Суда были совсем маленькие, с командой от тридцати до шестидесяти человек, ютившихся в страшной тесноте. Пища во время плавания была грубой, если не сказать отвратительной. Капитаны старались набирать команду по крайней мере наполовину из камчадалов. Они лучше противостояли цинге, чем люди из европейской части России, хотя не отличались такой отвагой.

Чтобы плавать по счислению, то есть последовательно наносить на карту отрезки пройденного пути, Прибылов располагал компасом и лагом для измерения скорости судна. Лаги, которыми пользовались в то время, представляли собой привязанную за конец троса плоскую дощечку с грузом, подвешенным так, чтобы она держалась в воде вертикально. Ее выбрасывали в море, и она оставалась почти на одном месте, тогда как судно двигалось вперед. Скорость высчитывали по длине троса, размотавшегося за тридцать секунд. Прибылову, конечно, было известно, что всякое морское течение увлекает одновременно и лаг и корабль, так что, не зная скорости течения, нельзя определить и скорость корабля. А в Беринговом море, как было известно, быстрых течений много, но их скорость никогда не измерялась, даже во время экспедиции Неводчикова.

Что касается показаний компаса, то относиться к ним следовало с осторожностью из-за переменчивости магнитного склонения в приполярных районах. Одним словом, Прибылов знал, что его плавание по счислению очень ненадежно. А кроме того, будь он даже очень искусен в мореходной астрономии, приборы, которыми он располагал, не позволяли ему точно определить свои координаты. Первые хронометры, достаточно верно показывающие время начального меридиана, что позволяет с точностью вычислить долготу места, были установлены на корабле Кука во время его второй экспедиции. Само собой разумеется, что неполных два года спустя на суденышке Прибылова, построенном и оснащенном на Камчатке, не могло быть подобных приборов.

И тем не менее капитан попал в тот район, где собирался искать острова Тумана. Он исследовал Берингово море чуть южнее границ льдов, описывая прихотливые зигзаги. Плыл он по бурному морю, затянутому почти постоянно туманной пеленой.

Днем в густом тумане, ночью в полной тьме, среди быстрых течений и бушующих волн жалкий кораблик был в большей опасности, чем каравеллы Христофора Колумба. Камчатские матросы вскрикивали от ужаса, когда перед самым форштевнем проплывала вдруг громада синеватого айсберга.

После того как Прибылов привел свое судно в Петропавловск, безрезультатно избороздив море Беринга, добрая треть русских матросов объявила, что ему больше не стоит на них рассчитывать. А камчадалы, те просто все разбежались, словно с корабля, одержимого нечистой силой.

Однако на следующее лето Прибылов снова отправился в плавание, с большим трудом набрав новую команду. Сколько ни старался капитан-исследователь, финансируемый императрицей и торговцами пушниной, привлечь тамошних матросов повышенным жалованьем, страх все же брал верх над соблазном хорошо заработать и даже получить крупный куш, если острова бесценных котиков будут найдены. Чтобы нанять людей, Прибылов вынужден был действовать хитростью и силой, уверяя всех, что уходит просто на промысел тюленя, а под конец велел даже похищать людей, как это делали капитаны пиратских судов в северной части Тихого океана.

Вторая экспедиция, как и первая, кончилась неудачей. Такой же исход был и у третьей, четвертой, пятой и многих других. Острова котиков не давались людям. И было просто чудом, что за все это время скорлупка Прибылова не потерпела раз десять крушение, не столкнулась с айсбергом, не утонула в бурю, не заблудилась безнадежно в тумане и весь ее экипаж не вымер от голода.

Картина этих тяжких плаваний дополнялась бунтами. Прибылов справлялся с ними и приводил свое судно обратно... А потом должен был убеждать финансировавших его людей, что он не сумасшедший, что острова тумана существуют в самом деле и что поиски их не безнадежны. Затем ему снова приходилось набирать экипаж ценой все больших и больших усилий; ведь искатель котиков был известен теперь в каждом доме на Камчатке как личность грозная, почти легендарная, и лучше с ним не иметь дела. Еще раз уходит Прибылов к островам Тумана. С дощатой пристани Петропавловска смотрят ему вслед, качая головой, губернатор и несколько русских. Уже не раз бывало, что, возвратившись в конце лета, он не дожидался весны и уходил снова, совершая таким образом два плавания в год.

Уходил Гаврила Прибылов из Петропавловска и возвращался туда безуспешно не пять, не десять, а семнадцать раз.

Подобного примера упорства мы больше не знаем. Семнадцать раз. Одна только цифра, словно луч прожектора, освещает эту личность, исторически, между прочим, мало известную.

В конце весны 1786 года Прибылов выходит в море восемнадцатый раз. Плавание в тот год было, по его словам, особенно трудным, главным образом из-за тумана. Уже через несколько дней после отплытия судно попало в туман и больше из него не выходило. Горизонт постепенно расплылся и потом исчез совсем. Только на близком расстоянии можно было различить границу воды и неба. В первые дни солнце еще слегка угадывалось. Где-то за туманной пеленой поднимался его свет, описывал свой круг и исчезал. Потом туман стал гуще, и судно оказалось в середине совсем небольшого круга серого моря, в центре клубочка тусклого света.

Прибылов старался плыть по счислению со всей возможной точностью, выбрасывая лаг через каждые два часа. Дощечка падала в серую воду и тотчас исчезала, видно было лишь несколько метров наклоненного троса, остальное терялось во мгле. Барабан вертелся очень вяло, каждый узел уходил с мучительной медлительностью. Четыре узла, три узла, два узла. Казалось, что корабль затерян на крохотном пространстве мертвой планеты, паруса его едва шевелились.

Через несколько дней отчаявшиеся матросы Прибылова стали роптать все громче и громче и наконец перешли к открытому возмущению, как некогда матросы Колумба. Капитан вынужден был приготовиться к обороне, сплотив из надежных людей отряд, готовый действовать в случае бунта. Кроме того, желая предотвратить мятеж, он пообещал людям, если к концу этой третьей недели туман не рассеется, повернуть обратно и идти в Петропавловск.

Требование измученных матросов было неразумным. Ведь взять курс на Петропавловск среди тумана, без возможности астрономических наблюдений, позволявших определить свое место хотя бы немного точнее, чем по счислению, означало ринуться навстречу неизвестности.

На двадцать второй день с утра туман как будто поредел. Ветер стал немного свежее. Скорость увеличилась до шести узлов. О борта корабля уже плескалась вода. Два матроса, один на марсе, другой на носу, непрерывно наблюдали за айсбергами. Уже за несколько дней до этого в полдень наблюдатель уведомил капитана, что он слышит «будто бы шум на море». Прибылов, неделями не покидавший своего поста на полуюте, временами засыпая тут же на месте, прошел к носу корабля. Взглянул на форштевень, медленно рассекавший волны. Прислушался. Да, что-то действительно было, какой-то непонятный шум. Он то усиливался, то стихал, несколько напоминая отдаленный водопад с переменным расходом воды. Прибылов не отходил от форштевня, прильнув к его внутреннему мыску, и продолжал слушать. Шум мог означать близость земли или какое-то неизвестное явление в море. Туман становился все прозрачнее. Прибылов вернулся на полуют. Он разослал команду по рабочим местам и велел убрать один парус. Люди, выведенные из губительного бездействия, подчинились беспрекословно.

– Держать два якоря наготове, – приказал капитан боцману, – и измерить глубину. Сообщи результат, если достанешь дно.

Туман продолжал рассеиваться. Вскоре непонятный шум стал слышен на всем корабле. Он шел примерно с правого борта, и Прибылов велел повернуть в ту сторону. Шум все усиливался. Он уже не вызывал мысль о водопаде. Теперь это был как бы голос огромного скопища людей, громадной толпы, взывающей к небу. И оттого, что рев был непрерывный, он казался грозным, загадочным, внеземным. Обратив серьезные лица к носу корабля, люди стояли и слушали.