Хотя Данбер и избегал мыслей об ожидании кого бы то ни было, он был уверен, что рано или поздно кто-нибудь придет.

Шитье давалось с трудом. Весь остаток второго дня он упорно сшивал брезент, делая большие успехи. Но поздним вечером, когда Данбер был не в состоянии заниматься этим дальше, его руки так распухли от покрывающих их мозолей, что он с трудом приготовил свой вечерний кофе.

Утром его пальцы стали похожи на камень. Они были слишком негнущиеся для того, чтобы работать иглой. Он пытался делать стежки любыми способами, так как был близок к завершению шитья. Но не мог.

Вместо этого он переключил свое внимание на кораль. После тщательного осмотра лейтенант вытащил из земли четыре самых высоких и крепких столба. Они были вкопаны неглубоко, и работа по их вытаскиванию не заняла много времени.

Киско нс собирался никуда выходить, и Данбер несерьезно относился к мысли о том, что кораль останется открытым. В конце концов, однако, лейтенант решил, что нарушение кораля может нарушить дух очистительной компании. Следующий час он потратил на восстановление ограды.

После этого Данбер расстелил брезент перед хижиной, где он поселился, и глубоко вкопал столбы, плотно утрамбовывая землю вокруг каждого из них.

День выдался теплый, и когда лейтенант закончил возиться со столбами, он обнаружил, что находится в тени дерновой хижины. Данбер вошел внутрь, сел на край кровати и прислонился спиной к стене. Его веки тяжелели. Он прилег на соломенный тюфяк, чтобы отдохнуть минутку и тут же провалился в глубокий, долгожданный сон.

Данбер проснулся, застигнутый полной чувственности вечерней зарей, которая окончательно капитулировала. В данном случае — перед дремотой. Блаженно вытянувшись, он свесил руки по сторонам кровати и, как мечтающий ребенок, кончиками пальцев прочертил светлые полоски на грязном полу.

Он чувствовал себя замечательно, лежа так и ничего нс делая. Вдруг ему пришло на ум, что, вдобавок к изобретенному им самим дежурству, он может также установить свой собственный темп работ. Временно, разумеется. «Мне не повредит, если я немного полодырничаю», — подумал Данбер.

Тени подбирались к дверному проему хижины и, смущенный тем, как долго он спал, Данбер сунул руку в брючный карман и достал простые старые карманные часы, которые раньше принадлежали его отцу. Когда лейтенант поднес их к лицу, стало ясно, что они стоят. Какое-то время он соображал, пытаясь установить точное время, но вскоре он положил старый, поношенный кусочек времени себе на живот и погрузился в медитацию.

Что сейчас для него значило время? Что оно вообще могло значить? Хорошо, возможно, оно необходимо в движении предметов, людей и материалов. Например, для того, чтобы вовремя принять пищу. Для школьных мероприятий, свадебных и церковных обрядов и для того, чтобы вовремя пойти на работу.

Но что значило оно здесь?

Лейтенант Данбер закурил и повесил вещь, переданную ему по наследству, на удобный крюк в нескольких футах над кроватью. Он смотрел на цифры, составляющие круг на циферблате, и курил. Данбер думал, насколько более эффективно это могло бы быть для работы, когда человек чувствует нечто подобное. Он ест, когда голоден, и спит, когда хочет спать.

Лейтенант глубоко затянулся и, закинув руки за голову, выпустил струю голубого дыма.

«Как было бы замечательно жить совсем без часов, без времени», — подумал он.

Неожиданно звук тяжелых шагов раздался снаружи. Через какое-то время он прекратился. Затем шаги зазвучали снова. Движущаяся тень прошла через вход в хижину и минуту спустя большая голова Киско просунулась в дверь. Его уши были насторожены, а большие влажные глаза смотрели удивленно. Он был похож на ребенка, вторгшегося в святость родительской спальни в воскресное утро.

Данбер разразился смехом. Оленья шкурка позволила своим ушам опуститься и, будто случайно, кивнула. Кивок получился длинным. Конь будто бы извинялся за это маленькое недоразумение и всем своим видом показывал, что оплошности как будто и не было. Животное обвело глазами комнату с неприятным запахом. Потом Киско пристально посмотрел на лейтенанта и поставил свои копыта так, как делают лошади, когда хотят отогнать от себя мух.

Данбер догадался, что Киско чего-то хочет.

Хорошей скачки, вероятно.

Он стоял в корале целых два дня.

Лейтенант Данбер не увлекался верховой ездой. Он никогда не обучался тонкостям наездника. Его тело, достаточно крепкое, несмотря на обманчивую худобу, не знало систематических занятий гимнастикой.

Но было что-то особенное в его отношении к лошадям. Он любил их с тех времен, когда был еще мальчишкой. Возможно, это и было причиной. Но на самом деле не это было главным. Самое важное, самое необычное происходило тогда, когда Данбер вспрыгивал на спину лошади и качался в такт ее шагам, особенно если это была такая низкорослая лошадка, как Киско.

Существовала связь между лошадьми и лейтенантом. Он владел редкой способностью понимать язык лошади.

Он понял диалект Киско почти сразу, и было лишь немногое, чего он не мог сделать. Когда они скакали, в их движениях была грация танцующей пары.

Чем чистокровнее была лошадь, тем лучше. Данбер всегда предпочитал ездить без седла, но армия, конечно, не позволяла таких вещей. Люди получали травмы и сильнее уставали, поэтому вопрос о езде без седел даже не поднимался во время длительных компаний.

Итак, когда лейтенант ступил внутрь затененного склада снаряжения и продовольствия, его рука автоматически потянулась за седлом, которое висело в углу.

Он остановил себя. Единственной армейской единицей был сам Данбер, и лейтенант знал, что он-то не получит никакой травмы и не устанет в поездке без седла.

Лейтенант Данбер оставил седло на месте, а вместо него взял только уздечку для Киско.

Они не отъехали и двадцати ярдов от кораля, когда Данбер снова увидел волка. Тот смотрел с того места, где появился в первый раз днем раньше. Волк стоял на краю скалы на другом берегу реки прямо напротив форта.

Зверь начал двигаться, но когда увидел Киско, идущего к привалу, замер, осмотрительно отступил на свою привычную позицию, а закончив свой отход, уставился на лейтенанта.

Данбер посмотрел назад с большим интересом, чем в предыдущий день. Все верно, это был тот же самый волк, два белых носка на передних лапах. Он был крупный и сильный, но было в нем что-то, что вызывало у лейтенанта такое чувство, будто он утратил свое главенство. Шерсть волка была вздыблена на загривке, и Данберу показалось, что он увидел зубчатую линию вдоль морды, больше похожую на старый шрам. Была настороженность во всем волчьем облике, которая выдавала его возраст. Он, казалось, наблюдает за всем происходящим, не пошевелив ни единым мускулом. Мудрость — вот слово, которое пришло на ум лейтенанту. Мудрость была премией за многолетнее выживание, и рыжевато-коричневый дружище с наблюдательными глазами сумел выжить.

«Забавно, что он снова пришел», — подумал лейтенант Данбер.

Он не спеша двинулся вперед, и Киско зашагал перед ним. Когда Данбер сделал первые шаги, его глаза отметили движение, и он посмотрел на противоположный берег.

Волк тоже двигался.

Лейтенанта удивил тот факт, что волк держал темп. Это продолжалось с сотню ярдов, до тех пор, пока Данбер нс остановил лошадь.

Волк тоже остановился.

Повинуясь импульсу, лейтенант развернул Киско на четверть оборота и поставил его мордой к пропасти. Теперь они смотрели прямо в волчьи глаза, и Данбер почувствовал уверенность в том, что он мог что-то прочесть в них. Что-то похожее на тоску.

Когда лейтенант Данбер начал думать о том, чем была вызвана эта печаль в волчьих глазах, зверь зевнул и отвернулся. Потом он затрусил прочь. Бег его перешел в рысь — и волк исчез.