Идем к столовой, я лейтенанта Геннадия Михайловича подталкиваю: мол, скажите за нас слово. Уж больно строгий начальник заставы. Нас ведь понять нужно – мы не для себя стараемся, а для газеты, для читательских масс.

Сели за стол. Нам с Мишей чаю налили. Капитан обедает. Мы чаи гоняем. И преданно смотрим на капитана. Я под столом ногой толкаю лейтенанта, – что ж молчишь? – а тот в ответ моргает, мол, имей выдержку, помню, знаю, будет сделано. Своего рода беспроволочный телеграф.

– Знаю я вашу работу, – говорит капитан. – Когда какое-нибудь необыкновенное происшествие, вы тут как тут. Легко писать о необыкновенном: как ни напишешь, все будет хорошо. А вот попробуйте написать о повседневном, вроде бы и неприметном. Например, работает плотник... Топором каждый день тешет бревна, строит избы, колодцы. Написать о его работе надо так, чтобы дух захватило, чтоб красоту его души показать.

– Спасибо вам! – вдруг говорит Миша Ширма. – Спасибо, что напомнили. Не все золото, что блестит. И как это я забыл!

– А ведь правильно говорит капитан, – поддакиваю я. – Пишут про невероятные вещи, а вот про какого-нибудь скромного работника прилавка... Сидит человек в ларьке, здоровый парень, кровь с молоком, газированной водой торгует, а про него никто почему-то не хочет написать.

Капитан есть перестал, отложил ложку, внимательно посмотрел на меня и спросил:

– Шутите?

– Что вы! – начал я клясться. – Я вообще шуток не понимаю. Нет от рождения чувства юмора.

– Ну и орлы! – засмеялся капитан. – Ладно, сдаюсь. Видно, вас голыми руками не возьмешь.

– И не нужно нас брать, – говорим мы, – тем более голыми руками.

– Что ж придумать? – говорит начальник заставы. – Честное слово, рады мы, что вы приехали, но сейчас у нас жаркое время. Осень приближается. Осенью будет демобилизация. Придет молодняк, «старички» по домам разъедутся. А работы...

– Может, про бдительность что-нибудь расскажете? – говорю я и достаю блокнот.

– Бдительность, – говорит капитан, – это когда не подозревают всех из-за одного, а когда одному не дают спрятаться среди всех.

– Хорошо сказано, но слишком коротко, – говорю я.

– Не умею рассусоливать, – отвечает капитан.

– Может, учебную тревогу сыграем? – вдруг подает голос Геннадий Михайлович. Вспомнил все-таки про нас, выручил.

– Пожалуй, – сказал капитан. – Завтра. Только молчок.

– Ух! – вздохнули мы с Мишей. – Спасибо! Мы даже об этом мечтать не могли. Увидим, пусть в учебном плане, настоящее преследование.

– Ну, а сегодня, – говорит капитан, – поговорите с народом. Народ у нас грамотный, интересуется литературой, искусством. В общем, сегодня сами увидите, какие ребята на заставе.

Вышли мы говорить с народом, а говорить-то и не с кем. Не видно народу. На наблюдательной вышке часовой. При въезде на заставу еще один часовой. С ним особенно не поразговариваешь. Где народ? Скоро два часа дня, а на заставе пусто, точно все куда-то попрятались. Может, нас стесняются? А может, с нами им просто и разговаривать не о чем?

Слышим, за столовой стук. Мы туда. А это повар, Паша Гусев, дрова колет.

– Здравствуй, Паша, – говорим мы, точно не виделись суток трое. – Ужин готовишь?

– Нет, – отвечает Паша. – Обед подогреваю.

– Опять! – вскрикнул Миша.

– Постой, – говорю. – У вас что? Все двадцать четыре часа обед продолжается? Да такого и в ресторанах нет. И в столовых тоже нет. Даже в кафе ужины бывают. Какой-то сплошной обед!

– Удивляться нечего, – спокойно отвечает Паша. – У нас обед тогда, когда имеется возможность. Ребята утром с обхода пришли, патрулировали берег, позавтракали и спать. Они же всю ночь вдоль моря ходили. Продрогли, промерзли. Другие – днем ушли на границу, те уже отобедали. А моя служба – всех накормить.

– Так, так, – говорю я. – Теперь кой-чего понимаю. Если правильно понял, то народ сейчас спит?

– Отдыхает, – поправляет Паша.

– До двух часов?

– Приблизительно.

– Ух! – говорю. – Я-то подумал, что на заставе вообще никого нет.

– У ребят подъем, – поясняет Паша, – вон выходят. Будет утренняя физзарядка.

И точно! Конечно, утренней ее назвать трудно, потому что к вечеру повернуло, но тем не менее пограничники выстроились в ряд, по пояс голые, и давай руками туда-сюда мотать, как и положено во время утренней гимнастики.

Застава ожила к четырем часам, и еще как! Все были заняты. Никто не болтался туда-сюда без цели, не загорал, как на пляже. Загорать-то загорали, но при деле.

Двое в трусах и в сапогах копали яму. Тела коричневые. Спины лоснятся. Весело и дружно оба работали лопатами.

Потом я увидел, как отделение под командой старшины изучало на учебных стендах следы диких животных. Я не мог не остановиться.

Старшина был строг и снисходителен. Он указывал на два совершенно одинаковых следа и требовал отличить, какой настоящий, какой ненастоящий.

– Простите, – не выдержал я. – Если вы говорите, что это два следа, то как может быть, чтобы один был ненастоящий, а другой – настоящий?

– Очень просто, – сказал старшина. – Сержант Забиров, объясните корреспонденту.

Гляжу – старый знакомый, наблюдатель с вышки. Оказывается, он еще и следопыт.

– Понимаете, – говорит сержант Забиров. – Один след настоящего кабана, второй оставили нарушители.

– Кабаны нарушители? – спрашиваю.

– Нет, люди, – поясняет Забиров. – К ногам привязывают такие маленькие ходульки, на них и переходят контрольную полосу.

– А это что такое? – спрашиваю, а сам строчу в записную книжку вопросы и ответы и прочие примечания.

– Контрольная полоса... – отвечает Забиров. – Объясню своими словами.

– Чужими не надо, – говорю я.

– Значит... Вдоль границы тянется широкая полоса разрыхленной земли. Она такой ширины, что ее перепрыгнуть невозможно. Для чего полоса? Кто с нашей стороны или с чужой пойдет – след оставит. Ты смотришь: кто прошел? Зверь или человек? Старшина и требует определить, какой след настоящий, какой оставил нарушитель.

– Так это, – говорю, – проще простого.

– Определите, – предлагает старшина.

Я смотрю. Внимательно смотрю.

– Вот, – говорю. И тыкаю пальцем. – Это след нарушителя.

Слышу – смеются. Дружно. Чего смеются? Я же не анекдот рассказывал.

– Это же след коровы, – сказал старшина.

Тут меня кто-то за рукав потянул. Гляжу – Миша Ширма.

– Идем, – говорит он и таинственно подмаргивает. – Собачек покажу. Настоящих.

– Кто тебе покажет настоящих? – спрашиваю. – Они на тебе нюх испортят.

– Идем, идем, – не отстает Миша. – Увидишь. Не твои вислоухие, на которых даже стыдно смотреть.

– Какие мои? – удивляюсь. – У меня сроду собак не было.

– Не отпирайся, – продолжает Миша. – Целый час начальнику отряда про какую-то собачью выставку рассказывал.

– Я? – спрашиваю. – Странная у тебя логика, Ширма. Я ни про каких собак не рассказывал. Это ты... разливался. Я, если хочешь знать, собаконенавистник. На даче и то мимо соседского забора иначе как с дубиной не прохожу, потому что псы норовят вцепиться в меня.

– Ладно, ладно, – говорит Миша. – Веди себя прилично, на нас смотрят. Скажут, журналисты, интеллигенция, а ведут себя, как...

– Как кто? – спрашиваю. – Договаривай.

– Сам знаешь, – говорит Миша. – Кончай базар, пошли собачек смотреть.

Я пошел. Правильно сделал, что пошел, потому что откопал первосортный материал, ну, значит, нашел материал для газеты, а откопал – это чисто технический термин.

Было так. Подходим к забору, а за забором – строения, вроде сараев. У ворот сидит младший сержант. Представились.

– Ширма.

– Железкин.

– Толя Иванов, – говорит младший сержант и улыбается.

Хороший парнишка, рослый, подтянутый. На груди значок с цифрой «1». Значит, какой-то спец по первому разряду. Разговорились... И узнаю я удивительную историю. Оказывается, Толя Иванов – инструктор-собаковод. Это про них, знаете, всегда картины рисуют, скульпторы их лепят, – стоит на колене боец-пограничник, одну руку к глазам приложил, вдаль смотрит, другой рукой поводок держит, а на конце поводка овчарка. Тоже смотрит. Уши торчком. Мне потом Толя объяснил, что подобные картины и скульптуры создают безграмотные люди. Нет, я не говорю, что они читать или расписываться не умеют, просто – не знают пограничной службы. Спрашивается, зачем становиться на колени и вглядываться в горизонт, когда ты работаешь с собакой? Она лучше тебя нарушителя чувствует. Ушами прядает – кто-то идет, чуть привстала – смотри, нарушитель рядом, и незачем на колени становиться, тем более руку козырьком к глазам прикладывать. Но об этом я узнал позднее, а вначале я слушал Толю Иванова и добросовестно записывал его рассказ в блокнот.