В общем, все разбежались, и никто не умер. И то хорошо.

И остался Иван-солдат один. Точнее, не один, а с изрядно тронутой ржавчиной, некогда грозной, а теперь просто скрипучей, словно мамаша старой девы, Древней Боевой Челюстью.

Вот сидит он вечером в своем Мак-Дональде, на столе бутылка "Шуйской", напротив - несчастная ржавая железяка. Разговаривают.

- Что это с тобой, командир? - спрашивает Иван. - Так славно работали. Россию, почитай, уже почти спасли, и тут, в самый, можно сказать решающий момент ты ломаешься! Натуральный облом. Непорядок, командир, да и стыдно...

- Мне не стыдно, - скрипят ржавые зубы. - Мне старо...

Иван стопку налил, посмотрел с тоской на встопорщившуюся огнями Москву за окнами, выпил без закуски и говорит:

- Ты же древний,... то есть, древняя.... Тьфу, извини.... В общем, Древняя Воин, тысячи лет сражаешься и ничего, а тут вдруг тебе состариться приспичило. Непорядок это...

- Я не воин, - шелестит едкая железная пыль. - Я только часть воина.... Я - частицы Силы. Ты - воин.

- Солдат, - соглашается Иван. - В чине капитана. Так в чем же дело-то?

- Я не твоя часть, - грустно отвечает Железная Челюсть. - Я часть Великого Воина из Междуземья. Мне здесь не прижиться...

Иван налил еще стопку, чокнулся с тенью, которая на миг проявилась на стенке, аккурат между Мак-Даком и клоуном Дональдом, выпил, и говорит:

- А ведь еще немного - и получилось бы! Вон, как нас все это толстосумы боялись! Чего прикажем, то и делали. Эх, совсем чуть-чуть бы, и получилось бы! Не вышло. Скажи, почему?

- Потому что боялись... - уже совсем мертво шепчет железо. - Нужно, чтобы не боялись, а чувствовали защиту.... Верили...

- Чтоб я Капитошу защищал? - вскинулся Иван. - Да никогда!

- И его..., и остальных... - соглашается Челюсть. - Страну... Ты - солдат...

За окнами совсем стемнело, автомобили отталкивали от себя темноту и снег вытянутыми вперед яркими ладонями. Ночная столица медленно всплывала к небесам, щурясь огнями сквозь снегопад.

- Сколько тебе осталось? - тихо спросил солдат.

- Три дня... - спокойно ответили запекшиеся ржавчиной губы. - Если меня через три дня не вернут Хозяину, я рассыплюсь...

- Кто твой Хозяин?

- Великий Орк. Владыка. Магарх. Урукхай. - ответила темнота.

А в это время, на сцену, под безжалостные огни световых пистолетов, выбежал братец-Василий, Васька-гусляр. С новенькими, сияющими электрогуслями наперевес, фиброусилитель для которых делали лучшие в мире японцы. И стройные мулаточки бэк-вокалистки нервно дрогнули узкими бедрами, готовые подхватить любую ноту, в нужный момент отвлечь публику от солиста, как бандерильеро отвлекают быка от поскользнувшегося матадора. И зал замер, в ожидании, когда начнется музыка и алая, полыхающая любовью роза раскроется над левым плечом новой звезды Российской сцены - Страстного Васьки.

Начинался очередной концерт молодой, но уже ставшей культовой группы "Страстный Зуб".

И грохнуло. Бас тяжело и сладко толкнул недоверчивое сердце толпы и принялся раскачивать и массировать, пока оно не раскрылось, а потом Васька включил фиброусилитель, и жадные души человечьи затрепетали хищными ресничками, словно раскрывшиеся росянки, алчущие насытиться чужой любовью, потому что своей, как всегда было мало.

Васька, словно гусенок, вытянулся к микрофону и, не прекращая резать зал звуками электрогуслей, запел-закричал песню, о новорожденном человеке, уже умеющем кричать.

Мне б, гитару занеся с плеча,

Зал наотмашь звуками рубить.

Человек, умеющий кричать -

Может научиться говорить!

Зал вскипает, лицами мельча,

Зал тревожным телом ловит ритм,

Человек, умеющий кричать -

Может научиться говорить!

Залу вместе триста тысяч лет,

Зал древней Христа и пирамид,

Первым человеком на Земле,

Зал еще кричит - уже кричит!

Прежде было Слово, но сейчас,

Только крик - но это до поры,

Человек, умеющий кричать -

Может научиться говорить!

И тут над левым плечом музыканта, там, где багровой вспышкой любви должны были раскрыться губы Алого артефакта, что-то звонко лопнуло, посыпались искры и даже, кажется, повалил дым.

Васька дернулся, слегка осел влево - плечо немилосердно пекло. Но группа и бэк-вокалистки не подвели, поняв, что случилось неладное, девочки затанцевали вокруг рок-гусляра, заслоняя его от публики, а опытные лабухи из духовой секции, спасая солиста и номер, дружно рухнули в зал сверкающим биг-бэндовым обвалом.

- Ты чего лажаешь? - прошипел Васька почерневшей, но все еще горячей Алой Целовальной Челюсти, сидевшей на его левом плече, словно выскочившая их печки царевна-лягушка.

- Я не лажаю.... Я перегорела, - странным, словно червивым голосом просипела Алая Целовальная. - Дальше - без меня...

- Чуда сегодня не будет, - понял Васька. - Но публика пришла за чудом, значит, придется выкручиваться без колдовства, самому... точнее - самим. Он бросил быстрый взгляд на музыкантов, но те все и так поняли. И они стали играть...

Позже, крикливые и наглые музыкальные комментаторы спорили - что это было. Кардинальная смена музыкального стиля, или просто неполадки с аппаратурой. Во всяком случае, никто не рискнул считать концерт провалившимся, но никто не решился назвать его удачным. Васька от интервью отказывался наотрез, мудро отправляя на встречи с пираньями пера Кащея Ржова. Все равно ведь бессмертный - не жалко.

Поздней ночью, а точнее - ранним утром, Васька сидел в гостиничном номере. На журнальном столике, между рок-гусляром и его боевой подругой, сморщенной, словно отцеловавшая свое женщина, стояла початая бутылка "Шуйской".

- Эх, - сокрушался Васька. - Так хорошо начали. И без всякой фанеры. Публика на концерты валом валит. Даже Кащей, и тот почти человеком стал, а ты... Что с тобой, подруга?

- Да вот... постарела я, - шамкает подруга. - Перегорела-постарела.... Нету во мне Любови больше, вся кончилась, ты уж прости, сынок. А насчет фанеры - это ты погорячился слегка.... Лукавишь.

- Как это лукавлю? - обиделся гусляр. - Когда это мы под фанеру-то выступали? Не было такого! За то нас публика и любила, что все натуральное

- А я? - тихо спросила Алая. - Я ведь тоже навроде фанеры, только ты по-глупости этого не понял, а может, и понял, только осознать побоялся.

- Какая же ты "фанера", - искренне изумился Васька. - Ты же эвон как петь умеешь! Зал аж дыбарем встает!

И выпил от обиды.

- Ты на водку-то не налегай, - сварливо сказала собеседница. - Не поможет, правду водкой не смоешь. Только вот что я тебе скажу - пел-то на самом деле ты сам, а я только слушателей под тебя настраивала. Влюбляла, короче.

- И сильно? - заинтересовался захмелевший Васька. - Что, так прямо всех поголовно и влюбляла?

- Всех, - скучно сказала прежде Целовальная, а сейчас Безлюбая помощница. - А если публика в тебя заранее влюблена, то успех тебе обеспечен, что бы ты ни вытворял. Хоть чижика-пыжика играй, хоть "токатту и фугу ре-минор" - все едино.

- Ишь ты... - расстроился гусляр. - А зачем ты это делала?

- Устроена я так, да и понравился ты мне...

- А теперь? - Васька понемногу начал понимать, что к чему.

- А теперь я спать хочу.... Погасну вот скоро... - Бывшая царевна-лягушка, а теперь жаба-старуха сонно покачивалась на краю стола, почти уже совсем темная, только иногда по синеватым губам пробегали алые сполохи, словно угли догорали.

- И когда ты... - ляпнул музыкант и испугался.

- Три дня, - донеслось с конца стола. - Если к Хозяину не вернусь.... Три дня...