Со всем должным уважением, твой друг Шмяк. Аминь.

Молитвы мне никогда не удавались. Байки травить — это запросто. На самом деле я — автор той всемирно известной истории, которая, насколько я знаю, дожила до сего дня, потому что я слышал ее по телевизору.

Начинается она так: «Заходят два еврея в бар…»

Кто эти два еврея? Мы с Джошем. Я серьезно.

Как бы то ни было, молитвы у меня не получаются, но чтоб вы не подумали, будто я Господу нагрубил, вам нужно еще одну штуку про мой народ понять. Наши отношения с Богом — совсем не то, что отношения других народов со своими богами. Нет, страх и жертвоприношения, конечно, у всех имеются, но, по сути дела, это не мы к нему пришли, а он к нам. Это он нам сообщил, что мы избранные, он сказал, что поможет нам плодиться и размножаться до пределов земных, он обещал предоставить землю с млеком и медом. Мы к нему не ходили. Мы его не просили. А поскольку это он к нам пришел, мы считаем, он отвечает за все, что делает и что с нами происходит. Ибо сказано: «кто смел, тот и съел». Наверняка из Библии можно понять хотя бы одно: смелости моему народу не занимать. Оглянуться не успеешь, как мы уже в Вавилоне — поклоняемся ложным богам, творим себе кумиров и возводим непонятные алтари или вообще спим с неподобающими женщинами. (Хотя последнее скорее всем кобелям свойственно, не только евреям.) И Господь ничтоже сумняшеся загоняет нас в рабство или попросту истребляет, когда мы так поступаем. Вот такие у нас с Богом отношения. Семейные.

Так вот, я не мастак творить молитвы, так сказать, но та моя молитва, видимо, оказалась не слишком плоха. Потому что Бог мне ответил. Ну, прислал записку, во всяком случае.

Когда я вышел из оливковой рощи, Джошуа протянул руку и сказал:

— Господь прислал записку.

— Это же ящерка, — сказал я. И правда. Джошуа держал в протянутой руке маленькую ящерку.

— Ну да, вот она и есть записка. Не видишь? Откуда мне было знать, что происходит? Джошуа мне раньше никогда не врал — никогда. А потому, раз он сказал, что ящерка — это записка от Господа Бога, кто я такой, чтобы спорить? Я пал на колени и склонил главу под простертой дланью Джошуа.

— Господи, помилуй мя грешного, я думал, кусты загорятся, или что-нибудь. Извини. Ей-же-ей, извини. — Потом Джошу: — Я не уверен, что это стоит принимать всерьез, Джош. Рептилии никогда не ставили рекордов по точной передаче сообщений. Взять, к примеру. .. ну, скажем, как было с Адамом и Евой.

— Это не то сообщение, Шмяк. Отец мой говорил не словами, однако смысл ясен мне, точно с небес раздался его голос.

— Я так и знал. — Я поднялся на ноги. — И в чем смысл?

— У меня в уме. Всего через пару минут после того, — как ты ушел, мне по ноге взбежала эта ящерица и уселась на руку. И я понял, что отец подсказывает мне решение проблемы.

— Так а смысл в чем?

— Помнишь, мы в детстве играли с ящерками?

— Еще б не помнить. И значит, смысл…

— Помнишь, как я их оживлял?

— Отличный фокус, Джош. Но, возвращаясь к смыслу…

— Ты что, не въезжаешь? Если солдат не мертв, то и убийства не было. А если не было убийства, то римлянам незачем мучить Иосифа. Поэтому нам просто нужно убедиться, что солдат не мертв. Легко.

— Куда уж легче. — Я с минуту разглядывал ящерку, присматриваясь к ней под разными углами. Буровато-зеленая — похоже, ей нравилось сидеть у Джошуа на ладони. — А теперь спроси у нее, что нам делать дальше.

Мы рассчитывали застать мать Джошуа в истерическом беспокойстве, но не тут-то было — она собрала всех своих чад перед домом, выстроила их в шеренгу и одному за другим умывала мордашки, как перед субботней трапезой.

— Джошуа, помоги мне собрать маленьких, мы идем в Сефорис.

Джоша это потрясло:

— Куда?

— Вся деревня пойдет просить римлян за Иосифа.

Из всех малышей только Иаков, судя по всему, понимал, что случилось с отцом. По щекам его тянулись дорожки от слез. Я его приобнял:

— С ним все будет в порядке, — утешил я, стараясь, чтобы голос мой звучал радостно. — Ваш отец еще крепкий, его много дней пытать придется, пока он им чего-нибудь не насочиняет. — И я ободряюще улыбнулся.

Иаков вырвался из-под моей руки и с ревом умчался в дом. Мария сердито посмотрела на меня:

— Шмяк, а ты в такое время разве не дома должен быть?

О мое хрупкое сердце, о мое избитое эго! Хоть Мария и сместилась на позиции запасной жены, я совершенно упал духом от такого неодобрения. К моей чести, ни разу в эту годину тяжких испытаний не пожелал я вреда мужу ее Иосифу. Ни разу. В конце концов, я был еще слишком молод брать себе жену, и умри Иосиф до моего четырнадцатилетия, какой-нибудь жуткий старикан мог запросто ее уволочь, и я бы не успел ее спасти.

— Сходи за Мэгги, — предложил Джошуа, на секунду оторвавшись от поставленной задачи: содрать кожу с физиономии братца Иуды. — Ее семья захочет пойти с нами.

— Я мигом. — И я опрометью бросился к кузне — за одобрением моей основной будущей жены.

Мэгги сидела возле мастерской своего отца с братьями и сестрами. Вид у нее был такой же испуганный, как и ночью. Мне хотелось обнять ее, прижать к себе и успокоить.

— У нас есть план, — сказал я. — То есть у Джошуа есть план. Ты пойдешь в Сефорис со всеми остальными?

— Вся семья пойдет, — ответила она. — Мой отец ковал гвозди для Иосифа, они друзья. — Она мотнула головой к навесу, где стоял отцовский горн. Там работали два человека. — Иди сам, Шмяк. Вы с Джошуа идите. Мы попозже. — И она замахала на меня рукой, говоря что-то одними губами. Слов я не разобрал.

— Что ты говоришь? Что-что?

— А кто твой дружок, Мэгги? — донеслось от горна. Я перевел туда взгляд и вдруг понял, что она пыталась мне сказать.

— Дядя Иеремия, это Левин бар Алфей. Мы зовем его Шмяк. Ему уже пора идти.

Я попятился от убийцы подальше:

— Да-да, мне уже пора. — И посмотрел на Мэгги, не зная, что делать. — Я… мы… нам…

— Увидимся в Сефорисе, — только и сказала она.

— Ну да. — Я повернулся и рванул оттуда изо всех сил. Никогда в жизни таким трусом себя не чувствовал.

Когда мы подошли к Сефорису, у городских стен уже собралась огромная толпа евреев — сотни две, главным образом из Назарета. Многих я узнал. Совсем не буйная толпа — скорее стадо перепуганных людей. Больше половины — женщины и дети. Посреди людского скопища взвод римских солдат — дюжина или около того — расталкивал зевак, а двое рабов копали могилу. Как и мой народ, римляне с покойниками долго не церемонились. Если не в разгар битвы, павших солдат они закапывали, не успевал труп окоченеть.

Мы с Джошуа заметили Мэгги — она стояла с краю между своим отцом и дядей-убийцей. Джош двинулся к ней, я — за ним, но подойти не успел: он схватил ее за руку и потащил за собой в самую гущу народа. Заметив, что Иеремия пошел было за ними, я нырнул в толпу и пополз между ног, пока не наткнулся на подкованные сапоги, отмечавшие нижнюю оконечность римского солдата. Верхним концов своим, столь же римским, солдат злобно смотрел на меня. Я поднялся.

— Semper fido, — вымолвил я с лучшим своим латинским прононсом, сопроводив приветствие чарующей улыбкой.

Солдат нахмурился сильнее. Неожиданно мне в ноздри повеяло ароматом цветов, и мое ухо легонько тронули милые теплые губы.

— Мне кажется, ты сказал «всегда собака»[2], — прошептала Мэгги.

— Потому, значит, он и выглядит так неприятно? — догадался я самым краешком чарующей улыбки.

В другом ухе у меня тоже раздался шепот — опять-таки знакомый, хоть и не такой милый:

— Пой, Шмяк. У нас план, не забыл? — Джош.

— Ага. — И я заголосил одну из своих знаменитых панихид: — «Ля-ля-ля. Эй, римский крендель, как жалко, что тебя почикали. Ля-ля-ля. Наверно, это все-таки не послание Господа Бога и даже не записка. Ля-ля-ля. В которой он велит тебе отправиться домой, ля, ля, ля. Вместо того чтобы притеснять избранный народ, про который Господь Бог самолично сказал, что они ему нравятся больше, чем ты. Фа, ля, ля, ля».