— А такие штуки что — все время теперь будут?
— Наверное.
— И у нас все время будут крупные неприятности, так?
— Я тебе кто — пророк?
— Я первый спросил.
Джошуа уставился в небо, словно в трансе.
— Видал? Ничего не боится.
— Она же просто здоровая змея, чего ей бояться? Джошуа нахмурился.
— Не прикидывайся дурачком, Шмяк. Нас спасли змея и девчонка. Я даже не знаю, что об этом думать.
— А зачем вообще об этом думать? Случилось — и дело с концом.
— Ничто не случается, кроме как по воле Господа, — ответил Джошуа. — Иначе не сходится с заветом Моисея.
— Может, про это в каком-нибудь новом завете говорится, — сказал я.
— Ты ведь не прикидываешься, правда? — спросил Джошуа. — Ты действительно дурачок.
— Мне кажется, ты ей понравился больше меня, — сказал я.
— Змее?
— Ага, а дурачок из нас двоих — я?
Прожив и умерев, как мужчина, не знаю, смогу ли я описать сейчас свою детскую любовь, но вспоминать ее теперь — чистейшая боль в моей жизни и смерти, точно вам говорю. Любовь без вожделения, безусловная и безграничная — непорочное и лучистое сияние сердца, от которого кружилась голова, одновременно грустное и восхитительное. Куда ушла эта любовь? Почему волхвы со всеми их экспериментами ни разу не попытались заключить эту чистоту в склянку? Может, не умели? Может, становясь существами плотскими, мы теряем ее, и никакой волшбой ее уже не вернуть? И может, я сам помню ее лишь потому, что так долго пытался постичь ту любовь, которую оставил всем нам Джошуа?
На Востоке нас научили, что все страдания — от вожделенья, и грубая тварь сия преследовала меня всю жизнь, однако в тот день я коснулся благодати. И касался ее еще какое-то время. Ночью лежал я без сна, слушал, как сопят братья, дом окутывала тишь, а перед мысленным взором моим синим огнем во тьме сияли ее глаза. Изысканная пытка. Интересно, Джошуа всю ее жизнь сделал такой или не всю? Мэгги — она была сильнее всех нас.
После чуда со змеем мы с Джошуа стали постоянно изобретать предлоги, чтобы пройти мимо кузни и как бы ненароком столкнуться с Мэгги. Каждое утро поднимались спозаранку и подходили к Иосифу: может, в кузню сбегать, гвоздей принести или резец какой заточить? Бедный Иосиф принимал это за тягу к плотницкому мастерству.
— А не хотите ли, мальчики, сходить со мною завтра в Сефорис? — спросил он нас однажды, когда мы в очередной раз доставали его насчет гвоздей. — Шмяк, отец разрешит тебе учиться плотницкому делу?
Я окаменел от ужаса. В десять лет мальчишка уже должен учиться отцовскому ремеслу, но до этого срока мне еще оставался год, а когда тебе девять, целый год означает вечность.
— Я… я пока не решил, кем стану, когда вырасту, — ответил я. Днем раньше мой отец сделал точно такое же предложение Джошуа.
— Так ты не хочешь быть каменотесом?
— Я вообще-то собирался стать деревенским дурачком, если отец позволит.
— У него талант от бога, — подтвердил Джошуа.
— Я разговаривал с дурачком Варфоломеем, — сказал я. — Он пообещал научить меня разбрасывать собственный навоз и биться с разбегу головой о стены.
Иосиф сердито посмотрел на меня.
— Да, наверное, вы оба еще слишком молоды. Попробуем на следующий год.
— Ага, — сказал Джошуа. — На следующий год. Можно, мы теперь пойдем, Иосиф? У Шмяка урок с Варфоломеем как раз.
Иосиф кивнул, и мы сделали ноги, пока он не осыпал нас дальнейшими благодеяниями. С деревенским дурачком Варфоломеем мы действительно подружились. Он был грязен, вонюч, постоянно пускал слюни, но роста был огромного и хоть как-то защищал нас от Иаакана и его приятелей-драчунов. Варф постоянно клянчил милостыню на отшибе деревенской площади, куда женщины приходили за водой. Время от времени мы мельком видели там Мэгги — она шла, удерживая на голове полный кувшин.
— Знаешь, а нам ведь скоро уже работать придется, — сказал Джошуа. — И если я стану работать с отцом, мы перестанем с тобой встречаться.
— Джошуа, оглядись. Ты тут видишь какие-нибудь Деревья?
— Нет.
— А те, что есть, маслины — они кривые, сучковатые, заскорузлые, правильно?
— Правильно.
— И ты все равно собираешься стать плотником, как твой отец?
— Есть такая возможность.
— Одно слово, Джошуа: камни.
— Камни?
— Оглядись еще раз. Куда хватает взгляда, одни камни. Галилея — сплошные камни. Стань каменотесом, как я и мой отец. Мы сможем строить для римлян города.
— Я вообще-то думал спасать человечество.
— Забудь ты эту фигню, Джош. Говорю тебе — камни.
Глава 3
Ангел не хочет мне рассказывать, что сталось с моими друзьями, с нашей дюжиной, с Мэгги. Говорит только, что все умерли, а я должен записать свою версию событий. А — и еще травит бессмысленные ангельские байки. Как Гавриил однажды исчез лет на шестьдесят и его нашли на грунте — прятался в теле человека по имени Майлз Дэвис. Как Рафаил ускользнул с небес в гости к Сатане и вернулся с какой-то штукой под названием «сотовый телефон». (В преисподней, очевидно, сейчас все с такими ходят.) Разиил смотрит телевизор и, когда показывают землетрясение или торнадо, говорит:
— Я таким однажды уничтожил целый город. У меня получилось лучше.
Я уже захлебываюсь в этой ангельской трепотне, но о своем времени знаю только то, что видел собственными глазами. А когда по телевизору поминают Джошуа под его греческим именем, Разиил переключает канал, чтобы я не успел ничего понять.
Он никогда не спит. Только следит за мной, жрет и пялится в телевизор. Из номера никуда не выходит.
Сегодня я искал лишнее полотенце, открыл один ящик и под пластиковым мешком для грязного белья нашел книгу. На обложке значилось: «Святая Библия». Слава Господу, мне хватило ума не доставать ее из ящика. Я открыл ее, оборотясь спиной к ангелу. И увидел главы, которых не было в той Библии, что я знаю. Я увидел имена Матфея и Иоанна, увидел Послания к Римлянам и Галатам. То была книга о моем времени.
— Что ты делаешь? — спросил ангел.
Я снова накрыл Библию пакетом и задвинул ящик.
— Полотенца ищу. Мне нужно омыться.
— Ты же вчера омывался.
— Моему народу свойственна чистоплотность.
— Я знаю. Или ты думаешь, я не знаю?
— У тебя не самый светлый нимб во всей вашей компании.
— Тогда омывайся. И не загораживай мне телевизор.
— Принес бы ты мне лучше полотенец.
— Сейчас призову портье.
И призвал. Если я хочу заглянуть в эту книгу, нужно как-то заставить его выйти из номера.
Случилось так, что в Яфии — городке-побратиме Назарета — от скопления дурных газов померла Эсфирь, мать одного из жрецов Храма. Левитские жрецы, они же саддукеи, разжирели на той дани, что мы платим Храму, так что плакальщиков набрали со всех окрестных деревень. Назарене целыми семьями отправились на соседнюю горку на похороны, и по пути нам с Джошуа впервые удалось улучить время и провести его с Мэгги.
— Ну? — спросила она, не глядя на нас. — Вы еще со змеями играли без меня?
— Не-а, всё ждали, пока лев не возляжет с агнцем, — ответил Джошуа. — Это следующая часть пророчества.
— Какого еще пророчества?
— Не бери в голову, — сказал я. — Змеи — это для отроков несмышленых. А мы уже почти мужчины. После Суккот пойдем работать. В Сефорис. — Я хотел выглядеть человеком, повидавшим свет. Кажется, на Мэгги это не произвело впечатления.
— И ты на плотника выучишься? — спросила она Джошуа.
— В конечном итоге я займусь отцовским ремеслом, да.
— А ты? — обратилась она ко мне.
— Подумываю стать профессиональным плакальщиком. А что — дело плевое. Порви на себе власы, спой панихиду-другую и гуляй всю неделю.
— Его отец — каменотес, — объяснил Джошуа. — Может, мы еще оба этому ремеслу выучимся.
По моему настоянию отец предложил Джошуа стать учеником — если, конечно, Иосиф не воспротивится.