- Санек! - позвал гремлин.

- Чего еще? - гукнуло из бутылки.

- Давай дальше, - сказал гремлин. - Клиент скандалит. Говорит, мало поработали.

- Вот гад, - искренне возмутился дух. - Ну, ужо ему!

Бутылка снова загудела. Распределительный щит нагрелся, по нему побежали маленькие поверхностные разряды, но изоляция выдержала и, наконец, раздался недовольный голос поэта.

- Все. Больше ничего сделать не могу!

Даниил заглянул в бутылку и обомлел:

Из одностороннего горлышка торчала угловатая корма штурмового танка "Sturmtiger".

Отставной прокурор отлепил от лавочки тощую задницу, осторожно подошел к танку и нежно погладил сваренные "в лапу" толстенные броневые листы.

- Ну, держитесь, гады! - страшным голосом сказал он, неизвестно кого, имея ввиду. Из танка гулко и железно донеслось:

- Zum Befel, Herr Oberst!

- Gut! - сказал Вынько-Засунько, сунул в глаз, неизвестно откуда взявшийся монокль, и полез в люк, не забыв прихватить с собой портфель и клюку.

"Sturmtiger" грозно и вонюче заревел, терзая траками нежную обмотку бутылки Клейна, выполз из гаража и тяжело придавив дорогу, уполз, унося в своем стальном чреве пенсионера-прокурора прочь из гаража, города и нашего повествования. Хотя, конечно, такие люди никогда не пропадают, они, увы, возвращаются. И часто на танке.

- Вот падла, - донесся из бутылки слабый голос поэта, - всю душу гусеницами стоптал, - чтоб тебя ковровой бомбежкой накрыло!

- Сам виноват, - заметил гремлин, задумчиво ковыряя носком ковбойского сапога вывороченную гусеницами из дороги кучу бетонных обломков. - Перестарался, поэт! Кого ты, кстати, туда подселил?

- Душу унтер-офицера Ганса Эйбенау, утопшего вместе со своим танком в деревенском пруду при погоне за гусем, во время битвы при Марне - гордо отозвался поэт. Старый мой знакомец.

- Танк-то поновее будет, - задумчиво сказал гоблин. - Битва при Марне когда была?

- Так панцер-то сам по себе, - воскликнул поэт из своей бутылки. - Я "Москвич" восстановил до состояния металлолома, а потом металлолом - до танка. Понятно тебе, кактус ты ковбойский? А уж душу потом подсадил, по-знакомству. Мы с этим Эбернау в эфире вместе по бабам ходили, вот я и помог дружбану!

- Трудненько ему теперь будет бабу найти, - задумчиво прокомментировал гремлин. - Разве что, самоходку какую сосватает.... Удружил ты ему, нечего сказать!

В бутылке что-то злорадно булькнуло.

Первым осенним утром, первосветным, послелунным и послелетним, в гараже появилась давешняя незнакомка, только почему-то без Василия. Вид у нее был сытый и довольный, хотя, какой-то неприятный. Словно дамочка не вытерла губ после, сами понимаете чего. Не сказав ни "спасибо", ни "до свидания", она забралась в розовый "Бентли", сделала компании на прощание ручкой, точнее, ладошкой Тесла, и укатила.

Бледный, какой-то весь встрепанный Василий появился только к полудню. В руке он держал бутылку багрового портвейна, из которой прихлебывал, повторяя, словно клиент Кашпировского:

- Ах, Телла! Любви ты напилась и улетела!

И прочую любовную белиберду.

- Это пройдет, авось через недельку-другую оклемается, - оптимистично заметил освоившийся в бутылке Клейна поэт Санек. - Я хотел его предупредить, насчет этой самой дамочки, что опасно с ней связываться, да вы не дали... Пусть себе отпаивается портвейном, в следующий раз будет знать, как с вамп-секретаршей любовь крутить!

- С кем? - спросили Даниил с Бугивугом и озабоченно посмотрели на Ваську.

Рок-гусляр горестно икнул, кивнул и припал к живительному портвейну.

- С вамп-секретаршей, - охотно повторил эфирный поэт. - Опасные, скажу я вам существа, эти вамп-секретарши, особенно для солидных мужчин. - Враз вылущивают клиента. Иные мужики и пикнуть не успевают. И, что характерно, чем солидней мужчина, тем меньше у него шансов на выживание.

- Ну, тогда с нашим Васькой все будет путем, - облегченно вздохнул Даниил. - Он у нас, слава богу, вон какой несолидный.

- Вот и я о том же, - гукнул из бутылки поэт.

"Кому идолище поганое, а кому отец родной..."

Из манифеста общественного движения "Монументалисты за историческую правду"

Господин Сувениров. Так его звали теперь в человеческом мире. А раньше, до того, как шустрый молодой крыс вышел из столичных подземелий на свет человеческий, его не звали никак. То есть, какое-то крысиное имя у него, наверное, было, но осталось оно там, внизу, в теплых норах, наполненных сухой бетонной пылью, в старых кабельных колодцах засекреченных подземных командных пунктов, там, где юный крыс провел свое голохвостое детство. Теперь же, обжившись здесь, наверху, в немного неуютном, непривычно распахнутом наружу мире человеков, он стал господином Сувенировым, владельцем таможенного терминала, с крысиной настойчивостью дожиравшего территорию некогда могучего оборонного НИИ. Хотя в душе он по-прежнему оставался крысом. Однако, всем известная история с флейтистом, приключившаяся некогда в городе Гаммельн, доказывает, что и крысам не чуждо чувство прекрасного и именно оно-то их, как правило, и губит. Наверное, поэтому слегка очеловеченная, но по-прежнему в целом крысиная душа господина Сувенирова достигнув вожделенной сытости, внезапно ощутила тягу к искусству. Так что, интеллигенты рода человеческого, возрадуйтесь! Луч света пробился в темные души бывших обитателей мрачных катакомб, целеустремленно карабкающихся вверх по социальной лестнице. А значит, скоро, скоро прольется на вас, вечно эстетствующих и скорбящих зеленая благодать!

Крысам, как известно, свойственна всеядность, так что поначалу эстетические притязания быстро набирающего финансовый и прочий вес господина Сувенирова вполне удовлетворялись покупками дешевых художественных поделок на Арбате, однако, со временем, он разобрался что к чему, и перешел к собиранию ритуальных яиц работы Фаберже. И то сказать, разорение птичьих гнезд, к которым можно отнести и некоторые российские музеи, существующие на птичьих правах, - исконно крысячий промысел, так что, в процессе приобщения к искусству, господин Сувениров еще и тешил свои природные инстинкты. В результате такого рода эстетических упражнений, хилое поначалу чувство прекрасного сына московских подземелий и помоек разрасталось и крепло. Так наш маленький Крыс, в конце концов, докатился до монументального искусства. Нет, конечно, господин Сувениров не бросился коллекционировать работы Вучетича или, скажем, Церетели, не то, чтобы у него не хватило для этого денег, просто не грели его эти произведения, не хватало в них чувства крысиности, что ли. Но однажды, когда на таможенный терминал привезли изваянную из красной меди, не очень крупную, по монументалистским меркам фигуру странного двуногого и остроухого существа, внушавшего трепет и восхищение - коллекционер не устоял.

Статуй явно символизировал пришествие крыс в цивилизацию, кроме того, при одном взгляде на эти кривые лапки и остренькую мордочку, в каждой крысиной душе что-то сладко попискивало. Конечно, ни Сувениров, ни братки, заказавшие изваяние по просьбе некого Запредельного Властителя, не знали и не ведали, что дело тут не в таланте скульптора, а в элементарной порченой магии. В магический порошок, специально привезенный черным эльфом Абдуллой аж из самого Междуземья для добавки в расплавленную медь, по-недосмотру попала добрая толика крысиного помета, поэтому, монумент, который должен был внушить Оркам чувство законной гордости за свой род, внушал аналогичные чувства и крысам-мутантам, ныне прочно оседлавшим человеческую столицу.