Неожиданно лейтенант заметил Киско, приближающегося к нему. Он был удивлен, когда увидел на спине своей лошади мальчика, с лица которого никогда не сходила улыбка. Мальчик остановил лошадь, спрыгнул с седла, похлопал Киско по шее и сказал что-то лейтенанту. Это что-то Данбер принял за похвалу качеств своей лошади.

Народ продолжал стекаться к площадке в конце улицы и мало обращал внимания на человека в форме. Лейтенант вернулся к мысли о том, чтобы остаться, но как бы сильно он ни хотел этого, он знал, что без официального приглашения это невозможно. А именно такого приглашения он и не получал.

Солнце заканчивало свой дневной путь и опускалось все ближе к горизонту, и желудок Данбера давал о себе знать глухим урчанием. Если лейтенант хотел добраться домой до наступления темноты и таким образом избежать множества затруднений при приготовлении ужина, ему следовало торопиться. Он вскочил в седло, развернул Киско и направился прочь из деревни, послав лошадь легким карьером.

Когда он проезжал последнюю хижину, то наткнулся на странное собрание. Около дюжины мужчин стояли позади одной из крайних хижин. Они были одеты во все разновидности одежды, а их тела были раскрашены крупными знаками. На голову каждого человека была надета голова бизона — с рогами и с покрывающими ее курчавым мехом. Только темные глаза да выступающие носы были видны из-под странных шлемов.

Данбер поднял вверх руку в знак прощания, когда проезжал мимо. Некоторые из мужчин посмотрели в его сторону, но никто не ответил ни единым жестом, и лейтенант поскакал домой.

Визиты Два Носка перестали ограничиваться только появлением поздним вечером или ранним утром. Теперь он восседал на вершине скалы в любое время, и делая это, старый волк чувствовал себя как дома. Он обходил маленький ограниченный мирок лейтенанта Данбера, как будто был просто лагерной собакой. Дистанция, которую он обычно сохранял, по мере продвижения их знакомства постепенно сокращалась. Все чаще волк находился не более чем в двадцати или тридцати футах от одинокого лейтенанта, который ходил по своему маленькому лагерю, выполняя самому себе поставленные задачи. Когда Данбер начинал заносить в журнал происшедшее в Форте и за его пределами, Два Носка обычно вытягивался на земле и лежал, глядя на лейтенанта. Его желтые глаза с любопытством следили за тем, как Данбер скребет чем-то по страничкам.

Возвращение в Форт прошло в полном одиночестве. Неожиданно закончившаяся встреча с женщиной, которая сочетала в себе сразу двух человек, и таинственное возбуждение в деревне (в котором Данбер не принимал участия) вернуло лейтенанта к его старым мыслям, грустному чувству своей полной заброшенности. Всю свою жизнь Данбер был жаден до общения с людьми, и, как это происходит с каждым человеком, одиночество и оторванность от мира было той вещью, которая постоянно должна была заставлять его держать себя в руках. В его случае, одиночество становилось основной характерной чертой его жизни. И поэтому для Данбера было успокоением видеть рыжевато-коричневого Два Носка, который появлялся под навесом, когда лейтенант в сумерках въехал в Форт.

Волк подбежал и сел, устроившись во дворе и наблюдая, как Данбер спрыгивает со спины Киско.

Данбер сразу заметил, что под навесом есть что-то еще. Это была большая степная куропатка, неподвижно лежащая на земле. Когда лейтенант подошел, чтобы поближе рассмотреть ее, то обнаружил, что птица убита совсем недавно. Кровь все еще сочилась из ее шеи. Но кроме этой раны на теле птицы не было ни единого повреждения. Ни одно перышко не было потревожено, не было сдвинуто со своего места. Это была загадка, которой можно было дать только одно объяснение, и лейтенант посмотрел прямо на Два Носка.

— Это твое? — громко спросил он.

Волк поднял глаза и мигнул, в то время, как лейтенант еще раз взглянул на птицу.

— Хорошо, — пожал плечами Данбер, — я полагаю, это наше.

Два Носка стоял. Его узкие глаза следили за Данбером, пока тот занимался приготовлением птицы. Она была ощипана, выпотрошена и зажарена на костре. Когда птица была готова, волк последовал за лейтенантом в кораль и терпеливо ждал, пока Данбер насыплет в кормушку Киско его порцию зерна. Потом вслед за человеком волк вернулся к огню и сел в ожидании пира.

Это была хорошая добыча. Птица оказалась нежной на вкус и очень упитанной, так что мяса было много. Лейтенант ел медленно, отрезая кусочки от куропатки тонкими полосками и время от времени бросая некоторые из них волку. Когда птица была съедена, и от нее остались только кости, Данбер положил этот скелет во дворе, и Два Носка унес его куда-то в ночь.

Лейтенант сел на один из складных стульев и закурил, вслушиваясь в ночные звуки. «Удивительно, как далеко я продвинулся за такое короткое время», — подумал он. Не так давно эти же самые звуки держали его на грани истерики. Они не давали ему спать. А сейчас казались такими знакомыми, будто специально созданными для его удобства.

Он еще раз мысленно пережил события ушедшего дня и решил, что это был хороший день. Когда погас огонек второй выкуренной им сигареты, Данбер осознал, как уникально его положение — он сейчас находился во взаимоотношениях с индейцами, и только с ними. Данбер позволил себе расслабиться и откинулся на спинку стула, думая о том, что он выполнил определенную работу как представитель Соединенных Штатов Америки. И без каких-либо планов в придачу, без предписаний и приказов.

Неожиданно он подумал о Великой Войне. Вполне возможно, что он уже перестал быть представителем Соединенных Штатов. Может быть, война уже закончилась. Федеративные Штаты Америки… Он не мог представить себе подобное. Но это было возможно. Он уже долгое время не получал никакой информации.

Эти рассуждения привели его к мыслям о карьере, и сам Данбер бессловесно добавил, что думает об армии все меньше и меньше. Сейчас он находился на самом интересном месте в приключении, имеющем огромное отношение к этому недостатку информации. Сидя у затухающего костра и слушая жалобный вой койотов внизу на реке, лейтенант вдруг подумал, что мог бы начать новую, лучшую жизнь. В этой жизни ему так мало будет нужно… Киско и Два Носка не были людьми, но их ровного, благосклонного отношения к нему было вполне достаточно и некоторым образом это заменяло и даже превосходило человеческие взаимоотношения. Данбер был счастлив наедине с этими животными.

И, конечно, индейцы. Они притягивали его к себе. По крайней мере, они были отличными соседями, с хорошими манерами, открытые и честные. И хотя лейтенант Данбер был слишком белым для того, чтобы понять их туземные обычаи, он чувствовал себя с ними уютно и вполне естественно. В индейцах была какая-то мудрость. Может быть, именно поэтому он был рад начать свою жизнь сначала. Лейтенант никогда не имел возможности быть учеником. Он всегда был исполнителем, иногда виновником чего-либо. Но он понял, что сейчас планка его возможностей поднималась.

— Да, — думал он, — так оно и есть. У них есть чему поучиться. Они знают множество полезных вещей. Если армия никогда не придет, я не думаю, что эта потеря сильно меня огорчит.

Неожиданно Данбер почувствовал себя лентяем. Зевнув, он затушил окурок, воткнув его в землю у своих ног, и потянулся, закинув руки за голову.

— Спать, — произнес он. — Я сейчас буду спать, как убитый, целую ночь.

Лейтенант Данбер проснулся в тревоге ранним утром. На улице было еще темно. Его дерновая хижина пошатывалась. Земля тоже вибрировала и воздух был наполнен глухими громыхающими звуками.

Данбер выпрыгнул из-под одеяла и напряженно прислушался. Грохот раздавался совсем близко, и шел со стороны реки.

Быстро натянув на себя брюки и ботинки, лейтенант выскользнул наружу. Здесь звуки были еще громче, наполняя степь громким, вибрирующим эхом.

Данбер почувствовал себя ничтожно маленьким посреди бескрайней прерии.