? - подхватил он, потряхивая головою над грудами взбудораженного товара и приводя в движение макушку шапки,

- не соберешь никак… та: "дедушка, подай!", другая: "дедушка, покажь!" - никак не сообразишь… совсем затормошили!

- Ничаво не сделаешь! - отозвался кто-то.

- Известно, бабы - кто им рад? - проговорил рассудительным тоном мужик, исполнявший за минуту пред тем должность полицейского.

- Такой уж, видно, ихний род! - смеясь, заметил другой.

- И диковинное это, право, дело… - начал было снова старик; но третий мужик, малый лет тридцати, косой, как заяц, и рябой, как кукушка, который во все время предыдущего разговора ощупывал лошадь торгаша, рассматривал с величайшим любопытством его сбрую и подводу, перебил его:

- Отколева бог несет? - спросил он.

- Еду, то есть, откуда?

- Нет, каких примерно губерний? - подхватил рябой мужичок, укладывая локоть правой руки на облучок, а пальцами правой руки притрогиваясь к оловянным зеркальцам, сверкавшим из бумажного свертка.

- Губернии Ярославской, - словоохотливо возразил старик, - а вы, братцы, здешние?

- Здешние, - отозвались мужики, причем тот, который лежал на локте, приподнял угол бумаги, скрывавшей мотки с шелком.

- Ваша деревня как, братцы, прозывается… Марьинское?.. так, что ли?

- Марьинское…

- Так и есть; стало, здесь… так и сказывали: на третьей версте, сказывали, от большой дороги, - проговорил старик, озираясь на стороны. - Скажите, братцы, нет ли у вас такого мужичка… Тимофеем звать?.. не припомню только: Федосеев ли,

Демьянов ли…

- Есть… Федосеева нет, а Демьянов есть.

- Какой-такой Демьянов? У нас трое Демьяновых. Вон насупротив один… вон…

- Эй, братцы! уж не Лапша ли? - ухмыляясь, спросил весельчак.

- Какой Лапша?

- А так прозвали у нас одного мужичка Лапшою… Лапша да Лапша - так и стали звать.

- Тебе, дядя, как сказывали?

- Сказывали: как въедешь, говорит, в околицу, на левой руке, тут и живет… никак пятая изба, никак шестая с краю… не помню…

- Ну так и есть, Лапша! - воскликнул рябой мужичок, отличавшийся любознательностью.

- Стало, есть какая надобность?

- Нет, брат его наказывал кланяться, - возразил старик, принимаясь за укладку товара.

При этом известии мужики переглянулись между собою, после чего глаза их с заметным любопытством обратились к старику, и все разом заговорили:

- Где ты его встрел?.. где?.. в коем месте?..

- Нонче зимою встрел, ехамши из Алексина.

- Ах он, разбойник! - закричали мужики в один голос.

Восклицание было так неожиданно и вместе с тем так единодушно, что торгаш невольно поднял голову и взглянул на них пристальнее.

- Что вы, братцы? - спросил он.

- Да ведь этот-то, что с тобой встрелся, первый что ни есть мошенник! - заговорили опять разом все присутствующие. - Вот уж никак пятый год в бегах. Тем только и спасся - бежал! Ему давно бы в Сибири быть…

- Как так?

- Да так! Таких делов наделал… и-и-и!..

- Он мне сказывал, как я с ним встрелся, сказывал, сапожным, вишь, мастерством занимается.

- Ах он, разбойник! - подхватили опять присутствующие.

- Где ты с ним встрелся? - спросил один из толпы.

- Точно, теперь как припомню… точно, чудно как словно, - начал старик. -

Ехал я ноне зимою, пробирался к Алексину городу; недалече уж было до ночлега - может, этак верст пяток оставалось; уж примеркать стало… знамо, дело зимнее, день-то короткий, к тому и время такое было: метель, погода такая посыпала… Слез этто я с воза-то, рукавицами похлопываю, сам иду подле лошаденки. Иду так-то, смотрю, вижу

- идет впереди человек; с ним паренек… так, мальчоночек лет этак восьми, а может, и всех десять годков будет… Ну, поровнялись, нагнал их, поздоровались. Куда? примерно откуда? Разговорились… Стал этто он у меня просить парнишку посадить, - посадил. Так и так, говорит, сапожным, говорит, мастерством пробавляюсь. "Это, говорю, сын у тебя?" - "Нет, говорит, чужой, в ученье взят…" А сам такой-то обдерганный: ни на нем, ни на парнишке полушубка нетути. Я и давай спрашивать: