Я вырос в неблагополучной семье. У меня не было отца. У меня не было перед глазами модели счастливой семейной жизни. Я вырос с тёткой, матерью и бабкой. Я жил среди трёх баб, которые постоянно собачились друг с другом, постоянно перетягивали на себя одеяло и постоянно вплетали меня в это дело. Они не просто собачились, они ещё говорили мне: «Вот что ты сделал, вот мы из–за тебя ругаемся!».

Я рос в условиях сильной невротизации. Я был очень невротичным ребёнком. Если в детском садике мне где–то как–то хватало родительской любви, то, уже начиная с первых классов школы, когда я попал в довольно жёсткий коллектив, где мальчики начинают взрослеть, где есть конкуренция из–за девочек, то я понял, что я далеко не тот парень, который может дать сдачи, потому что меня постоянно воспитывали как тряпку.

На начальных этапах где–то в садике, я ещё пытался как–то подраться. Например, приходит в песочницу какой–то козёл и начинает быковать. Его толкнёшь, он толкнёт тебя, тут прибегает мать и начинает верещать: «Ты чего дерёшься!». Если не дай бог, придёшь в испачканной рубашке, то вместо того, чтобы пожалеть и морально подбодрить меня начинали гнобить: «Какой ты неряха!».

На начальных этапах где–то в садике, я ещё пытался как–то подраться. Например, приходит в песочницу какой–то козёл и начинает быковать. Его толкнёшь, он толкнёт тебя, тут прибегает мать и начинает верещать: «Ты чего дерёшься!». Если не дай бог, придёшь в испачканной рубашке, то вместо того, чтобы пожалеть и морально подбодрить меня начинали гнобить: «Какой ты неряха!».

Был такой случай в детском садике, когда я гулял во дворе. Там у нас был какой–то козёл, который измазал меня гудроном. Я элементарно хотел ему врезать, но не нашёл ничего под рукой, а он так бешено размахивал этой палкой, что мне пришлось ретироваться. Я весь такой нежный и пушистый в соплях и слезах побежал домой. И вот пробегаю я весь зарёванный, и какая–то бабка возле подъезда попыталась сделать мне замечание:

— Ты чего это дерёшься? — Я ей ответил что–то невнятное.

— Какой ты нехороший мальчик! Как ты отвечаешь старшим! Как ты вообще себя ведёшь!

Когда я прибежал домой мне вставили пистон по поводу того, что у меня вся одежда измазана этим гудроном. А на следующий день я ещё получаю пистон, потому что эта старуха возле подъезда нажаловалась родителям о том, что я «нехороший и невежливый» мальчик, она меня что–то там спросила, а я ей рыкнул в ответ. Мне все это тогда очень сильно запало в душу.

Дальше где–то во 2–м и 3–м классе я рос таким лошком, который на начальном этапе ещё мог там кому–то в пах ногой заехать или в торец дать, то потом, когда начались разделения на все эти подростковые стайки, из–за своей аутичности я не вписался ни в одну из них и всегда был один. К тому же я был такой весь околоинтеллектуальненький и меня постоянно стебали и гнобили за это.

Как я вспоминаю своё детство, там общий негатив, который идёт беспросветно сплошной полосой. Как говорят «жизнь как зебра» – чёрное, белое, чёрное, белое, а в конце жопа. Вот у меня было так – черное, чёрное, чёрное, серое, чёрное, чёрное, серое, чёрное, а в конце жопа. Все события моего детства складывались таким образом, что было самое дерьмо и геморрой, какие только могли быть. Я помню редкие проблески юной любви, и на фоне этого большие зловонные кучи кала.

Когда начались постоянные конфликты со сверстниками, появилось понимание, что я так, «лох ливерный». Это был процесс интровертирования, погружение и замыкания в себя. Подростковый аутизм со всеми вытекающими последствиями.

Мало того, что маман с тёткой не понимали всех этих проблем, кроме того, они положили болт на моё половое воспитание. Естественно, я ни у кого не мог спросить совета, если у меня возникали какие–то проблемы с девочками или со сверстниками. Я элементарно не видел никакой психологической поддержки от родителей. Мне было просто стыдно обращаться к ним, и к тому же я знал, а что они мне вообще могут сказать – какие–нибудь общие фразочки в духе:

— Хорошие мальчики не дерутся!

Или:

— Надо попытаться поговорить со своим обидчиком.

С деньгами меня вообще всегда гнобили. Тогда хлынула первая волна вот этих всех жвачек, вкладышей и т.д. Я, естественно, был всего этого лишён, потому что денег мне родители никогда не давали. Если я просил 15 копеек, я всегда должен был объяснить, зачем вообще я их прошу и на что собираюсь потратить. Т.е. если я хотел мороженого, то я должен был, чуть ли не встать на колени и объяснить, что я так хочу мороженого! Я даже не говорю про все эти жвачки и вкладыши, там был всегда один стандартный ответ:

— Зачем тебе вся эта ерунда!

Я ходил в школу с едой, потому что денег на еду в столовой мне банально не давали. Поэтому я носил с собой бутерброды и бутылочку с чаем. Где–то в 3–м классе со мной произошёл один пренеприятный случай. У нас в классе был один задиристый товарищ, который постоянно всех доставал. И вот как–то раз должен был начаться урок природоведения. Обычно в начальной школе дети сидят в одном классе и учителя сами приходят. А тут нас вдруг отправили в другой класс. И мы складировали свои портфельчики перед дверью класса. Когда пришёл учитель и открыл дверь, то этот козёл начал раскидывать портфели, чтобы добраться до своего. Мой портфель он естественно тоже кинул. Если бы там лежали только книги, то было бы всё равно. А тут эта бутылочка с чаем разбилась и залила все книги. Я открыл портфель, а там разбухшие книги и тетради. Конечно, если бы это произошло сейчас, то я бы нашёл, как ему ответить. А тогда у меня просто навернулись слёзы на глаза, и я сбежал с этого урока и пошёл домой. А вечером мне ещё досталось от матери, потому что классная руководительница, узнав про это, позвонила домой, и дома был очень большой разбор полётов, по поводу того, какой я гандон и пидарас, что позволил себе сбежать с уроков.

К чести сказать маман, она таки вошла в моё положение, и мы пошли разбираться к этому товарищу домой. Дверь открыл его пьяный батяня:

— Вы хотите, чтобы я его выпорол? Вы хотите, чтобы я ему вломил? Я могу ему отлупить. Миша, иди–ка сюда!

Тут подошёл бледно–зелёный Миша, который понял, что если мать сейчас скажет «да, хочу», то отец даже не будет разворачиваться, он просто ему двинет каблуком, и у Миши на лице что–нибудь сломается, вомнётся, прогнётся вовнутрь, а папа пойдёт дальше заливать бельма. Потому что папа находился в такой кондиции, когда одной рукой держался за дверь, а знаками что–то там показывал Мише. И мать конечно залебезила:

— Нет, нет, нет! Не хочу! Но вы на него просто как–то воздействуйте!

— Ну, не хотите, чтобы я его отлупил, я не буду, – и закрыл дверь. Воспитательный момент прошёл.

Мы вернулись домой, а на следующий день, когда я пошёл в школу, на меня ещё наехала классная руководительница. И я, со слезами на глазах, булькая и хлюпая, объяснялся перед всем классом:

— Вы видите, во что превратились учебники!

То ли она попыталась перевести это в шутку, но получилось что–то подобное:

— А что это ты такой дурачок, что ходишь с бутылочкой, ты же знаешь, что детишки шалят и кидаются портфельчиками!

Сквозь эти всхлипывания и проглоты соплей я пытался сказать что–то про то, что мне не дают денег на питание, и что же я должен пить воду из под крана, чтобы запивать эти бутерброды. На меня так посмотрели тогда с таким выражением лица, которое обозначало примерно следующее: «ты что, дебил, что ходишь с бутылочкой, ты вообще не крут, что у тебя бутылочка, ты вообще лох ливерный, только лохи ходят с бутылочкой!». Хотя у нас половина класса тоже приносило свою жрачку и питьё, но бутылочка разбилась именно у меня.

Миша какое–то время ходил слегка бледно–зелёный, потому что, по всей видимости, отец ему, тем не менее, сказал пару ласковых. Но, даже будучи темно–зеленым, он пытался всячески меня доставать: — Ты чё, не пацан, надо было ответить перед пацанами, а не жаловаться!