В этой священной тишине гробов Зенон несколько пришел в себя. Изваяния, казалось, смотрели на него широко открытыми глазами, наклонялись и говорили что-то своим глубоким молчанием. Он вздрогнул и стал медленно пробираться сквозь каменную толпу, направляясь к выходу среди сгущавшегося мрака.

Но вдруг он стремительно отступил назад, в толпу белых статуй, едва видневшихся в темноте: знакомая высокая черная фигура вошла в главные двери и повернула налево по высокому узкому проходу, ведущему в заднюю  часть храма. По левую сторону одна за другой весело стояли часовни королей.

Зенон пошел за ней в темноту. В высоте, среди почерневших готических линий, догорали робкие остатки дневного света, внизу уже легла полная ночь. Из готических часовен, отделенных железными решетками, лилось застывшее мерцание фиолетовых, золотых и пурпурных витражей. Смутно обрисовывались королевские саркофаги, где в каменном спокойствии среди бездонной тишины царственные четы наслаждались непробудным сном смерти. Струйки света обвевали радужной туманной пылью каменные профили, крепко сложенные руки, тяжело сомкнувшиеся веки и суровые, гордые головы. Скипетры и короны мрачно блестели вековым золотом, и на всем лежало тяжелое величие смерти и каменный покой равнодушия.

Дэзи остановилась перед одной из часовен и, облокотись на решетку, глядела на саркофаг.

— Я знал, что встречу вас, — прошептал Зенон, становясь рядом с нею.

Она взглянула на него строго, как бы приказывая соблюдать тишину.

Он уже не чувствовал усталости, безумие оставило его, он снова был обыкновенным нормальным человеком.

— А все-таки им лучше в царстве вечной тишины, — снова шепнул он.

— Кто знает? А если их души прикованы к этим телесным изображениям, если они прикреплены к материи и должны находиться здесь, должны населять эти своды и наполнять их неслышным для смертного слуха стоном и тоскою ожидания до тех пор, пока существуют эти бронзы и мраморы, пока время не рассыплет всего этого в прах и не освободит их, не вернет их предназначению?

— Это было бы слишком ужасно, — невольно содрогнулся он, представив себе эту картину.

— А кто знает, от чего зависит смерть и жизнь, что связывает к что освобождает?

— S-o-f, — медленно произнес он, почти невольно, как иногда произносят слова, засевшие в мозгу и бессознательно срывающиеся с языка.

Он почувствовал, как она пошатнулась и на одно мгновение оперлась на его руку.

Молча пошли они дальше, останавливаясь поочередно перед каждой часовней; мрак все Сгущался, витражи тихо мерцали, как сквозь лесную чащу мерцают последние отблески заката.

— Я давно не видала вас, — произнесла она удивительно мягко, как бы с упреком.

— Давно? — Он удивился и вдруг вспомнил сцену бичевания и все те подозрения, которые он теперь усиленно старался отогнать от себя.

— Вас, должно быть, дня три не было дома, мистрис Трэси уже беспокоилась.

— Три дня!.. Нет… вчера или даже сегодня я вышел из дому… нет, право, со мной впервые происходит что-то… что я не могу точно вспомнить…

— Вы потеряли память этих дней? — В голосе ее прозвучал сдержанный вопрос.

— Нет, почему же… даже помню, как сегодня после завтрака вы играли в библиотеке на фисгармонии, — быстро произнес он, с трудом связывая воспоминания.

— Вы ошибаетесь: вот уже три дня, как я не прикасалась к клавишам.

— Да?.. Что же со мной происходило… за эти три дня?.. — испуганно прошептал он.

В мозгу его забрезжили отрывистые, сонные воспоминания чего-то такого, на чем он не мог сосредоточиться, чего не мог вывести на поверхность сознания.

— Однако… однако я ждал вас…

Она не ответила. Сторож начал звонить; по собору стали передвигаться огни фонарей: осматривали храм, перед тем как его запереть. Они вышли в сквер.

— Иногда мы забываем о своем существовании или смотрим на него как на чужое, находящееся вне нас. А иногда душа, подхваченная каким-то таинственным круговоротом, губит тело, сама того не замечая, — говорила она в тихой задумчивости.

— Значит, и я затерялся во времени?

Они дошли до угла Виктории-стрит; Дэзи протянула ему руку.

— Вы не домой? — спросил он, делая усилие, чтобы освободиться от какого-то сонного состояния.

— Я должна еще перед обедом навестить моих калькуттских друзей, — весело ответила она, и он при свете фонаря и магазинных окон увидел на ее чудном лице удивительно нежное и сердечное выражение, какого раньше никогда не замечал.

Она глядела ему прямо в глаза тихим и добрым взглядом и оглянулась на него еще раз из кеба. Его охватила дрожь радостного волнения, и он долго смотрел ей вслед. И сейчас же поехал домой, нетерпеливо торопя кучера.

Швейцар радостно встретил его и передал ему целую пачку газет и писем, осторожно сообщив, что какие-то две дамы справлялись о нем сегодня уже два раза. По некоторым подробностям Зенон догадался, что это была Бэти с одной из своих теток. Ему это было очень неприятно.

— Что же вы им сказали?.. Ведь… мистер Джо дома? — спросил он.

— Недавно поднялся наверх.

Зенон вбежал в свою квартиру, зажег свет и удивленно остановился перед зеркалом, пораженный собственным видом: он был грязный, обросший, оборванный; платье испачкано так, будто он ночевал на земле.

— Где же это я так себя отделал?

Переодевшись, он хотел было приступить к чтению писем, но первое, что он заметил, была та бумага с таинственной записью.

«Надо узнать, кто это написал», — подумал он, пряча бумагу в карман.

Письма Бэти сильно огорчили его; он не понимал, почему их было так много.

Он проверял числа, но не мог разрешить загадки, потому что, как только слабое воспоминание этих дней начинало мерцать у него в голове, он сразу чувствовал головокружение, как будто смотрел с высоты в бездну, и спешил отойти и погрузиться в добрые, сладкие излияния Бэти, жаловавшейся на то, что он не давал о себе знать и позабыл ее.

Он написал ей длинное письмо, от всей души стараясь успокоить ее и обещая появиться еще до воскресенья.

Лакей доложил, что обед подан, и принес еще одну депешу: это Бэти, не дождавшись письма, в длинной телеграмме выражала снова свое беспокойство, умоляя его ответить хотя бы несколькими словами, что происходит с ним и с Джо.

А в конце кратко извещала о том, что болен отец.

Зенон написал несколько успокоительных слов, отослал телеграмму и пошел обедать.

Мистрис Трэси, нежно прижимая кошек к широкой груди, стала участливо спрашивать, здоров ли он и что с ним было.

— Я уезжал из города, — коротко ответил он, замечая, что мисс Дэзи сидит уже на своем месте и держит голову Ба на коленях. Зеленые глаза пантеры впивались в него с такой силой, что он смутился.

— Что с тобой случилось? — спросил Джо, садясь рядом с ним.

Он, не отвечая, подал ему депешу Бэти:

— Поеду туда после обеда… напрасно беспокоятся. Поедешь со мной?

— Не знаю…

— Что это за свита вокруг Магатмы?

— Профессора из Итона и различные ученые, — шепнул Джо, указывая незаметно на нескольких стариков, сидевших около Гуру в конце стола. — Будет настоящая платоновская беседа, — прибавил он, подчеркивая слова.

— Да, Валаамова ослица произнесет сейчас новую истину, — с насмешкой заметил Зенон.

— Ты не ответил мне на мой вопрос.

— Но ведь и я не спрашиваю тебя ни о чем… ни о чем!

Его раздражал напряженный взгляд пантеры, и он не мог удержаться от злого тона.

— Спрашивай, я от тебя ничего не скрываю, — мягко ответил Джо, удивленный его неприязненным тоном.

— Мисс Дэзи тоже была с вами?

— Где? Ничего не понимаю, скажи прямо.

— Ну там, на этом кровавом обряде бичевания… Ведь не станешь же ты отрицать… и не скажешь, что позабыл? — тихо, но твердо произнес он, но, увидев в широко открытых глазах Джо глубокое и искреннее изумление, замолчал.

— Даю тебе честное слово, что ты говоришь о чем-то таком, чего я совершенно не знаю.

— Расскажу тебе подробно, когда ты вернешься из дворца Бертелет, а пока скажи, не знаком ли тебе этот почерк? — и он протянул ему таинственную записку.